"Роберт Уилсон. Севильский слепец" - читать интересную книгу автора

буйной россыпи взвизгов маленького мальчика. Ведь это был хохот, правда? Он
принялся вертеть шеей, будто пытаясь отделаться от терзавшего его звука, в
котором категорически не желал узнавать крика боли, мучительной,
пронизывающей боли. Потом пошли всхлипы - свидетельство беспомощности,
ужасного бессилия, как после щекотки... или после пытки? Всхлипы. Частое
дыхание. Облегчение.
- Ты не смотришь, - сердито заявил голос. Он дернулся, пытаясь
отстраниться "от этого душераздирающего вопля, и чуть не упал вместе со
стулом. С экрана вновь зазвучало безупречное стаккато испанской речи,
катушка видеокассеты с шуршанием завращалась, быстрее, быстрее - стоп:
пленка установилась в исходное положение.
- Я был терпелив, - произнес голос. - Я хотел по-хорошему.
По-хорошему? Это называется по-хорошему? Прикрутить меня к креслу,
запихнуть мне в рот мои вонючие носки. Заставлять меня смотреть это...
мое... это...
Пауза. Сзади слышится бранное слово. Из коробки на письменном столе
вытягивается салфетка. Запах снова наполняет комнату. Знакомый ему запах.
Темное пятно надвигается на него, теперь уже на салфетке, а не на тряпке.
Запах и то, что он означает. Желанный мрак. Дай его мне. Я утоплю в том
этот.
Тяжелый дух хлороформа отбросил его в пустоту.
Яркая световая точка пробила высокий свод. Разрастаясь, она
превратилась в кружок и начала вытягивать его из черного колодца. Нет-нет,
не надо. Оставь меня здесь, в кромешной тьме. Но его неумолимо волокло,
втаскивало в расширяющийся круг, пока он не вернулся в гостиную - в общество
Джеймса Кегни и появившейся рядом с ним девицы, помимо которой было и еще
кое-что новенькое. Ему в лицо врезался провод. Туго натянутый у него под
носом, он крепко прижимал его голову к высокой спинке кресла, вдавливая ему
в затылок резные контуры какого-то древнего герба. Но и это еще не все. О
Мария, Пресвятая Богородица, Пречистая Дева Макарена... Богоматерь
Эсперанса... что вы со мной сделали?
Теплые слезы текли у него по щекам, по подбородку и капали на белую
рубашку. Он ощутил сладковатый вкус зажатого между зубами языка. Что вы со
мной сделали? Телевизор подкатился вплотную к его коленям. Не слишком ли
много всего происходит зараз? Кегни целует девушку, омерзительно. Провод
режет носовую перегородку. Панический ужас поднимается от ступней, мчится,
нарастая, вверх по телу, пронизывает все органы, пульсирует в сжимающейся
аорте. Непреодолимый. Непобедимый. Немыслимый. Его мозг кипел, в глазах
полыхал пожар, в момент иссушивший слезы. Его верхние веки - две полоски
стерни, горящей во мраке, - с трудом опустились к черным сверкающим зрачкам,
обжигая белки.
В его объятом пламенем поле зрения возникла пипетка с дрожащей на
кончике бусинкой росы. Глаза выпили бы ее без остатка. Выпили и возжаждали
бы еще.
- Теперь ты увидишь все, - сказал голос, - а я обеспечу слезы.
Капля, сверкнув, упала в глаз. Пленка с поскрипыванием завертелась на
катушках. Джеймс Кегни и его девушка исчезли в мерцании снежинок. Затем
раздался пронзительный визг и пришли обещанные слезы.

1