"Стенли Уаймэн. Под кардинальской мантией " - читать интересную книгу автора

это? По-вашему, это маленький пони?
- Нет, - ответил я, нарочно умеряя свою похвалу. - Довольно недурная
лошадка... для этой страны.
- Для всякой страны, - сердито ответил он. - Для всякой страны, для
какой угодно. Уж я недаром говорю это. Ведь эта лошадь... Одним словом,
хорошая лошадь, - отрывисто закончил он, спохватившись, и, сразу опустив
фонарь, повернулся к двери. Он так спешил оставить конюшню, что чуть не
вытолкал меня из нее.
Но я понял. Я догадался, что он чуть не выдал всего, чуть не
проболтался, что эта лошадь принадлежит господину де Кошфоре. Господину де
Кошфоре, понимаете? Я поспешил отвернуться, чтобы он не заметил моей улыбки,
и меня нисколько не удивила мгновенная перемена, происшедшая в этом
человеке. Когда мы вернулись в залу гостиницы, он уж совершенно протрезвился
и к нему вернулась прежняя подозрительность. Ему было стыдно за свою
опрометчивость, и он до того был разъярен против меня, что, кажется, охотно
перерезал бы мне горло из-за всякого пустяка.
Но не в моих интересах было затевать ссору. Я сделал поэтому вид, как
будто ничего не замечаю, и, вернувшись в гостиницу, стал сдержанно хвалить
лошадь, как человек, лишь наполовину убежденный. Злые лица и внушительные
испанские ножи, которые я видел вокруг себя, были наилучшим побуждением к
осторожности, и я льщу себя надеждой, что никакой итальянец не сумел бы
притворяться искуснее меня. Тем не менее я был несказанно рад, когда вечер
подошел к концу, и я очутился один на своем чердачке, отведенном мне для
ночлега. Это был жалкий приют, холодный, неудобный, грязный; я взобрался
туда при помощи лестницы; ложе мое, среди связок каштанов и яблок,
составляли мой плащ и несколько ветвей папоротника. Но я рад был и этому,
потому что здесь я был наконец один и мог на свободе обдумать свое
положение.
Несомненно, господин де Кошфоре был в замке. Он оставил здесь свою
лошадь и пошел туда пешком. По всей вероятности, так он делал всегда. Таким
образом, в некотором отношении он был теперь для меня доступнее, чем я
ожидал: лучшего времени для моего приезда не могло и быть; и все-таки он
оставался столь же недосягаемым для меня, как если бы я еще был Париже. Я не
только не мог схватить его, но даже не смел никого спросить о нем, не смел
вымолвить неосторожного слова, не смел даже свободно глядеть вокруг. Да, я
не смел, - это было ясно. Малейшего намека на цель моего приезда, малейшей
вспышки недоверия было бы достаточно, чтобы вызвать кровопролитие, и пролита
была бы моя кровь. С другой стороны, чем дольше я останусь в деревне, тем
большее подозрение навлеку на себя и тем внимательнее будут следить за мною.
В таком затруднительном положении некоторые, быть может, пришли бы в
отчаяние, отказались бы от предпринятой попытки и спаслись бы за границей.
Но я всегда гордился своею верностью и решил не отступать. Если не удастся
сегодня, попробую завтра; не удастся завтра, попробую в другой раз. Кости не
всегда ложатся одним очком кверху.
Подавив в себе малодушие, я, как только дом погрузился в тишину,
подкрался к маленькому, четырехугольному, увитому паутиной и закрытому сеном
слуховому окошку и выглянул наружу. Деревня была погружена в сон. Нависшие
черные ветви деревьев почти закрывали от моих глаз серое, облачное небо, по
которому уныло плыл месяц. Обратив свой взор книзу, я сначала ничего не мог
разобрать, но, когда мои глаза привыкли к темноте (я только что погасил свой