"Иван Вырыпаев. Июль " - читать интересную книгу автора

погребок к деда Коле на мертвую грудь, а сам бы, как раз успел бы до
автобуса на трассу к семи вечера, и пока бы мальца хватились, пока бы
орали, да плакали, я бы уже спокойно, подъезжал бы на рейсовом к самому
Смоленску, но тут их, этих неуемных дьяволят было аж шесть, и все, как на
зло, разного полу и возрасту, так что совладать с ними уже мне никак было
бы не под силу, и нужно было срочно принимать решение: либо в погреб - к
Николаю преподобному-трупарю в объятия, либо сразу огородами к трассе на
рейсовый до Смоленска как раз к семи.
Что же делать?
Как раз ровно к семи, я уже вышел на трассу, и автобус тоже появился
без минутного опоздания, так что уже в половине девятого, я был на месте, в
Смоленске, - большой городище, а идти таким как я некуда, и спать таким как
я негде. И тут уже закон города един для всех - кто сильнее тот и прав. И я
прав, потому что, я, применив свою силу, умение и ловкость, несмотря на то,
что мне уже за шестьдесят два, и все равно, я взял, да и открутил голову
подмостовому сироте-бомжу и скинул ее - голову, ну и туловище его, ясен хуй
тоже, не себе же оставлять, скинул все эту заразу в реку, а место этого
бомжика, его матрас и коробки под железнодорожным мостом, взял пока что
себе, - чтобы, пока что мне здесь переспать, освоиться, осмотреться пару
дней, а уже после, как наберу новых сил, тогда уже выйти из под моста в
город, и начать искать заветный мой дурдом, так как я уже решил для себя,
что сразу явлюсь туда, без всяких там справок и документов, и так как есть,
напрямую, буду просить у них место, хотя бы на время, а возьмут на время,
тогда я уже и на -постоянное-напрошусь, как в старой русской пословице:
-лисичка только хвостик просила принять на лавочку, а как приняли хозяева
ее хвостик на скамейку, так вдруг оказалась, что вся лиса уже целиком лежит
на печи.
Целыми ночами и днями проезжали надо мною поезда, а на третий день
моего жития под этим мостом, когда я уже от слабости, голода и шума поездов
не мог ни руки поднять, ни ноги, на третий день, как в той самой пословице,
словно из нее самой и вышла, явилась ко мне хитрожопая, ободранная лиса,
правда, не лиса, а собака, но вести себя стала точь в точь, как та лиса из
сказки, и сначала пристроила ко мне свой хвост на мои колени, а потом и вся
целиком забралась на печь, прямо к лицу моему прижалась своим лишайным
боком, и давай дышать, как будто ее надувают прямо сейчас мотоциклетным
насосом. Долго я не смог терпеть этой наглости, и хотя, и сил то у меня не
было, и хотя я уже три дня, как не вставал, не ел, и пил только дождь из
пустой консервной банки, и все равно, я нашел что-то такое у себя внутри,
где-то там, в области сердца и спины, что-то такое, что снова, вдруг, во
мне возродило, жажду, еще пожить, а значит и чувство голода, да такого
голода, что я как лежал на спине, так, не вставая и задушил псину прямо у
себя на груди, а задушив ее, я прямо так не вставая взял да и съел почти
добрую ее половину, начал с головы, а закончил на половине туши. И потом
еще я почти пол дня лежал в луже собачьей крови, и как будто специально по
сговору, ну конечно на самом то деле совпадение, за все то время, пока ел я
пса, и потом половину дня, когда я лежал в теплых струях собачьей крови, за
все это время, как будто специально по сговору, - над моей головой, по
железнодорожному мосту, ни прошло, ни одного пассажирского поезда, ни одной
самой жалкой электрички, ни грузового, ничего. Тихо. Тихо.
Я не вижу небо, надо мною мост.