"Оливия Уэдсли. Честная игра " - читать интересную книгу автора

заколебалось и пало: нравственность, классовые различия, честь. Одни только
цены и налоги поднялись на неслыханную высоту!
Он ясно сознавал после своего последнего ранения, - он как раз начинал
поправляться, когда подписали мир, - что ему надо жениться. Он хотел иметь
сына, готового бороться в будущей войне и продолжать достойным образом его
род.
Лежа на спине, на своей узкой койке в лазарете на Гросвенор-сквер, он
глядел на пасмурное ноябрьское небо и... вспоминал... Его глаза сузились,
когда он вспомнил, что теперь бедный Эдуард убит под Ипром, и Камилла
свободна. Джервэз устало заворочался на подушках: есть ли в мире что-либо
более мертвое, чем умершее увлечение?
Но разве ему не было тогда двадцать шесть-двадцать семь лет? И он
верил, что, если Камилла не выйдет за него замуж, он застрелится.
Она не вышла за него замуж, она вышла за Эдуарда Рейкса... Джервэз ясно
видел его перед собой: веселое, несколько резкое лицо с еврейским носом и
умным высоким челом, обрамленным рыжей шевелюрой... Да, старина Эдди не был
красавцем, но все же ничего себе... Рыжий австрийский еврей, большой
финансист и добрый солдат, и патриот своей новой родины, когда в этом
появилась нужда...
Нет, он не женился на Камилле и не застрелился... Щепетильность
удержала его от того, чтобы после ее выхода замуж он стал ее любовником,
когда Рейкс так увлекался какой-то продавщицей, а Камилла была так
несчастна... Любовь удерживала его от этого шага - он в известном смысле
слишком любил ее.
Парадоксально, но верно. Глупая идеалистическая черта... нечто
необъяснимое... Он продолжал любить ее годы, неудовлетворенный этой
платонической любовью, часто виделся с ней, но почти всегда в кругу ее
семьи... всюду поспевавших хорошеньких девочек и мальчиков, присутствие
которых было неизбежно... Трудно было любить женщину, которая была такой
прекрасной матерью!
Он был склонен считать, что она создана для материнства. Конечно, глупо
было истощать свои лучшие силы и мучить ее... И, тем не менее, хотя ему
самому часто становилось невмоготу, и он приходил в глубокое отчаяние, когда
видел ее, все же он никогда не мог достаточно насладиться ее бледной
миловидностью, не мог не волноваться при одной мысли о ней... Великий Боже,
это было около двадцати лет тому назад...
На улице зажглись фонари, освещая своим мерцающим светом комнату; до
него доносились слабые звуки отдаленного ликования, отголоски единодушных
приветственных кликов... На дворе накрапывал дождь... И все же, когда вошла
розовенькая, хорошенькая, но вполне опытная сиделка, чтобы зажечь свет,
Джервэз попросил оставить его в темноте.
- Но вы должны радоваться и веселиться, лорд Вильмот! - запротестовала
она. - Послушайте только! - Она открыла окна, и слабые отголоски
превратились в один сплошной могучий гул. - О, можете ли вы поверить
этому!.. - воскликнула она. - Ведь мир, мир...
Она ушла, оставив Джервэза со своими колеблющимися мыслями и
колеблющимся светом в комнате.
А в Иоганнесбурге... ни Ванда, ни он не чувствовали друг к другу
идеалистической любви; это была любовь современная, свободная и, можно
сказать, наспех, не накладывавшая никаких уз, и вместе с тем чрезвычайно