"На Двине-Даугаве" - читать интересную книгу автора (Кононов Александр Терентьевич)8Нет, не было денег у Гриши. И изобретенная третьеклассниками игра мало его интересовала. Дома (если можно было сказать «дома» про квартиру Белковой) он забывал и о Дерябине, и о Никаноркине, и о Довгелло… и даже о Стрелецком, о своем долге ему. Вечером он часто оставался один: франтоватый Лехович уходил куда-то, захватив с собой стек — короткую палочку с кожаной петлей на конце — и надев чуть набок особого фасона «кавалерийскую» фуражку. Зыбин чаще всего возвращался только к ночи, а Жмиль вообще в счет не шел, до того был тих. Гриша садился тогда к окну, за которым ярко тлел над черными крышами поздний закат, и начинал думать о том, что сейчас делается дома. А где это — «дома»? Он знал только адрес, написанный на бумажке очень крупно отцовской рукой: «Местечко Прейли, усадьба г-на Шадурского». И знал, что это очень далеко, надо ехать по железной дороге, а потом еще на лошадях. Или — пешком. Он вспоминал материнскую руку, чуть жесткую, — не часто она гладила его голову, — вспоминал отца, и маленького Ефимку, и бабушку… И тяжкая тоска медленно, больно, глубоко входила в сердце. Когда становилось совсем темно, приходила кухарка Настя, зажигала, зевая, пахучую керосиновую лампу и уходила. А тоскливое чувство заброшенности — чувство, которое он тогда и назвать не сумел бы — оставалось с ним: словно совсем один жил он теперь, безрадостно, на горькой и пустой земле… В один из таких вечеров он пристроился поближе к тусклой лампе и принялся за книгу, полученную от Вячеслава Довгелло. Через час он забыл обо всем окружавшем его. Будто молния озарила перед ним мир, ему неведомый, людей необыкновенных! Воины-герои в живописных одеждах, храбрые «лыцари» бились с врагом, не щадя жизни, отдавая могучие свои сердца любимой отчизне… Гриша слышал их речи, не все слова понимал, но он слышал их — под лязг кривых сабель, среди блеска копий. И дым пожарищ грозно подымался к небу, и Гриша сам был там, вместе с воинами, иначе разве увидал бы он так близко, так ясно Тараса и Остапа? Книгу эту он читал много дней подряд. В классе он теперь сидел до того задумчивый, что Голотский спросил его с участием: — Живот болит, что ли? Кругом захихикали, но и это его не задело. После урока его ласково поймал за руку Виктор Аполлонович, отвел в сторону и промурлыкал мелодично: — За тобой, голубчик, долг. Ты помнишь? — А, да, — словно проснувшись, сказал Гриша. — Помнишь? Прошло уж достаточно времени… Ну хорошо, дружок, я еще подожду. Нет, и эта зловещая ласковость надзирателя не могла отвлечь Гришу от его мыслей. В первое же воскресенье он сказался больным, лег в постель и опять взялся за полюбившуюся ему книгу. Какие люди жили на свете, какие люди! А может быть, и сейчас где-то живут они?.. И живо товарищество? «Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество… Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей». Как нужно Грише такое товарищество, такая беззаветная, верная дружба! Он читал до вечера. И когда кончил, перевернул последнюю страницу, — заплакал. Он был один в комнате и не стыдился своих слез. Не ходить ему по земле с кривой саблей на боку, в широких — с Черное море — шароварах, не летать птицей на лихом коне, не врубаться смело в ряды врагов. Вот она, его участь: постылая комната с оборванными, в цветочках обоями. И цветочки-то выдуманные, противные, как розовые прыщи. А завтра — класс с мутными, замазанными мелом окнами, с лиловой кляксой на стене… Вырастет он… пусть даже станет инженером или кем там? Землемером? Будет ходить по скучному городу в штанах на штрипках, как у Виктора Аполлоновича, мимо вывесок с синими баранками. Какая бедная жизнь ждала его — и это после того, как он узнал про Запорожскую Сечь! А ее уже нету, Сечи. Ее не вернешь… Не вернешь, это Довгелло верно сказал. Через несколько дней Гриша случайно услышал, что Петр Дерябин — сын донского казака. Об этом говорили (почему-то вполголоса) два первоклассника. Впрочем, понятно, почему они говорили об этом вполголоса: это было как бы данью уважения Петру Дерябину — донского казака в Прибалтике не на каждом шагу встретишь. Но почему сам Петр ни разу об этом не обмолвился? Почему не похвастался своей казацкой кровью? Нет, первоклассники просто выдумали. За ними это водится. У них один второгодник, по фамилии Сементковский-Курилло, рассказывал всем, что он граф. А оказалось, что никакой он не граф. Да что тут гадать понапрасну? Гриша пошел искать самого Дерябина; искать долго не пришлось — тот оказался неподалеку, на лестничной площадке. Он нетерпеливо глядел на Гришу, взволнованный, веселый, румяный, — должно быть, хотел что-то сказать, но Шумов поспешно заговорил первый: — Правда, что твой батька — казак? С Дону? Петр Дерябин посмотрел на Гришу быстрым взглядом и неожиданно помрачнел, насупился. Гриша догадался: наврали таки первоклассники! — Неправда, значит, — проговорил Гриша с обидой, будто Дерябин виноват был в чужой выдумке. — Правда! — Тон у Петра сразу стал сердитым. — Правда! А тебе что за дело до моего батьки? — Ты с чего взвился-то? Мы тут бежать на Дон решили, — сказал Гриша, вспомнив Довгелло, — я… и еще один. Я и подумал: может, и ты с нами? — Нет, я не побегу, — хмуро ответил Петр. — Тебе и тут хорошо — так, что ли? — с насмешкой спросил Гриша. — Нет, мне тут плохо. Я арифметики не люблю — смерть. Наверно, я на второй год сяду. — Тогда бежим… Вместе! — А почему на Дон? Туда пока доберешься, ноги сотрешь. — Зато там люди особенные. — Чем же это они особенные? Есть хорошие, а есть — хуже не бывает! Я-то лучше знаю. Ну ладно, бросим это. Вот что, мне надо с тобой потолковать. Пойдем сегодня из училища вместе. Не беда, что нам с тобой в разные стороны, — я тебя провожу. — Нет, я тебя, — великодушным тоном сказал Гриша. — Ладно, — так же примиренно закончил разговор Дерябин. Значит, все-таки он казак! Гриша с нетерпением ждал конца уроков, а дождавшись, так летел по лестнице в раздевалку, что Стрелецкий остановил его и сказал строго: — Забыл, где находишься? Ты многое способен забыть, мой милый, я это заметил! Гриша хотел было идти дальше — внизу у вешалки стоял уже одетый в пальто Дерябин, — но Виктор Аполлонович снова удержал его: — А про кондуит ты забыл? Есть, есть такая уздечка на вашего брата: кто только начнет забываться, того мы — в кондуит. — За что это он тебя? — спросил Петр, когда надзиратель был уже далеко. — За то, говорит, что я забываюсь. Многое, мол, забыл. А я и забыл-то всего про шесть копеек, которые задолжал ему. Да и не забыл, а просто не было их у меня. — А сейчас есть? — И сейчас нету. Мальчики вышли на чугунные ступени. Погода была мало подходящей для прогулок: искоса сек по лицу мелкий, упрямый дождик, у крыльца скопилась большая лужа. Старательно обойдя ее, Дерябин спросил: — Давно ты задолжал «голубчику»? — Давно. Петр даже присвистнул: — Фи-ю! Попался ты теперь, значит. — Почему это — попался? — А потому. Не знаешь ты еще нашего «голубчика». А я знаю. Он тебя теперь записал к себе в тетрадку. Синенькая такая. — Зачем? — Да разве он тебе не говорил? Завтра, мол, вместо шести копеек с тебя уже будет следовать семь, а через неделю десять, дальше — больше… Вот он и записывает, чтоб не забыть. Может, за тобой уже копеек сорок числится. Гриша обеспокоился: — А может, больше рубля? — Нет. Как только нарастет рубль, «голубчик» тебя настигнет. — То есть как настигнет? — Очень просто. Про кондуит он уже тебе говорил? — Говорил. — Ну вот: «за неоднократное нарушение установленных правил…» и так далее. Дело известное. Рано или поздно сдашься, заплатишь. — А если нет денег? — А ему какое до этого дело? — Возьму и не буду нарушать правил. Ни одного! Что ж он тогда сделает? — Все равно настигнет. Видал, как я на большой перемене съехал по перилам в самую раздевалку? Эх, и ловко получилось! Видал? Ну, вот и Стрелецкий видал. И только пальцем погрозил. А захотел бы, мог бы «за неоднократное…» — А если не буду я ездить на перилах? — На чем-нибудь другом настигнет. Это уж будьте уверены. Старшеклассников — тех за папироской ловит. И как только подкрадется — чисто мышь, ну прямо удивительно! — Нет у меня денег. И взять негде. — Негде? Дерябин оглянулся по сторонам и заговорил, таинственно понизив голос, хотя хмурым прохожим, должно быть, мало было дела до двух коренастых, но еще совсем маленьких реалистов: — Слушай-ка, я как раз хотел потолковать с тобой о деле. Помнишь о тотализаторе? Ну, так вот завтра мы открываем его у себя в первом классе. Я уж запас пятак для этого. — У меня нету пятака. — Выиграю — тебе одолжу! — А если не выиграешь? — Выиграю. Ну, вот какой получился разговор. Стоило для этого провожать Дерябина по дождю! Так хотелось поговорить про Дон, про казаков… Гриша вдруг рассердился: — А может он брать вместо шести копеек рубль? Или хоть сорок копеек? — «Голубчик»-то? Может. — Позволено ему это? — Стало быть, позволено. Подслушал я один раз в рисовальном зале разговор. Я это тебе под секретом говорю. Не хотел подслушивать, а так случилось. Ты ж знаешь, в рисовальный зал пускают только со второго класса. И старше. А нашему брату туда ходу нет. Ну, я, конечно, сразу и задумал туда попасть. Там всякие фигуры стоят из белой глины, гипс называется. И белые маски висят по стенам — одна будто смеется, другая плачет… Занятно! И вот как-то раз вижу: выходит из этого зала Резонов… Не знаешь разве Резонова? Ну, учитель рисования, длинный такой и волосы чуть не до плеч. Он хороший. Одним только плох: нельзя на него ставить — первый никогда не выйдет на урок, я уж это заметил. Ну ладно. Вышел он в коридор, а ключи в двери оставил. За дверью, чую, тихо. Ну, я, конечно, в зал. Ничего я особенного не хотел: погляжу только, думаю, что за фигуры. Постукаю: пустые внутри или нет. И постукал пальцем — пустые, звенят… Только постукал — возвращается Резонов, а с ним почему-то идет и «голубчик», Стрелецкий. Я прямо так и сел на пол, позади парт. Им меня не видать. Резонов говорит шутя, что ли: «А вы, Виктор Аполлонович, все еще занимаетесь своим ростовщичеством?» Тот посмеивается: «Что вы, за кого вы нас принимаете?» Значит, и впрямь шутят. А впрочем, не поймешь… Резонов говорит как будто всерьез: «Ведь вы с бедняков дерете. Богатенькие-то у Ямпольских всегда могут купить. А если и задолжают случайно вам, так на другой же день возьмут денег у папеньки, да и отдадут вам, лишней копейкой только и расплатятся». Стрелецкий на это: «Все делается с ведома господина директора. Взимание известного штрафа за неаккуратность в платеже дис-ци-пли-ни-рует учащихся. Мера вполне педагогическая». Да. «Ну хорошо, — это Резонов говорит. — А деньги куда идут?» Стрелецкий — слыхал, как он смеется? Хе-хе-хе. «Хе-хе-хе, разве вы не знаете о благотворительной деятельности супруги господина директора, а также госпожи Дзиконской, супруги полицмейстера, и других известных дам нашего города? Деньги идут исключительно на благотворительные цели». — «А вы отчитываетесь перед кем-нибудь?» — «Только не перед учителем рисования, хе-хе-хе». С этим «хе-хе-хе» он и ушел. Резонов походил-походил по залу, взъерошил волосы. Бормочет: «Черт знает, что такое!» И вдруг — представляешь себе картину — видит меня за партой, на полу. Я вскочил: что он теперь обо мне подумает? А Резонов только засмеялся: «Хорош! Давал черт грош… и то пятился». Ну, я и понял: обошлось. Да как брызну из зала… Он ничего, хороший, Резонов-то, только ставить на него нельзя — верный проигрыш. — Выходит, что Стрелецкому позволено это, деньги идут не ему? — Выходит, позволено. А деньги-то все-таки идут ему. По крайней мере, большая часть. — А ты откуда знаешь? — Говорят. — Ну, говорят… мало ль что говорят. — Говорят еще, что ему кой-кто из родителей к именинам букеты посылает. А в букете — кредитка. Ну, и уж сынок такого родителя ни в чем дурном целый год замечен не будет. А на следующий год — еще букет… — Мало ль что говорят. — Да вот про Голотского же не говорят! Он инспектор, ему и кредитку следовало бы покрупней, а вот не слышно про него. Гриша замолчал, подавленный, со скукой глядя на сетку дождя, которая все темнела, становилась гуще… Наконец сказал нехотя: — Хотел я с тобой про Дон… А ты вон какой разговор завел. — Да ведь разговор-то с чего начался? С твоего долга Стрелецкому! Ну, прощай, я уже дома. Спасибо, что проводил. — Не отдам я ему долга. Я и ленточку-то его выбросил в бурьян! Нет: шесть копеек отдам. Что должен, то и верну. Или — десять копеек. Гривенник я как-нибудь достану. — Гривенник он у тебя не возьмет. Вот как рубль нарастет, тогда он тебя и настигнет. — Посмотрим, как еще он меня настигнет. Не дамся! — Посмотрим. |
||||
|