"Меридіани (На украинском и русском языках)" - читать интересную книгу автора (сборник)Рогнеда Тихоновна Волконская ТЕНИ ВОЙНЫ[1]1Ковров вошел в свою квартиру и ощутил приятную прохладу и тишину. Всю дорогу он был под впечатлением встречи с моряками, мысленно снова и снова возвращался к Калининграду, Он вспоминал задушевные беседы с веселыми и деловитыми парнями и ему не терпелось обобщить свои наблюдения. Сюжет новой книги почти оформился. Это будет документальная повесть о подводниках. Ни о чем другом он сейчас думать не мог. На полу в передней валялась груда газет и два письма (почтальон бросал корреспонденцию через специально сделанную прорезь на входной двери). Ковров собрал почту и отнес в кабинет. Вскрыл письмо от жены. Она путешествовала по Крыму. “Так, дней через пять она уже будет дома”, — обрадованно подумал он и взял другой конверт. Второе письмо было от незнакомого Коврову Стабулниека. “Уважаемый товарищ Ковров! У меня есть для Вас сообщение. Возможно, оно Вас заинтересует. Я несколько раз звонил Вам, но телефон молчал. Пожалуйста, позвоните мне, когда сможете со мной встретиться”. Тут же был указан телефон. Лаконичность письма заинтересовала Коврова. Не откладывая, он позвонил. — Товарищ Стабулниек? Говорит Ковров. Я получил Ваше письмо. Так… Так… Да, если можете, приезжайте сейчас. Не прошло и двадцати минут, как раздался звонок. — Товарищ Стабулниек? — Он самый. — Петр Янович, преподаватель университета, — отрекомендовался Стабулниек. Это был человек лет пятидесяти пяти, полный, с большим покатым лбом и седыми волосами. Он не без интереса оглядел кабинет. В углу стояла модель фрегата. Казалось, что его орудия вот-вот ударят в вошедшего прямой наводкой. А на картине, что висела в простенке, был изображен бой эсминцев. — Это почти с натуры, — пояснил Ковров, кивнув на картину. — Мой брат командовал этим кораблем. А картину нарисовал его штурман. Оба погибли в конце войны. Вот свидетельство тех дней, — Ковров показал на осколок снаряда, вправленный в янтарь. Да, здесь каждая вещь напоминала о войне. Даже сухие кленовые листья были поставлены в снарядную гильзу. — У вас, как в музее обороны… Вы, наверное, все книги посвящаете войне? — тихо спросил Стабулниек. — Да, Петр Янович! Ковров указал гостю на кресло. Сам сел по другую сторону письменного стола. Стабулниек как-то улыбнулся, чувствуя неловкость. Молчание несколько затянулось. Ковров предложил ему папиросу. — Спасибо. Привык к трубке. Он достал маленькую прямую трубочку, ловко набил ее табаком и закурил. — Так вот, Анатолий Николаевич, я прочел вашу документальную повесть “Осада Кенигсберга”. Знаете ли вы, какова судьба картин, оставленных в Риге? — Нет, не знаю. — Мне кажется, что я случайно коснулся этого дела. Я видел Эберта. Так звали одного эсэсовца, который сопровождал груз. Это было в Восточной Пруссии. Случилось так, что в начале сорок четвертого я попал на работу в имение барона фон Руиха. Здесь незадолго до освобождения мне вместе с другими рабочими имения пришлось ремонтировать мост. Однажды остановились у моста два грузовика с плоскими ящиками и “оппель”. Стали ждать, пока мы починим мост. Работа наша уже подходила к концу. Пассажиры легковой машины вышли и стали прохаживаться по обочине дороги. Их было двое. Один из них был в штатском — в черном драповом пальто с каракулевым воротником. Держался он поодаль от попутчика. Вид у него был какой-то расстроенный и грустный. Я решился попросить у него сигарету. Попросил по-немецки. Он всмотрелся в меня пытливо и спросил: — Вы латыш? — Да, рижанин. Тогда он торопливо заговорил по-латышски: — Слушайте меня внимательно. Я рижский художник Саулитс. Я спрятал в Риге очень ценные картины западноевропейских художников. Как только сюда придут советские войска, сообщите об этом сразу же. Понимаете, сразу же… Тут к нам приблизился его спутник, эсэсовский офицер. Я пытался обратить на это внимание художника, но он не заметил моих знаков. — Место тайника обозначено на картине, которую я написал перед отъездом из Риги. Она дома и называется… Эсэсовец не дал ему договорить. — Что это значит, профессор? Я все понял. Не удивляйтесь. Я рижский немец. Вы спрятали картины? Зачем? — Эти картины некогда принадлежали мне, господин Эберт. Саулитс молча отошел в сторону. Тут Эберт заорал на меня: — Пошел вон! Я юркнул в толпу рабочих, а Эберт направился к Саулитсу. Вскоре мост починили, и машины уехали. На другой день началось отступление немцев. Мы прекратили работу в имении и попрятались. Когда наши войска взяли имение фон Руиха, я сразу же пришел к командиру полка, занявшего имение, и рассказал ему о просьбе Саулитса. Он выслушал меня и сделал записи в блокноте. Сказал, что мое сообщение перешлет в Ригу специальной комиссии по розыску ценностей, разграбленных немцами. Очень меня благодарил. — Что же было потом? — не выдержал Ковров. — Меня зачислили в армию. Войну я закончил в Германии. Три года жил в Вильнюсе, а затем вернулся в Ригу. Я не сомневался, что картины разыскали и, признаться, забыл о них. Ваша книга мне обо всем напомнила. В ней сказано, что Эберт, попав к нам в плен, намеревался рассказать, где спрятаны картины, но был кем-то убит, когда пытался бежать. Я вам сразу позвонил, но вас не было все эти дни. Ну, вот и все. — Вот это да! — воскликнул Ковров и возбужденно заходил по комнате. — То, что вы рассказали, имеет очень важное значение. Во-первых, мы теперь имеем возможность найти ценные картины, во-вторых, из вашего рассказа видно, что Саулитс не только не продался немцам, но даже в то трудное время еще думал, как сберечь ценности для Родины. — Значит, Саулитса до сих пор считали пособником немцев? — Не совсем так. Но все же его позиция по отношению к оккупантам выглядела несколько двусмысленной. В свое время в связи с делом Саулитса было опрошено немало людей, хорошо знавших его. Все они высказывали мнение, что Саулитса в принудительном порядке привлекли к работе в управлении музеями, архивами и библиотеками. Саулитсом интересовался сам гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох. Но то, что рассказали вы, меняет все представления о нем. — Я счастлив, что мое сообщение поможет вернуть Саулитсу его доброе имя, — сказал Стабулниек растроганно. — Но почему же тот полковник, которому я все рассказал, ничего не сообщил в Ригу? Ковров вздохнул: — Не надо забывать, что еще шла война. Как знать, не погиб ли он в первом же бою, так и не успев ничего сделать… Вот что, Петр Янович, я ведь только писатель. Мое дело — книги. Но розыск картин… Причем, это не только розыск картин, а нечто большее. — Он задумался и наконец добавил: — Пожалуй, этим должны заняться чекисты. Ведь они призваны не только раскрывать преступление, но и восстанавливать доброе имя человека, если на него пали необоснованные обвинения. — Я с вами согласен, Анатолий Николаевич. — Вы сможете сегодня вечером поехать со мной к одному человеку? Возможно, он захочет побеседовать лично с вами. — К сожалению, сегодня не удастся. У меня вечером лекции в университете. — Вот беда! Ну, давайте договоримся так, Я вечером встречусь с ним и все ему расскажу, а потом он пригласит вас сам или я вам позвоню. Одну минуточку. Ковров снял телефонную трубку и набрал номер. В трубке послышалось басовитое “Алло”. — Это ты, старина? Ковров говорит. — Я, я, — загремел из трубки бас. — Вернулся? Чем обрадуешь? — Сразу и не скажешь, Эгон. — Лицо Коврова сделалось серьезным. — Что такое? — Да дело настолько важное, что ты себе не представляешь. Рассказывать долго, и не по телефону… Тут у меня сидит один товарищ… Ну, в общем дело касается известного тебе Эберта. — Ах, вот как! Когда я могу узнать подробности? — К тебе сегодня можно приехать? Часов в девять? Прямо домой? Хорошо. Ковров положил трубку. — Сегодня вечером я расскажу о вашем сообщении. Завтра я вам позвоню и скажу о результатах. Вы говорили с кем-нибудь еще на эту тему? — Нет, я хотел побеседовать сначала с вами. — Это хорошо. И знаете… Удивительное совпадение! Именно сегодня я должен встретиться с одним художником, который в молодости знал Саулитса! Вскоре Стабулниек попрощался. Ковров остался один. Но только лишь он прилег на диван, в передней снова задребезжал звонок. Ковров открыл дверь. — Алеша! — обрадовался Ковров, пропуская гостя в квартиру. — И где ты пропадал? — спросил Алексей. — Я несколько раз звонил тебе, но напрасно. Так где ты пропадал? — Ездил в Калининград по приглашению военных моряков. Рассказывал молодежи, как ликвидировали Кенигсбергскую группировку. Многие из них читали мою последнюю книгу — “Осада Кенигсберга”. Поездкой доволен. Собираюсь писать повесть о подводниках. — По такому случаю… надо выпить. Я схожу, ладно? — Зачем? Тут есть кое-что. Ковров распахнул дверцы буфета. — Тяну на выбор. Мускат? Отлично. — Он открыл баночку маринованных огурцов и сардины. — Закуска не очень подходит для муската… Ты уж извини. — Обойдется, — заверил гость, наполняя рюмки. Не спеша выпили. — Как хорошо, что ты пришел. У меня такая новость… — Ковров интригующе посмотрел на гостя. — Ты помнишь начало сорок пятого года, фольварк Блаузее? Оберштурмфюрера Эберта помнишь? Алексей усмехнулся: — Еще бы! Если бы не ты… передали бы на меня дело в военный трибунал. Пропади он пропадом, этот Эберт и его тайна, если таковая, конечно, существовала. — Эта тайна, друг мой, скоро будет раскрыта, — сказал Ковров торжественно. — Как, каким образом? — Только что перед твоим приходом был у меня некий Стабулниек, преподаватель университета. Он прочел мою последнюю книгу и пришел ко мне. Оказывается, он знает, как найти картины, о которых говорил Эберт. Таким образом, сообщение Эберта — это не миф, как нам казалось. Ковров внимательно посмотрел на Алексея, как бы раздумывая, говорить ли дальше. — Я слушаю, — лицо Алексея выражало напряженное ожидание. Он словно почувствовал колебание собеседника. — Я слушаю, — повторил он. И Ковров пересказал услышанное от Стабулниека. Алексей слушал молча, не задавая вопросов. — Ну, что на это скажешь? — спросил Ковров, видя, что Алексей сидит в раздумье. — Да, да, интересно. Тебе пригодится. Это же может послужить темой для новой книги. Это сенсация! — наконец выдавил он из себя. — Ты понимаешь, речь идет не только о картинах, — продолжал Ковров. — Как намекнул Эберт, вместе с картинами спрятаны важные документы, касающиеся группы “Черного беркута”. — И ты думаешь, что художник Саулитс мог спрятать документы? Я достаточно наслышан о его взглядах и не думаю, чтобы он это сделал. — Твои суждения, Алексей, весьма категоричны. Но не следует забывать, что человек под влиянием обстоятельств меняет взгляды. Согласись с этим. — Кроме того, прошло столько лет… Быть может, сообщение, сделанное Стабулниеком, вообще безнадежно устарело. Неужели ты думаешь, что в наших лесах все еще рыщут банды, подобные группе “Черного беркута”? — рассмеялся Алексей. — Это не совсем так. Прежде, чем написать эту книгу, я просмотрел кое-какие документы, беседовал с чекистами. Могу с уверенностью сказать, что группа “Черного беркута” не ликвидирована и до сих пор, хотя со времени окончания войны прошло столько лет. След ее утерян, но чекистам известно, что часть ее членов во главе с самим “Черным беркутом” осталась на нашей территории, а точнее — в Прибалтике. Надо полагать, они не бездействуют. — И что из этого следует? — А то, что чекисты, наконец, смогут получить в руки картотеку членов группы. Конечно, в ходе поисков им придется вернуться к показаниям Эберта и обстоятельствам его гибели. — Что же ты думаешь предпринять в сложившейся ситуации? — Я позвонил одному ответственному товарищу из госбезопасности. — Ты в своем уме? Разве такие вещи рассказывают по телефону? — А я и не думал рассказывать. Договорился о встрече с ним. — Надо все обдумать, Толя. Надо обдумать. — Ты говоришь так, будто сообщения Стабулниека ставишь под сомнение. Я уверен, что он сказал правду. — Свежо предание, но верится с трудом, — рассмеялся Алексей. — О, мне пора! — сказал он, взглянув на часы. — В двенадцать у меня репетиция, осталось полчаса, Я побегу. До завтра. — Почему до завтра? Что тебе делать? Живешь один, как я. Твои когда вернутся? — Будут в Одессе до конца августа, пока Зойке в школу. А я с первого июля тоже могу к ним поехать. Жду не дождусь. — Это когда еще будет! А сейчас ведь один? — Один, конечно… — Вот и приходи сегодня часов в пять. У меня будет очень интересный человек. Художник. — Кто такой? Я знаю? — Не сомневаюсь, что слышал о нем. Теперь познакомлю. А пока — секрет. Три человека — это уже компания. Кроме того, если возникнут принципиальные разногласия в споре, кто-нибудь останется в меньшинстве. — Ты меня заинтересовал. Постараюсь приехать. До вечера! |
||
|