"Колин Уилсон. Мастерство романа" - читать интересную книгу автора

Филдинга), в которой Памела была разоблачена как женщина, в действительности
лишенная каких бы то ни было моральных принципов, а сквайр Б. предстал
жертвой интриги, направленной на то, чтобы связать его узами брака. (Более
поздняя пародия Филдинга под названием "Джозеф Эндрюс" была более
конструктивна и по праву стала классикой жанра; на этот раз речь шла о брате
Памелы Джозефе, защищавшем собственную добродетель от нападок ненасытной
леди Буби). Литературный мир Лондона был одержим "Памелой", и серия книг,
озаглавленных "Анти-Памела", была лишь частью литературного ремесленничества
начала сороковых годов восемнадцатого века.
Однако нападки, сатиры и пародии лишь усилили популярность книги.
Ричардсон приступил к написанию продолжения романа, в котором Памела узнает
о неверности своего мужа, но в результате прощает его, и все заканчивается
сценой примирения. Новый роман шел нарасхват, ничуть не уступая в этом
своему предшественнику и доказывая тем самым, что сексуальные сцены не были
тем единственным, что искал в нем читатель. Отзывы посыпались с новой силой.
Доктор Джонсон высказал мысль о том, что Ричардсон "расширил знание о
человеческой природе", а Дидро говорил, что "Памела" заставляет его в
действительности переживать события, описанные в романе, - комментарий,
который как ничто лучше объясняет популярность Ричардсона.
Теперь, с высоты двадцатого столетия мы можем сказать, что даже самые
убежденные поклонники Ричардсона не смогли уловить неординарность его
творческого достижения. Доктор Джонсон, будучи в высшей степени расположен к
Ричардсону, в ответ на то, что этот пожилой владелец типографии мог бы стать
одним из величайших новаторов в истории литературы, наверняка разразился бы
своим рычащим брюзжанием ("Ваши чувства, сэр, идут Вам больше, нежели Ваш
ум."). Однако сегодня мы можем говорить о значении Ричардсона не как
писателя, расширившего наши познания о человеческой природе, - совсем нет, -
но как писателя, освободившего человеческое воображение.
Теперь, погружаясь в цвета наших телевизионных экранов и переносясь
через пространство вплоть до Самарканда - или даже до Луны, - мы практически
не имеем реального представления о том, что значило родиться три или четыре
столетия назад. Произнося слова "Англия Шекспира" или "Лондон Джонсона", мы
воскрешаем в нашем воображении разноцветные картинки с торговыми судами на
Темзе и многочисленными тавернами и кофейнями на берегу. На самом деле
главной характеристикой жизни в то время была ее абсолютная монотонность.
Представления об этом мы можем получить отчасти из тех русских романов
девятнадцатого века, которые описывали жизнь в маленьких деревнях и
заштатных городках, где, казалось, ничего не происходит; этот образ ближе к
истинной Англии Шекспира. Разумеется, в ней существовали театры, но лишь в
крупных городах. В ней были книги - и даже романы, но лишь богатые люди
могли себе позволить их купить; и, наконец, большинство людей было просто
неграмотно. Большинство людей жило и умирало, будучи не в силах заглянуть за
пределы той повседневной рутины, в которой существовали их родители и
предки. С рождения они находились за огромной стеной, не будучи в состоянии
увидеть то, что творилось за ее пределами.
Стандарты образования постепенно менялись; все большее количество людей
обучалось грамоте. Но по-прежнему читать было практически нечего. Отчасти
это объясняет огромную популярность журнала "Зритель", который Аддисон и
Стил начали - ежедневно - выпускать в свет в 1711 году. Это не было
ежедневным изданием в современном смысле этого слова; бросалась в глаза