"Вашингтон Ирвинг. История Нью-Йорка" - читать интересную книгу автора

может показаться странным, но среди бесконечного количества превосходных
сочинений, написанных в нашей стране, не существует ни одного, дающего хоть
сколько-нибудь полное и удовлетворительное описание ранней истории Нью-Йорка
или деятельности его первых трех голландских губернаторов. Впрочем, мне
удалось извлечь ценные и интересные сведения из обстоятельной рукописи,
написанной на исключительно чистом и классическом нижнеголландском наречии,
если не считать нескольких орфографических ошибок, и найденной в фамильных
архивах Стайвесантов. Роясь в дедовских сундуках и в сваленном на чердаках
старом хламе, принадлежавшем нашим почтенным голландским гражданам, я также
собрал по крупицам много воспоминаний, писем и других документов, а от
знакомых мне почтеннейших старых дам, пожелавших, чтобы их имена не были
названы, услышал множество весьма достоверных преданий. Я не могу не
упомянуть и о том, какую огромную помощь оказало мне наше замечательное и
достойное всяческих похвал "НЬЮ-ЙОРКСКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО", которому я
выражаю здесь мою искреннюю признательность.
Работая над этим бесценным сочинением, я не следовал какому-нибудь
определенному образцу, а напротив, довольствовался тем, что сочетал и
совершенствовал достоинства наиболее признанных древних историков. Подобно
Ксенофонту {7}, я проявлял на протяжении всего повествования полную
беспристрастность и строжайшую приверженность к истине. По примеру Саллюстия
{8}, я украшал мой рассказ многочисленными описаниями древних героев,
изображая их во весь рост и в истинном свете, и приправлял его, подобно
Фукидиду {9}, глубокими политическими размышлениями, сдабривал изящными
сентенциями, как это делал Тацит {10}, и придавал всему благородство,
величие и великолепие, свойственные Ливию {11}.
Многие весьма ученые и здравомыслящие критики, как я предвижу, осудят
меня за то, что я слишком часто позволяю себе следовать смелой, свободной
манере моего любимого Геродота. Говоря откровенно, я не всегда мог
воздержаться от соблазна останавливаться на тех приятных эпизодах, которые,
наподобие поросших цветами склонов и ароматных зарослей кустов, окаймляют
пыльную дорогу историка и побуждают его свернуть в сторону и отдохнуть от
долгого странствия. Впрочем, читатели, как я надеюсь, убедятся, что я всегда
опять беру в руку посох и с новыми силами пускаюсь в утомительный путь;
стало быть, передышка приносит лишь пользу и моим читателям и мне.
Хотя я всегда желал и постоянно стремился потягаться с самим Полибием
{12}, соблюдая необходимое единство истории, все же такая задача была крайне
трудной, ибо сведения о многих из описанных здесь событий попали мне в руки
в самом хаотическом и разрозненном виде. Трудность еще более усилилась из-за
того, что одна из важнейших задач, поставленных мною перед собой при
написании этого сочинения, состояла в том, чтобы проследить развитие обычаев
и институтов в этом лучшем из городов и сравнить их, какими они были в
зародышевом, младенческом состоянии, с тем, какими они стали в теперешнюю
зрелую эпоху роста знаний и улучшения жизненных условий.
Но главная заслуга, которой я горжусь и на которой основана моя надежда
на будущее признание, - это полная достоверность, какой я придерживался при
создании моего бесценного небольшого труда, тщательно отсеивая всю мякину
гипотез и отбрасывая плевелы басен, слишком склонные буйно разрастаться и
заглушать семена истины и благодетельного знания. Если бы я жаждал завоевать
расположение легкомысленной толпы, парящей подобно ласточкам над
поверхностью литературы, или если бы я жаждал прельстить моими писаниями