"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

других из безумного, порочного семейства, породившего тебя. Жалость, моя
старая привязанность к тебе, забота о твоей матери, для которой твоя смерть
при таких жутких обстоятельствах была бы смертельным ударом, ужас при мысли,
что такая юная жизнь вдруг так страшно оборвется, - жизнь, у которой, при
всех ее уродливых недостатках, еще есть надежда стать прекрасной; даже
простая человечность, - все это пусть послужит, если это необходимо,
оправданием того, что я согласился объясниться с тобой в последний раз. Но
когда я приехал в Париж, ты весь вечер так плакал, слезы так часто текли у
тебя по щекам, текли дождем, и во время обеда у Вуазена, и за ужином у
Пайяра твоя радость от встречи со мной была так непритворна, ты все время
брал мою руку, как ласковый, виноватый ребенок, и так искренне, так
непосредственно каялся, что я согласился возобновить нашу дружбу. Через два
дня после нашего возвращения в Лондон твой отец увидел нас за завтраком в
"Кафе-Рояль", подсел к моему столику, пил вино вместе со мной, а к вечеру, в
письме, обращенном к тебе, начал впервые нападать на меня. Удивительным
образом обстоятельства едва ли не силой вновь навязали мне не хочу сказать -
возможность, скорее - долг - окончательно расстаться с тобой. Вряд ли надо
напоминать тебе, что я имею в виду твое поведение в Брайтоне, от десятого до
тринадцатого октября 1894 года. Наверное, для тебя то, что было три года
назад, - давнее прошлое. Но для нас, обитателей тюрьмы, чья жизнь лишена
всякого содержания, кроме скорби, время измеряется приступами боли и
отсчетом горестных минут. Больше нам думать не о чем. Может быть, странно
это слышать, но страдание для нас - способ существования, потому что это
единственный способ - осознать, что мы еще живы, и воспоминание о наших
былых страданиях нам необходимо, как порука, как свидетельство того, что мы
остались самими собой. Между мной и воспоминанием о счастье лежит такая же
глубокая пропасть, как между мной и подлинным счастьем. Если бы наша жизнь с
тобой была такой, какой ее воображали все, - сплошным удовольствием,
легкомыслием и весельем, я не мог бы сейчас припомнить ни одного момента.
Лишь оттого, что в нашей жизни было столько минут и дней трагических,
горьких, предрекавших беду, столько тягостных и гадких в своем однообразии
сцен и непристойных вспышек, лишь потому я так подробно вижу и слышу каждую
сцену, лишь потому не вижу и не слышу почти ничего иного. Здесь человек
живет в таких мучениях, что я вынужден вспоминать о нашей с тобой дружбе
только как о прелюдии, звучащей в том же ключе, что и те постоянные вариации
мучительной тоски, которые я слышу в себе ежедневно; нет, более того, она -
первопричина всего, как будто вся моя жизнь, какой бы она ни казалась и мне
самому и другим, на самом деле всегда была подлинною Симфонией Страдания,
движущейся в ритмической постепенности к разрешению с той неизбежностью,
которая в искусстве присуща трактовке всех великих тем.
Но, кажется, я говорил о том, как ты вел себя по отношению ко мне в те
три дня, три года тому назад? Тогда, в Уэртинге, в одиночестве, я пытался
окончить пьесу. Два раза ты ко мне приезжал - и наконец уехал. Вдруг ты
явился в третий раз и привез с собой товарища, причем настаивал, чтобы он
остановился у меня в доме. Я наотрез отказался и, ты должен признать, вполне
обоснованно. Конечно, я вас принимал, - тут выхода не было, но не у себя, не
в своем доме. На следующий день, в понедельник, твой товарищ вернулся к
своим профессиональным обязанностям, а ты остался у меня. Но тебе надоел
Уэртинг и еще больше надоели, я уверен, мои бесплодные попытки сосредоточить
все мое внимание на пьесе - единственном, что меня тогда интересовало, - и