"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

встрече мы решили переписываться, но непременно тайно: Нетти не хотела,
чтобы кто-нибудь в ее семье, не исключая даже единственной сестры, знал о
ее чувстве. Я должен был отсылать свои драгоценные послания заклеенными в
двойных конвертах, по адресу одной ее школьной подруги, жившей близ
Лондона. Я мог бы даже теперь воспроизвести этот адрес, хотя и дом, и
улица, и самый пригород давно исчезли без следа.
Но с перепиской началось отчуждение, - ведь мы впервые пришли в иное,
нечувственное соприкосновение и пытались выразить свои мысли и настроения
на бумаге.
Надо вам сказать, что мысль находилась тогда в очень странном
состояния; ее душили устарелые, застывшие штампы, она путалась в
извилистом лабиринте всевозможных ухищрений, приспособлений, замалчиваний,
условностей и уверток. Низкие цели и соображения извращали правду в устах
человека. Я был воспитан моей матерью в странной, старомодной и узкой вере
в известные религиозные истины, в известные правила поведения, в известные
понятия социального и политического порядка, имевшие так же мало
применения в реальной действительности для ежедневных нужд и потребностей
людей, как белье, пересыпанное лавандой и спрятанное в шкафу. Ее религия и
в самом деле пахла лавандой; по воскресеньям она отметала от себя реальную
жизнь, убирала будничную одежду и даже всю хозяйственную утварь, прятала
свои жесткие и потрескавшиеся от стирки руки в черные, тщательно
заштопанные перчатки, надевала старое черное шелковое платье и чепец и шла
в церковь. Меня она тоже брала с собой, приодетого и приглаженного. Там мы
пели, склоняли голову, слушали звучные молитвы, присоединяли свои голоса к
звучному хору и облегченно вздыхали, вместе со всеми вставая по окончании
богослужения, которое начиналось возгласом: "Во имя отца и сына..." - и
заканчивалось бесцветной краткой проповедью. Был в религии моей матери и
ад с косматым рыжим пламенем, который казался ей ужасным, и дьявол,
который был ex officio [по должности (лат.)] врагом английского короля;
верила она и в греховность плотских вожделений. Мы должны были верить, что
большинство обитателей нашего бедного, несчастного мира будет на том свете
искупать свои земные заблуждения и треволнения самыми изысканными
мучениями, которым не будет конца, аминь. На самом же деле это адское
пламя больше никого не пугало. Уже задолго до моего времени все эти ужасы
потускнели и увяли, утратив всякую реальность. Не помню, боялся ли я всего
этого даже в раннем детстве, - во всяком случае, меньше, чем великана,
убитого в сказке Бинстоком, - а теперь это вспоминается мне, точно рамка
для измученного, морщинистого лица моей бедной матери, вспоминается с
любовью, как часть ее самой. Мне кажется, что наш жилец, мистер Геббитас,
пухлый маленький толстячок, так странно преображавшийся в своем облачении
и так громогласно распевавший молитвы времен Елизаветы, немало
способствовал ее увлечению религией. Она наделяла бога своей трепетной,
лучистой добротой и очищала его от всех качеств, какие приписывали ему
богословы; она сама была - если бы только я мог тогда понять это - лучшим
примером всего того, чему хотела научить меня.
Так я вижу это теперь, но молодость судит обо всем слишком
прямолинейно, и если вначале я вполне серьезно принимал все целиком: и
огненный ад и мстительного бога, не прощающего малейшее неверие, как будто
они были так же реальны, как чугуноплавильный завод Блэддина или гончарни
Роудона, - то потом я так же серьезно выбросил все это из головы.