"Эдвард Уитмор. Синайский гобелен ("Иерусалимский квартет" #1) " - читать интересную книгу автора

им этот дар господень, выслушай их. Тогда в конце не будешь ни о чем жалеть,
потому что путешествие останется в твоем сердце.
Хадж, задумчиво проговорил Стронгбоу. Я никогда не думал об этом.
Отец Якуба виновато улыбнулся.
Теперь у меня тихий час. Слушай, как ты думаешь, тебе по силам будет
сделать мне одно одолжение по возвращении в Триполи?
Да что угодно, отец.
Не мог бы ты прислать мне бутылочку кальвадоса, а? Это тебя не слишком
затруднит? Да, со старой жизнью порываешь, все правильно, и банановое пиво
замечательная штука, но бывает, заскучаешь по дождливой Нормандии.
Они рассмеялись тогда в знойный день на пыльном дворе в Триполи,
посмеялись и разошлись и беседовали еще несколько недель, покуда Стронгбоу
не отправился обратно через Сахару, остановившись у озера Чад, чтобы окунуть
ноги в воду.
В Триполи Стронгбоу отправил первую, но далеко не последнюю посылку с
кальвадосом своему новому другу, и тогда же началась увлеченная переписка,
предположительно утерянная во время Первой мировой войны, - переписка,
ставшая самой объемной в девятнадцатом веке.
Следующей весной в Персии во время эпидемии холеры, когда погибло
семьдесят тысяч человек, Стронгбоу временно и частично ослеп и не мог читать
книг - только речь по губам. Чтобы не терять времени даром, он заучивал на
память Коран, который ему читали вслух. Выздоравливая, он постился и молился
и впоследствии, когда к нему вернулось зрение, был посвящен в сан
мастера-суфия.
Что еще важнее, в начале той эпидемии он полюбил таинственную девушку в
Персии, смерть которой не давала ему покоя долгие годы. Он знал ее лишь
несколько недель, не больше, пока ее не унесла эпидемия, но память о ее
нежной любви никогда не покидала его. Тогда-то, в скорби заучивая на память
Коран, он решил последовать совету отца Якубы и совершить свой хадж, а
памятью о нежной персиянке должно было стать исследование природы и смысла
физической любви.

* * *

Итак, по многим причинам англичане, жившие в Леванте, считали Стронгбоу
патологически тщеславным и педантичным человеком. Мнение было общим, даже
всеобщим, хотя надо признать, что никто со Стронгбоу знакомства не водил.
Да никто и не испытывал такого желания; но в 1840 году в честь двадцать
первого дня рождения королевы Виктории в Каире давали пышный дипломатический
прием. Присутствовали все высшие чиновники, а также самые именитые из
проживавших в Египте англичан. Стронгбоу пришлось пригласить за его
внушительную родословную, хотя, конечно, никто не ждал, что он придет.
Именно к таким официальным банкетам на свежем воздухе, с почтительными
тостами в честь королевы, он должен был испытывать отвращение.
Но Стронгбоу все же явился - совершенно нагим.
Вернее сказать, без одежды. К поясу у него приторочен был переносной
гномон, чудовищно тяжелые бронзовые солнечные часы, отлитые в Багдаде во
времена пятого калифа династии Аббасидов. Но огромные часы висели на боку, а
кожаный ремень опоясывал чресла гораздо выше паха, не утаивая, таким
образом, никаких подробностей.