"Джеймс Уайт. Космический госпиталь" - читать интересную книгу автора

в худларианских условиях раньше, малыш был бы сейчас уже вполне здоров. В
сравнении с этим результаты расследования не имели сейчас для него
никакого значения - равно как и показания Уоринга.
- Почему вы считаете, что у него не было иного выхода? - продолжал
настаивать монитор.
Какстон только рот раскрыл, вид у него стал весьма растерянный.
Уоринг залился краской, всячески избегая взгляда О'Мары.
- Приехав сюда, - устало начал О'Мара, - я стал подыскивать себе
какое-нибудь занятие, чтобы убить свободное время, и тут мне попался
Уоринг. Я вел себя так в интересах Уоринга. Преследование было
единственным способом воздействия на него. Но для ясности я должен
вернуться немного назад. Из-за известной вам аварии реактора все ребята на
нашем участке считали себя в неоплатном долгу перед Уорингом. Вы,
вероятно, знаете подробности? Сам же Уоринг оказался не на высоте.
Физически он никуда не годился - ему приходилось делать уколы, чтобы
нормализовать кровяное давление, сил у него едва хватало, чтобы
управляться с приборами, и он буквально захлебывался от жалости к самому
себе. Психологически он являл собой развалину. Пеллинг уверял его, что
через два месяца уколы уже будут не нужны, но Уоринг убедил себя, что у
него злокачественная анемия. Вдобавок он считал, что стал стерильным, - и
это вопреки всем уверениям врача, - отсюда все его поведение и все
разговоры, от которых у любого нормального человека волосы вставали дыбом.
Такое поведение - типичная патология, а у Уоринга никакой патологии не
было. Когда я увидел, как обстоят дела, я начал при каждом удобном случае
поднимать его на смех. Я безжалостно преследовал его. Так что ему было за
что подтвердить мою версию. У него не было иного выхода. Этого требовало
элементарное чувство благодарности.
- Начинает проясняться, - заметил монитор. - Продолжайте.
- Все вокруг чувствовали себя в неоплатном долгу перед Уорингом, -
продолжал О'Мара, - но, вместо того чтобы поговорить с ним всерьез, они
буквально душили его своей жалостью. Уступали ему во всех стычках, играх,
пикировках и вообще относились так, будто перед ними этакий хрупкий божок.
Я в этом не участвовал. Стоило ему только распустить нюни или напортачить
в каком-нибудь деле, как я выдавал ему по полной, независимо от того,
происходило ли это от его воображаемой, самому себе внушенной немощи или
от настоящей физической слабости, с которой он действительно не мог
справиться. Может, иногда я бывал даже чересчур резок, но примите в
расчет, что я в одиночку пытался исправить тот вред, который причиняли ему
пятьдесят молодцов, вместе взятых. Разумеется, Уоринг был бы рад съесть
меня с потрохами, но зато со мной он всегда точно знал, чего он стоит. И я
никогда не играл в поддавки. В тех редких случаях, когда Уоринг побивал
меня, он знал, что это на самом деле и я сделал все возможное, чтобы этого
не допустить. Именно в этом он со своими страхами больше всего нуждался -
ему нужен был человек, который относился бы к нему, как к равному, не
делая ему никаких скидок. И когда начались все мои неприятности, я бал
абсолютно уверен, что он сообразит, какую услугу я ему оказал, и что
элементарная признательность и порядочность не позволят ему утаить факты,
которые могут меня оправдать. Я оказался прав?
- Да, - сказал монитор. Он жестом усмирил Какстона, который вскочил
со стула от возмущения, и опять обратился к О'Маре: