"Колин Генри Уилсон. Бог лабиринта" - читать интересную книгу автора

волнениях в университетских городках, утверждал что необходимо идти
навстречу вкусам молодого поколения, которое жаждет новых идей, большей
свободы выражения, откровенного разговора без запретных тем. Я пытался
разобраться, что же он конкретно имеет в виду под новыми идеями и большей
свободой выражения, но насколько я смог понять, он, прежде всего, имел в
виду свободу выражения воинственных, агрессивных идей без всяких
ограничений, ратовал за откровенную порнографию в искусстве.
Он рассказал содержание пьесы, постановку которой намеревался
финансировать в одном из внебродвейских театров. Молодая девушка приводит к
себе домой пьяного футболиста после матча между студенческими командами, и
тот силком затаскивает ее в постель и насилует. Он трахает эту девицу на
протяжении всей пьесы, а в это время крупным планом показывается ее лицо,
искаженное страстью, на специальном экране, укрепленном на задней стене
сцены. В своем воображении она перебирает всех мужчин, которым она отдала бы
предпочтение, чтобы они лишили ее девственности, начиная с родного отца.
Пьеса представляет собой серию феерических сцен из ее фантазий, и героиня
постепенно становится все более одинокой, и ее все бросают, а к концу пьесы
от нее уходит последний любовник. По окончании каждой подобной сцены насилия
лицо девушки на экране искажается в конвульсиях страсти. Каждый эпизод
начинается с появления очередного насильника таким, каким он предстает в
реальной жизни - сдержанным, вежливым, предупредительным, а уже потом в
своем воображении героиня разворачивает очередную сцену насилия, которая
заканчивается в постели. К концу пьесы совершенно изможденный футболист
сползает с нее полностью опустошенный и, тяжело дыша, произносит:
- Прости, я больше не могу.
Она поднимается во весь рост, одергивает пеньюар, обрисовывающий ее
соблазнительную фигуру, и презрительно бросает:
- Слабак!
Две подружки решили, что это просто замечательная пьеса, и я сделал
вид, что мне тоже понравилась эта галиматья. Наконец, когда уже было три
часа ночи, он проводил меня в отведенную мне, спальню, а когда выходил из
комнаты, заговорщически подмигнул, указав на соседнюю дверь:
- Беверли там, если она вам понадобится.
Я пробормотал что-то невнятное, поблагодарил его и вскоре погрузился в
глубокий сон. Уже засыпая, я вспомнил, что забыл позвонить Диане в
Нью-Хевен.
Около девяти утра меня разбудила Беверли, принесшая мне в постель
завтрак. Она поинтересовалась, как мне спалось, и мне послышались
иронические интонации в ее голосе. А на вид она такая скромница! Я был в
подавленном настроении. Послушав вчера ночью в течение трех часов Говарда, я
пришел в такое угнетенное состояние, что меня охватило нетерпение как можно
скорее покинуть этот гостеприимный дом. Я хотел крикнуть: "Оставьте меня в
покое! Меня тошнит от вас, я вас просто ненавижу!" Не думаю, чтобы они
особенно оскорбились. Вероятно, он бы сказал: "Успокойтесь. Напрасно вы так
говорите. Вы ведь совсем так не думаете", - и продолжал бы заговаривать мне
зубы в своей обычной манере - скороговоркой, когда слова налезают друг на
друга.
Он зашел, когда я все еще ел в постели прекрасный английский завтрак,
состоящий из яиц, бекона и мармелада, и передал мне рукопись книги Донелли.
В ней было всего шестьдесят страниц. Я поинтересовался, а где же остальная