"Ричард Райт. Черный (Библиотека литературы США)" - читать интересную книгу автора

станет моим первым причастием расовой ненависти?
Мимо дома проходила широкая пыльная дорога, по обочинам ее росли
полевые цветы. Было лето, в воздухе день и ночь стоял запах пыли.
Проснувшись рано утром, я бежал босиком на дорогу - как чудесно было
ощущать подошвами холод лежащей сверху росы и почти одновременно с ним
тепло нагретой солнцем мягкой глубокой пыли!
Когда поднималось солнце, начинали летать пчелы, и я обнаружил, что их
можно убивать ладошками, нужно только хорошенько прицелиться и хлопнуть.
Мать остерегала меня, говорила не надо, пчелы мед собирают, грех убивать
тех, кто нас кормит, пчела меня когда-нибудь за это ужалит. Но я был
уверен, что перехитрю всех пчел. Однажды утром я прихлопнул руками
огромного шмеля, который как раз нацелился сесть на цветок, и он ужалил
меня в самую ладошку. Я с ревом кинулся домой.
- Так тебе и надо, - безжалостно сказала мать.
Больше я пчел никогда не убивал.
Муж тети Мэгги, дядя Госкинс, содержал пивной зал, его посещали негры,
работавшие на окрестных лесопильнях. Вспомнив пивной зал в Мемфисе, я стал
просить дядю Госкинса, чтобы он как-нибудь взял меня с собой и показал
свое заведение, и он обещал, но мать запретила, она боялась, что, если я
еще хоть раз попаду в пивную, из меня непременно вырастет пьяница. Ну что
ж, не показываете пивной зал - не надо, зато наедаться здесь можно до
отвала. Стол у тети Мэгги просто ломился от еды, даже не верилось, что вся
она - настоящая. Я долго не мог привыкнуть к тому, что здесь можно есть
вволю; мне все казалось, что если я сейчас наемся досыта, то на потом уже
ничего не останется. Когда мы в первый раз сели за стол в доме тети Мэгги,
я никак не решался притронуться к еде и наконец спросил:
- Можно есть сколько хочу?
- Да, сколько твоей душе угодно, - подтвердил дядя Госкинс.
Но я ему не поверил. Я ел, ел, ел, у меня начал болеть живот, и все
равно я не желал вылезать из-за стола.
- Смотри, лопнешь, - сказала мать.
- Ничего, пусть ест досыта, пусть привыкает к еде, - возразил дядя
Госкинс.
После ужина я увидел на блюде для хлеба целую гору сухарей, это меня
так поразило, что я глазам своим не поверил. Сухари стояли прямо передо
мной, я знал, что в кухне еще много муки, по все равно я боялся, что утром
на завтрак не будет хлеба. А вдруг ночью, пока я сплю, сухари исчезнут? Не
хочу просыпаться утром голодным, зная, что в доме нет ни крошки! И я
потихоньку стащил с блюда несколько сухарей и сунул их в карман - есть
сухари я не собирался, просто хотел сделать себе запас на случай голода.
Даже когда я привык, что и утром, и в обед, и вечером стол ломится от еды,
я продолжал таскать хлеб и прятать его в карманы. Когда мать стирала мои
вещи, ей приходилось извлекать из карманов липкое крошево, и она ругала
меня, стараясь отучить от этой привычки; я перестал прятать хлеб в
карманах и прятал его теперь в доме, по углам, за шкафами. Я избавился от
привычки красть и запасать хлеб лишь после того, как уверился, что у нас
будет еда и на завтрак, и на обед, и на ужин.
У дяди Госкинса была лошадь и кабриолет, и, отправляясь за покупками в
Элену, он иногда брал меня с собой. Однажды, когда мы ехали, он сказал
мне: