"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

огорчения, приводит ее в отчаяние, что, если я помогу посадить его в тюрьму,
вся семья будет считать меня защитником и благодетелем и что богатая родня
твоей матери с восторгом возьмет на себя все связанные с этим расходы.
Поверенный немедленно все оформил, и меня тотчас же проводили в полицию.
Отказаться я уже не мог. Меня заставили начать дело. Конечно, твоя семья
никаких расходов на себя не берет, и меня объявляют банкротом, по требованию
твоего отца, именно из-за судебных издержек, примерно в сумме семисот
фунтов. Сейчас моя жена, разошедшись со мной по вопросу - должно ли мне
иметь на жизнь три фунта и десять шиллингов в неделю, готовится начать дело
о разводе, для чего, конечно, понадобятся новые данные и совершенно новое
разбирательство, а может быть, и более серьезная судебная процедура. Сам я,
разумеется, никаких подробностей не знаю. Мне известно только имя главного
свидетеля, на чьи показания опираются адвокаты моей жены. Это твой
собственный слуга из Оксфорда, которого я, по твоей особой просьбе, взял к
себе на службу летом, когда мы жили в Горинге.
Но, право, не стоит приводить примеры того, как ты роковым образом
постоянно навлекал на меня несчастье и в мелочах, и в серьезных случаях.
Иногда у меня возникает ощущение, что ты был только марионеткой в чьей-то
тайной и невидимой руке, заставлявшей тебя доводить зловещие события до
зловещей развязки. Но и марионетками владеют страсти. Они вводят в пьесу
новый сюжет и по своей прихоти поворачивают естественное развитие хода пьесы
по своей воле, себе на потребу. Быть совершенно свободным и в то же время
полностью зависеть от закона - вот вечный парадокс в жизни человека,
ощутимый каждую минуту; и я часто думаю, что в этом и лежит единственное
объяснение твоего характера, если вообще существует хоть какое-то объяснение
глубинных и жутких тайн человеческой души, кроме единственного объяснения,
от которого эти тайны становятся еще более непостижимыми.
Конечно, были у тебя и свои иллюзии, и сквозь их зыбкий туман и цветную
дымку ты видел все искаженным. Прекрасно помню, что твоя исключительная
преданность мне, при полном пренебрежении к твоей семье, к домашней жизни,
была, по твоему мнению, доказательством того, что ты так изумительно ко мне
относишься, так меня ценишь. Несомненно, тебе так и казалось. Но вспомни,
что со мной была связана роскошная жизнь, множество удовольствий,
развлечений, безудержная трата денег. Дома тебе было скучно. "Холодное и
дешевое винцо Солсбери", как ты сам говорил, было тебе не по вкусу. А у
меня, вместе с интеллектуальными интересами, ты вкушал от яств
египетских.[36] Когда же ты не мог быть со мной, общество твоих приятелей,
которыми ты пытался заменить меня, делало тебе мало чести.
Ты также считал, что, посылая своему отцу через поверенного письмо, где
говорилось, что ты скорее откажешься от тех двухсот пятидесяти фунтов в год,
которые, кажется, за вычетом твоих оксфордских долгов, он тебе выдавал, чем
порвешь твою нерасторжимую дружбу со мной, ты проявил самые рыцарские
чувства, поднялся до благороднейшего самопожертвования. Но отказ от этой
незначительной суммы вовсе не означал, что ты готов отказаться от малейшей
прихоти и не сорить деньгами на совершенно излишнюю роскошь. Напротив.
Никогда ты так не жаждал жить в роскоши и богатстве. За восемь дней в Париже
я истратил на себя, на тебя и на твоего слугу-итальянца почти сто пятьдесят
фунтов. Одному Пайяру было заплачено восемьдесят пять фунтов. При твоем
образе жизни, даже если бы не обедал в одиночку и жестоко экономил на своих
мелких развлечениях, твоего годового дохода тебе едва хватило бы на три