"Шломо Вульф. Глобус Израиля" - читать интересную книгу автора

Тряслись не только руки и ноги, дрожь начиналась где-то в животе и сгибала
его вдвое смертельным ознобом. Какой-то парень в яркой вязанной шапочке
лихорадочно растирал ему побелевшие окровавленные щеки и что-то кричал на
все четыре стороны. Потом он долго волочил Салаха как санки по снегу аллеи к
проезжей дороге, неумело голосовал, пока не подоспела милицейская машина.
Салаха уложили на заблеванный пол, на боковых скамейках икали, хохотали,
орали и пели пьяные. Спасителю места не досталось. У него взяли адрес, и он
мгновенно стал крохотным в открытой двери рванувшего с места газика. Больше
Салах его не видел. Избивших его парней не нашли, следствие угасло. Вокруг
университета без конца били "черномазых", предпочитавших нежных белых
русских девушек своим знойным красавицам. "Скажи спасибо этому незнакомцу, --
говорил Толя, меняя Салаху повязку. -- Без него остался бы ты до весны как
мамонт..." "Аллах спас, -- согласился Салах. -- Послал этого человека на
аллею. Знаешь, он, по-моему тоже нерусский, хотя вы для меня все на одно
лицо. Этот даже как бы на еврея похож..." "Ну и Аллах у тебя, -- смеялся
Толя. -- Послать еврея для спасения злейшего врага." "Тебе этого не понять! --
горячился Салах. -- Евреи, с которыми мы здесь учимся, это же те же русские,
ты бы посмотрел на тех евреев, с которыми борюсь я! Если бы ты их знал, как
знаю я..." "Знаешь, Салажонок, мне это до фени, вся ваша борьба, как и
еврейский вопрос, но будь я евреем, я бы лучше согласился походить на самого
жестокого гориллу, чем на иисусика, покорно идущего в ров. Впрочем, я
слышал, что тебя действительно спас еврей, Артур Айсман с Химического. Мы с
ним как-то вместе в драмкружке занимались, у него подружка из консерватории
-- прелесть какая евреечка! На него похоже: незнакомого человека тащить
полчаса по пустынной аллее. Хочешь познакомлю?" "Нет... Все-таки не надо. Я
его на всю жизнь запомню. Но друзей среди евреев у меня никогда не будет.
Хороший еврей -- мертвый еврей, так учил меня мой отец, а его -- мой дед!"
"Неблагодарная ты свинья, Салага, хоть и не ешь свинину. И что у тебя за
вера, если ты так о живых людях рассуждаешь? Ты же по полчаса молишься,
посты соблюдаешь, значит бога своего боишься или по крайней мере уважаешь.
Неужели ислам такая звериная религия, если для тебя хороший человек --
мертвый человек? Вот я лично не только не молюсь, но и не верю ни в какого
бога, но человеческая жизнь для меня священна. А распространять людоедские
теории только на евреев -- это же чистой воды фашизм. У меня отец погиб,
чтобы этого никогда на земле не было. Кстати, фашисты начали с евреев, а
кончили теорией об уничтожении славян. Если есть бог, он тебе и всем вам,
борцам такого рода, не простит. Вас же и уничтожит тот, кто посильнее, рано
или поздно. Ты меня прости, но сегодня ты меня достал, друг мой
единственный..." -- заключил Толя их дискуссию. Салах простил его
заблуждения, но так и не простил Лене до конца ее жизни: она от страха
убежала к себе в общежитие и билась в истерике всю ночь -- в результате его
спас еврей!.. "Я думала, что тебя убили, -- лепетала она потом. -- Море крови,
ужас." За годы их нелегкой жизни в Палестине, Ливане, Тунисе волосы Лены под
мусульманским платком потемнели. Она как-то удивительно быстро состарилась,
съежилась, усохла. Нет, зря ей так завидовали подружки: вышла за иностранца,
уехала за границу. Только не тот был иностранец, а границы их отгораживали
всю ее короткую жизнь от всего мира: палестинцы были разменной монетой в
большой политике, им должно было быть плохо всегда. Как ни бедна была
рабочая семья Лены в Москве, но единственная дочурка за границей была еще
беднее, беднее всех на свете. Салаха согревала ненависть, а Лену