"На Двине-Даугаве" - читать интересную книгу автора (Кононов Александр Терентьевич)29В городе Гришу ждала новость. Только и разговоров было: приехал новый директор! Приехал новый директор, по фамилии Саношко, и, оказывается, он черносотенец. Говорят, самый настоящий! Не так давно Гриша считал, что черносотенцы ходят в нагольных вывернутых полушубках, волосы у них всклокочены, а щеки вымазаны сажей, чтобы потом их люди добрые не узнали. А тут он увидел в школьном коридоре дородного мужчину с окладистой бородой, с лицом, несомненно вымытым добела. Вот только голова у него почему-то сидела на шее чуть криво; он ее еще и закидывал назад. Ничего красивого в этом Гриша не нашел. На воротнике директорского мундира блестели шитые серебром две звезды, — нет, скорей это были не звезды, а большие серебристые пятнышки, без лучей. Гриша уже знал, что такие пятнышки означают чин действительного статского советника, проще сказать — генерала, только штатского. Штатский генерал шел довольно быстрым шагом в сопровождении Стрелецкого и внимательно поглядывал по сторонам; все, кто был в коридоре, склонялись перед ним в почтительном поклоне. Гриша еще не решил, уйти ему от греха подальше или достоять до конца (любопытно все ж таки как следует — спереди и сзади — разглядеть штатского генерала); правда, тогда придется поклониться, как другие. А кланяться Гриша так и не научился. Но Саношко, не дойдя до него нескольких шагов, круто остановился: — Как фамилия? Перед директором стоял ученик четвертого класса Озол. Гриша его знал. Озол был очень смирный, бледный, больше молчал, ходил все время с книжкой в руках. Не дожидаясь ответа, директор вдруг закричал: — Кто родители? Озол почему-то — может быть, с испугу — не ответил сразу, но тут Стрелецкий, шагнув вперед, негромко сказал что-то директору. И снова отступил назад. — Скажите вашим родителям, — крикнул директор, — чтобы они отпускали вас в училище прилично одетым! Только теперь Гриша заметил, что на Озоле была куртка с круглой заплатой на рукаве. Раньше ему и в голову не приходило глядеть на эту заплату: пришитая очень старательно, она была заметна только потому, что сукно ее было черней, чем на курточке. — Слышите? Озол покраснел так, что на светлых бровях у него выступили бисеринки пота. Директор с минуту созерцал смущение Озола, и что-то похожее на удовольствие мелькнуло в его глазах. — Что же вы молчите? — спросил он уже тише. — Не подберете слов? — У меня нет другой одежды, — проговорил наконец Озол, и голос у него прервался. Саношко удивленно поднял плечи, повернул их к Стрелецкому (голова у него, видно, не поворачивалась): — Если у родителей нет средств купить сыну одежду, откуда же у них средства учить его? Да еще в среднем учебном заведении! Надзиратель пошевелил пальцами рук, вытянутых по швам, вздохнул и сделал скорбное лицо. — Разве недостаточно таким людям начального образования? А?! — Совершенно справедливо, ваше превосходительство. — Удивительные люди! Просто непонятные! Какое-то странное упрямство: одеться не во что, а вот, пожалуйте, на учение деньги нашлись. Он так же быстро зашагал дальше. Гриша забыл поклониться, но директор не заметил этого: он все еще говорил что-то гневное Стрелецкому, а тот, почтительно склоняясь на ходу, поспешно кивал головой. В тот же день пронеслось из класса в класс новое прозвище директора: «Потап». Впрочем, вряд ли оно было новое, — скорей всего, оно долетело из Вильны, откуда приехал Саношко. Или кто-нибудь написал оттуда приятелю в письме. Как бы то ни было, кличка эта прижилась сразу и крепко. Почему именно «Потап»? Ну, на это никто не мог бы дать ответа. …На доске в первом основном классе появилось написанное мелом стихотворение: Стихотворение было написано почерком Никаноркина — лучшим почерком в классе, но все знали: стихи сочинил Персиц. Больше некому. Персиц отрицал это, но его выдавал стыдливый румянец. Скоро, впрочем, его слава, такая еще молодая, сразу потускнела. Однажды Земмель, замученный двухнедельной зубной болью, отправился к врачу и там, ожидая своей очереди в приемной, отделанной с роскошью, которая была присуща дантистам города (малиновые плюшевые кресла и картина с красавицей в золоченой раме), углубился в чтение журнальчика, специально положенного на стол для развлечения больных. В журнальчике среди всякой всячины были напечатаны стихи: Нашлись в классе образованные люди, которые знали, со слов родителей, что такое Государственная дума. О ней часто писалось в «Биржевых ведомостях», а газету эту выписывали многие в городе. Шебеко знал даже, что Родзянко — это новый председатель Думы. Первоклассников Дума не интересовала. Их интересовало то, что Персиц, оказывается, не сам сочинил стихи, а переделал чужие, из журнала. Какой возник после этого спор! Никаноркин утверждал, что попробуй-ка переделай, чтоб складно было: вместо Родзянки с овсянкой — Саношка с картошкой. Для этого все-таки надо быть поэтом. — Тоже мне еще поэт! — кричал непримиримый Земмель. Первоклассники только уж потом сообразили: дорого могла бы обойтись им история со стихами. Но, как ни странно, окончилась она без особых последствий — и совершенно случайно. Первым из педагогов увидел надпись на доске Голотский. Он собственноручно стер ее пыльной губкой и свирепо зашипел на первоклассников: — Молчать! Теперь молчать об этом, олухи! И после этого начал обычным своим тоном, как всегда потирая руки: — Ну-с. Итак, на чем же мы остановились в прошлый раз? Стихи, однако, стали ходить по всему училищу в устной передаче и, конечно, стали известны Стрелецкому. Впервые Виктор Аполлонович был поставлен в тупик. Доложить по начальству — как бы огонь директорского гнева не опалил и его. Оставить виновных без наказания — ну, это просто-таки не могло уложиться в голове надзирателя. Как же быть? А директорский гнев и так уже угрожал Стрелецкому. Саношко узнал о возмутительных карикатурах и на первом же заседании педагогического совета воскликнул, закидывая криво посаженную голову: — Не понимаю! До сих пор не обнаружены виновные? Кому было поручено расследование дела? Господину Стрелецкому? Директор с минуту созерцал бледное лицо стоявшего навытяжку Виктора Аполлоновича (тот не был членом педагогического совета и за стол не садился, но «присутствовал») и сказал холодно: — Закончить это дело в двухнедельный срок. Слышите? Иначе… Он не договорил. И без того было ясно. В первый раз Стрелецкий почувствовал, насколько шатко его служебное положение. Кто он? Человек без законченного среднего образования… Пылинка! Дунуть посильней — и нет пылинки… А Саношко крут. Больше того: он щеголяет крутостью своего нрава. Такие люди самые опасные. Как член Союза русского народа (так называли в газетах черносотенцев) директор пользовался властью, которая, пожалуй, была повыше директорской. Такой человек не будет задумываться. Надзиратель понял: нельзя задумываться и ему самому. Надо действовать. Вспомнив, с какой неприязнью глядел директор на заплатанную одежду Озола, Виктор Аполлонович вызвал к себе этого на редкость примерного по поведению ученика и допрашивал его после уроков часа два. А затем доложил директору, что во всем подозревает Озола. На следующий день Озола допрашивал у себя в канцелярии сам директор, вернее — не допрашивал, а кричал на него, не слушая ответов. Озол, бледный до синевы, вернулся в класс и сказал тихим голосом: — Меня исключают из училища… |
||||
|