"Иван Вырыпаев. Июль " - читать интересную книгу автора

- Ну и сри под себя, если ты дурак, а если умный, то сри в таз, кто
тебе еще то, кроме меня, таз предложит, пользуйся, пока я здесь, а то, так
и будешь весь в говне, и внутри и снаружи, свинья!
А лица моего она не видит, потому что, у меня на лице маска хоккейного
вратаря (только шайбы не дождешься, - в дурдоме шайбы нет) и тела она моего
не видит, потому что, на мне белая, белая рубаха, коричневая от поноса и
соплей , а рукава, как у подарка, на день рождения, завязаны бантом за
спиной. И ног она моих не видит,- а ее ноги вижу, и что я понял?-Пиздец,
это какие странные ноги! Пиздец, это какая любовь, это моя какая любовь, а
вовсе, не медсестра, - вот что с первого взгляда на Жанну М. понял я. Вот и
пришла любовь! - с первого взгляда на странные ноги Жанны М., понял я.
- Я знаю, что ты все слышишь, пиздеть то не надо, медсестре или врачу
своему пизди, а я тебе не медицинский работник из твоего дурдома, мне то ты
не заливай, про "не слышу", все ты слышишь. И все ты знаешь. И кто я
знаешь, и зачем, и что здесь. Так что, сри давай в таз, и не прикидывайся
глухим придурком, это ты дежврачу и санитарам нашим будешь изображать,
глухого обосранного маньяка, а со мной не смей. Сри в таз, пока я не
передумала, а то щас уйду, и ты еще шесть лет будешь в говне и моче своей
валяться, сри, животное, пока дают тебе человеческий таз.
Я говорю ей: - Раздень, меня, раздень, а? Я тебя очень, очень прошу,
раздень!?.
И это были первые мои слова за все это время. За шесть лет, я ни буквы
не произнес вслух, ни единой буквы вслух, хотя и мог бы, ведь язык то у
меня на месте - во рту. И глухота то моя, не помеха, для букв и звуков
(глухой - не немой), но я не звука, ни писка, не стона, не издал. Шесть
лет, я лежал привязанный к кровати или сидел пристегнутый к к металлической
скобе вделанной в стену в моей камере, шесть лет пролетело, как один день,
закрыл глаза во вторник, а открыл в среду, и ни звука, тишина вторника
перешла в тишину среды. Или, если и было что, то только без моей воли, без
моего желания. Или, если и произносил я буквы и издавал звуки, то сам этого
не помню, и рта я сознательно не открывал, а если и говорил что-нибудь или
стонал, то все это без меня происходило, потому что шесть с небольшим лет,
меня здесь не было, не было меня самого, в себе самом. Шесть лет и полтора
месяца меня не было, а значит, и голоса моего не было (а если и был, то не
мой), и дыхание (то же не мое), если и выходило из моего рта, то я к этому
не имею никакого отношения, потому что, хоть тело и здесь лежало на койке,
в тюремной психушке, но душа то, зато, была совсем, совсем в другом месте.
Тело в говне, на койке, в отстойнике, для конченных психов, а душа все
шесть лет, на ледовой арене выступала, то на искусственном льду, то на
натуральном, каталась на двойных коньках выпускаемых в городе Архангельске,
где, кстати, три сына моих работают дежурными, и еще ни одной жалобы на них
не поступало. Значит, хорошо они дежурят, без компромисса и халтуры!
Ну и Жанна М., конечно, оторопела, оторопью девственницы, при первом
изнасиловании в темном переулке, пятью мужского пола существами, услышав
самые настоящие буквы вырвавшиеся из моего рта. Еще бы, такое событие, -
шесть лет маньяк и убийца молчал и срал под себя, и вдруг, на тебе, -
заговорил. Вот так событие! И хотя Жанна, эта М., всего, как потом мы с ней
разговорившись выяснили, всего первый день, как вышла на работу в этом
дурдоме (бедность, кого угодно заставит выносить говно за психами, тем
более если ребенок детсадовского возраста дома ждет, а мужа, как не было с