"Власть над водами пресными и солеными. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Ципоркина Инесса)

Глава 3. Устав от драматизма

— Итак, шизофрения параноидного типа? — наконец спрашивает врач.

— Ага, это мое второе имя! — усмехаюсь я.

Сейчас, когда в крови у меня хорошая доза антипсихотиков, душа моя молчит. Я могла бы и не отвечать. Могла бы повернуться к стене, баюкая сломанную руку и не разговаривать с этим профессионально милым человеком. Но я понуждаю себя к общению, уговариваю, увещеваю, заклинаю: не все потеряно, пока я могу вот так улыбнуться в ответ на самый мучительный вопрос из всех, что я слышала в жизни.

— Ладно! — неожиданно спокойно реагирует он. — Рука болит?

— Болит… — морщусь я.

— А нога?

— Тоже.

— Но переломы чистые. Хорошие такие переломчики, — делает он лицо ласкового садиста. — Вмиг заживут. Вам повезло.

— Повезло, — повторяю безучастно.

— Я их по судам затаскаю, — холодным голосом чеканит Гера. На лице его бешенство, ледяное, неумолимое бешенство терпеливого человека.

Гера — самый добрый человек на земле. Он мой племянник, а я его тетка. Его невезучая, больная на всю голову тетка, которая всегда была рядом. Потому что у сестры вечно находились дела и проблемы поважнее сына. Когда-то я с ним возилась. Теперь он — со мной. Такова жизнь.

— Гера, успокойся, — говорю я бледным голосом. — Доктору неинтересны подробности.

— Зато мне интересно, — шипит Гера, — как можно ставить огромную чугунную хрень в холле, не закрепив ни х…

— Гера… — голос мой гаснет, гаснет, не достигая стен.

Мир сейчас похож на огромный собор. Такой огромный, что даже эха в нем не дождешься — слишком далеки стены, слишком высок купол. Ты здесь — словно крохотная мушка в большой, чересчур большой банке. И если сидеть тихо-тихо, не летать и не биться о стекло, то можно даже представить себе, что ты свободна, а кривые зеленые тени вдалеке — это трава, и листья, и цветы…

Но я не муха, как ни тяжело ворочаются мысли в разом опустевшей голове, под недосягаемо высоким куполом черепа. Я человек, а человек всегда мыслит… общается… ходит на работу… делает свое дело… зачем-то.

— Как там, на работе, — вяло, без вопросительных интонаций произношу я. Лишь бы что-то сказать.

— Юлят! — рубит Гера. — Врут и юлят. Говорят, ты на него опиралась, расшатывала, подкоп под него вела, под урода этого. Сама, мол, виновата.

— А-а-а… — усмехаюсь я. Второй раз. Это неплохо.

Смутно помню, что там было потом, после того, как статуя попыталась меня убить. Рукой и ногой пришлось пожертвовать, но мне удалось оттолкнуться от наползающей на меня неотвратимой гибели. Оттолкнуться всей своей жаждой жизни. А она у меня огромная.

Я — такая, какая я есть, одинокая, неустроенная, стареющая — дорога и нужна себе. Я хочу жить, хочу вернуть свою жизнь назад, хочу достичь преморбидного* (Преморбидный — "до болезни". Прим. авт.) состояния, которое не умела ценить до болезни, как не может человек ценить воздух, которым дышит каждое мгновение, — до тех пор, пока он есть… И я не впущу в свой мозг покорное стремление к смерти, овечье, жертвенное, нерассуждающее. Я проживу каждый день, включая и те страшные, судорожные вспышки, когда подоплека происходящего видится мне в образе верхнего мира.

Гера охотно слушает, когда я ему рассказываю про верхний мир. Говорит, что это похоже на компьютерную игру, хотя сам бы он в нее играть не стал. А я — тем более. Вот и получается, что я увязла в компьютерной игре, в которую ни капельки не хочу играть.

Как же мне тогда выиграть? Вот в чем вопрос…

Через неделю мы с Герой уже пируем у меня в квартире. Я в гипсе, делать ничего не могу, сижу на нарах, как король на именинах — ну, как королева. Гера закармливает меня фруктами, режет их на дольки и накалывает на шпажки, чтоб я не пачкала лицо и руки. А то придется тащить это ставшее огромным и неуклюжим, словно пьяный динозавр, тело в ванную.

— Ты чего-нибудь хочешь? — спрашивает Гера поминутно.

— Уймись наконец! — хохочу я. — Не то я потребую белый лимузин, мужа-олигарха и пару коньков в придачу!

Гера смотрит на меня нехорошим, проницательным взглядом. Слишком проницательным. Сейчас последует ТОТ САМЫЙ вопрос.

— Аська, ты продолжаешь принимать свои таблетки? — наконец роняет он.

Вот оно. Племянник быстро догадался: живой и веселой я становлюсь неспроста. Антипсихотики забирают не только то, от чего ты и так стремишься избавиться, но и то, что ты бы по доброй воле ни за что не отдала — способность просто шутить, просто смеяться, просто работать, просто выдумывать свое, никем до тебя не выдуманное, порожденное твоим воображением, твоим личным волшебником, спрятанным глубоко в мозгу. От таблеток он пропадает, перестает беседовать с тобой, обсуждать дела, давать советы, избавлять от одиночества, от ощущения, что все кругом РАЗГОВАРИВАЮТ — и только ты, словно глухонемая, запертая к тому же в одиночке, тупо, молча пересыпаешь песок своих дней из ладони в ладонь, не имеешь ни друга, ни собеседника, ни защитника…

Я знаю, сейчас он и без моих жалких оправданий все поймет и начнет ругаться. Он смешно ругается, как-то по детски, беспомощно, но я все равно стараюсь сделать обиженный вид, будто взаправду сержусь на его обвинения, будто принимаю их всерьез. Но Гера, вопреки моим ожиданиям, молча смотрит на меня и что-то напряженно обдумывает.

— Хочешь попробовать еще раз? — спрашивает он.

Я киваю. Конечно, хочу. Я все время хочу попробовать еще раз, самостоятельно, без проклятых таблеток уравновесить свою жизнь. В ней что-то сдвинулось, когда я была уже совсем взрослой, тридцатилетней — сдвинулось и покатилось, набирая скорость, точно камни в осыпи, и потекло, и накрыло меня оползнем, тоннами неподвижной грязи, перемешанной с камнями, сломанными деревьями, порванным и перепутанным хламом из снесенных домов… Я выжила, выкопалась из-под оползня, а теперь хочу так устроиться, чтобы больше никогда, никогда не настигла меня чертова лавина. Хочу понять, где я ошиблась и как мне сжиться с последствиями той давней, похороненной в неведомом вчера ошибкой.

Что ж. Моему самому близкому — нет, единственному близкому человеку не нужно объяснять, в чем состоит смысл моей жизни. Он и так понимает. Просто он бессилен. Как и я.

— Может, тебе отвлечься? — рассуждает Гера. — Они говорят, тебе нужно хобби.

Они — это психиатры. Они все время говорят… всякое. Заведите друзей, заведите хобби, заведите собаку. Ах, у вас кошка? Вторую заведите! Чаще гуляйте, чаще общайтесь, чаще бывайте на людях, наладьте отношения с родными, мы им книжечку подарим, в которой четко прописано, как с вами нужно обращаться, дабы чего не вышло…

Я не могу ни возразить им, ни согласиться. Большая часть того, что они мне советуют — это игра. Игра в помощь, игра в лечение, игра во внимание, игра в надежду. И они придут в бешенство, если узнают о моих планах. О моих планах проторить свой собственный путь на свободу из этой одиночки.

Все, что меня действительно занимает, мне вредно. Это как еда: что бы ты ни любил, тебе этого нельзя. И неважно, в каком количестве. Да хоть в микроскопическом — это ВРЕДНЫЕ продукты. От них бывают холестериновые бляшки, диабет, диатез, дисбактериоз, фиг знает какие еще «ди». Так что держи свои шаловливые ручки подальше от прилавка с вкусностями.

Как говорила моя мать, "еда должна быть невкусной, иначе фигуре капец". Она была большая мастерица хранить фигуру, моя мама. Это был джойстик ее жизни — охрана фигуры.

А у меня — другой джойстик. И когда мне начинает казаться, что жизнь моя утрачивает смысл, я не могу не ухватиться за него. Вот и сейчас я готова — да что там, прямо руки чешутся — стиснуть на нем пальцы. Мой джойстик Гера высокопарно называет "творческим мышлением".

Хотя на самом деле это скорее коктейль из лени, обжорства, сидения у окна и чтения всего подряд — пока в голове сама собой, из трепотни внутреннего голоса, из обрывков разноголосицы со двора, из завиральной символики снов не вылепится еще один штрих к картине верхнего мира, которую я собираю, словно паззл, уже многие годы. Тогда еще один осколочек станет на свое место, и душа моя воспарит.

— Я завтра зайду, — сухо говорит Гера, окидывая взглядом мое жилище. — Принесу тебе молока и… В общем, зайду.

— Ты ангел, — улыбаюсь я в ответ.

Гера знает: для меня главное сейчас, главнее всего на свете — удержаться на тонком-тонком краю доверия и интереса к окружающему миру. Это даже не край, не тропка — это канат над пропастью, скользкий и провисающий, по которому я иду без балансира и без страховки, а другой его конец прячется за серым туманом, поднимающимся из бездны.

В общем, у меня оч-чень много дел. Так много, что и не сосчитаешь. Хотя на первый взгляд я свободна, словно ветер. Наполовину загипсованный ветер.