"Катерина Врублевская. Дело о старинном портрете (Аполлинария Авилова-3) " - читать интересную книгу автора

рисовки, ответил он. - Родители перебрались в город сразу после моего
рождения. Отец столярничал сначала на хозяина, потом открыл свою мастерскую.
С детства помню запах опилок, клея - на свете нет аромата приятней. Я там и
вырос, среди стружек, - улыбнулся Протасов, и мне стало приятно от его
улыбки. Она освещала лицо, а из уголков глаз разбегались тоненькие лучики.
- Когда вы начали рисовать?
- Не помню, когда я этого не делал. Сызмальства что-то царапал углем на
дощечках, кирпичах, оберточной бумаге. Белые листы были дороги - не для
потех и баловства.
- Ну какое же тут баловство? - возразила я. - Это учеба.
- Так-то оно так, да отец надеялся, что помощником буду, ведь я старший
в семье, а я слезно упросил отпустить меня в училище живописи. Серапион
Григорьевич и сам видел, что у меня не блажь, что вся жизнь моя в рисовании,
и отпустил в Москву.
- Молодец! - похвалила я отца Протасова. - Иметь такую широту
взглядов - это не часто встречается.
Может быть, отец пожалел меня, а может, - есть у меня такая надежда -
выгоду видел: мол, вернусь и буду ему помогать в деле. Тогда будет у него не
просто мастерская, а мастерская с художником из Москвы! - Андрей
Серапионович забавно поднял вверх палец, как бы показывая значимость
титула. - Сейчас же по старинке работают - как двадцать лет назад стулья
сколачивали, так и сейчас, никакого творчества!
- Лазарь Петрович уже рассказал вам о моей необычной прихоти? -
спросила я. - Или мне повторить для вас?
- Не стоит, мне ясно. Почему ж необычная? Вполне понятная и милая
прихоть, - снова улыбнулся юноша. - Хорошая мысль. Давно надоели эти
нагромождения, ведь столько места занимают! Хочется все собрать и вывезти на
помойку, уж простите за грубость. Сколько с отцом ни спорю, а он моих
взглядов не признает. Мал еще, говорит, яйца курицу не учат, поперек батьки
не лезь. Вот выучишься на художника, тогда и поговорим, а сейчас ты еще
права не имеешь, на отцовские деньги ума-разума набираешься. Вся народная
мудрость против меня.
- Всецело с вами согласна, Андрей Серапионович, - кивнула я. - Ничего
хорошего в этих козетках да оттоманках нет. Выглядят, как замоскворецкие
купчихи, такие же тяжелые и расплывшиеся. И пыль в резьбе скапливается. Не
хочу резную мебель. Только вот чего мне хочется, сама не знаю. Решила вас
спросить.
- А я наброски принес, - Протасов вытащил откуда-то из-за спины
картонную папку и показал мне. - Вдруг вам что-нибудь понравится? А нет, так
еще нарисуем, мне в радость.
Говорил он мягко, певуче, немного окая. Серые глаза смотрели на меня
чуть насмешливо, но совсем не обидно, будто своими желаниями я взяла его в
сообщники. Когда он протянул мне папку, я обратила внимание, что у него
широкие мощные плечи, которые, однако, не делали его торс коренастым и
приземистым. Косоворотка ладно обрисовывала фигуру Протасова, и мне даже
пришла в голову мысль: а в училище живописи он так же одевается, или это
просто дань семье мастеровых? С немалым усилием я перевела взгляд на эскизы,
не ожидая, впрочем, ничего особенного. Однако от увиденного у меня побежали
мурашки по коже, словно я выпила бокал ледяного шампанского, - настолько
интересными оказались рисунки. Четкими уверенными штрихами на картонных