"Шломо Вульф. Убежище" - читать интересную книгу автора

нации жидов терпеть не могут. А мы - вечно кому-то обязанные, вечно перед
перед всеми лебезим, сами отдаем жидам и прочим самое лучшее. Включая наших
женщин. Небось на эту Томку позорную он глаз не положил, она ему и нахер не
нужна!.." "Дим... ты чего меня так?.. При Таньке-то?.." "Заткнись, ты,
говно... Нет, ему Татьяну Смирнову с ее бюстом, первую красавицу института,
если не Ленинграда, подавай. Вот она, дура, теперь горой за жидов стоит. Ты
же не в Фельку -- ты в еврейство в его лице влюбилась, раз сейчас за него
борешься. Только ты за что боролась, на то и напоролась! Небось до Фильки
была целкой, верно? А кто тебя теперь возьмет в нормальную русскую семью? Ты
уже замарана. Но еще хуже было бы, если бы еще и замуж вышла за
обрезанного..." "Дима, - вытаращилась на него несчастная Тома. -- Ты хоть
Таньку-то не трожь... Меня -- ладно, я твоя уже, а Таня... она святая!"
"Перебрала подруга жизни... Ладно... Я вообще не о ней. Я сейчас о жидах.
Вот когда над Россией простирал крылья двуглавый орел..."
"А ты знаешь, Водолазов, кто ты?" - вдруг подняла я голову от стола. "Я
-- р-р-русский человек! В смысле, кто я?" "Феликс -- вредное насекомое.
Допустим. А ты кто? Какое ты животное?" "Ну-ну! -- угрожающе скривил он
губы. -- Договаривай, если жизнь надоела..." "Ты -- двуглавый козел, -
неожиданно для себя плеснула я водкой из стакана в его мгновенно
побледневшую рожу. -- Комсомольский вожак с фашистскими взглядами!
Гордишься, что вышел ты весь из народа, дитя семьи трудовой, а у народа
перенял только самое мерзкое. Пять лет учился у лучших русских профессоров,
а не усвоил такой простой истины, что русский народ действительно велик. Мы
можем позволить себе не презирать малые нации, а опекать и защищать их. Ты
же вообще не русский. Ты подонок, а это интернациональное понятие. Все
понял? Тогда оглянись вокруг. Ты не у себя, а у меня дома, хотя я тебя лично
сюда не звала. Так что тут я выбираю, с кем за столом сидеть. Тома может
оставаться, а ты -- пошел вон!" "Тань, - стушевался он вдруг, как тогда в
колхозе. -- Ты че, всерьез мои слова о жидах? Да у меня знаешь сколько
друзей-еврейчиков? Ты, это, напрасно... Мне же за тебя обидно, что Фелька
тебя бросил. Я хотел ему за это морду набить, но только тебя спросить
пришли, правда, Том?" "Танечка, ты никому не говори, чего он тут... ну, как
ты там сказала, фашистские мысли... Его комитет комсомола в райком намерен
рекомендовать, Таня. Ну, ради меня..."
Они торопливо одевались, пока я молча сидела за столом. Потом как бы
отпечатались на фоне нашей кухни, перепуганных громкими пьяными голосами
соседей, жмущихся к своим плитам, серого неба за заливаемым бесконечным
дождем закопченным кухонным окном. Дима басом кого-то успокаивал. Там уже
смеялись, даже кто-то игриво взвизгивал.
***
А я вспомнила, как Феликс, после нашего первого и почти окончательного
разрыва зимой, виноватый и притихший с ужасом и омерзением пробирался среди
обитателей нашей квартиры, когда в первый и в последний раз за весь этот год
навестил меня дома. На мою усталую после работы маму он тогда старался
вообще не смотреть. Она же, напротив, не сводила глаз то с него, то с меня,
словно сравнивала, проверяла на совместимость.
"Ну как он тебе, мама? -- спросила я, когда проводила его до остановки.
-- Понравился?" "Барчук, - скривилась она. -- Ничего у тебя с ним не выйдет.
Ты же у меня девочка заметная. Поищи еще. По себе. Этот -- не для тебя."
Больше он к нам не приходил, мы перебрали несколько съемных комнат, но