"Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания" - читать интересную книгу автора (Ксендзюк Алексей Петрович)

Глава 3. ТРАНСФОРМАЦИЯ СТРАХА СМЕРТИ. "МЕРТВЫЕ ВОИНЫ".

Начнем с главного базального комплекса, корня человеческой формы — со страха смерти.

Психология страха смерти — одна из самых интригующих тем в изучении внутренней жизни человека. Она неисчерпаема и так же плохо поддается изучению, как все базальные феномены психического бытия — сон и сновидение, внимание и восприятие, воля и мышление. О смерти размышляли древние мудрецы и религиозные пророки, ей посвятили тома философы как древних, так и новейших времен — от Платона и Пифагора до Киркегора, Юнга и Грофа. Страх смерти был и остается предметом пристального интереса со стороны психотерапевтов, изучающих "феномен Человека" в его целостности — как, например, В. Франкл или Э. Кюблер-Росс с описанием "стадий встречи со смертью".

Однако, если в прежние века отношения человека со смертью наталкивали мыслителей на подлинные шедевры мудрости, то в последнее время эта проблема, как и все, касающееся экзистенции, по большей части рассматривается богословами и учителями жизни. Современная наука предпочитает отделываться общими рассуждениями, заимствованными у великих предков, либо топтаться вокруг частностей, которые именуют эмпирическими исследованиями. Смерть, как и Жизнь, хранит свою Тайну, и наше отношение к смерти в полной мере отражает извечное остолбенение человека перед непостижимой Реальностью.

С одной стороны, общим местом стала мысль, что "человек начинает жить подлинной жизнью, лишь осознанно принимая неотвратимость смерти". Это как бы лежит на поверхности, но подобная мудрость немного стоит, ибо остается декларацией, весьма редко превращаясь в живую эмоцию.

Прежде всего нас пугает неизвестность. И здесь наблюдается парадоксальность нашего восприятия мира. "Нам ничего неизвестно о нашей судьбе, кроме достоверного факта конца нашего земного существования. И эта абсолютная неизбежность вызывает в нас сильнейшее чувство тревоги, настолько сильное, что мы не можем его вынести. Мы предпочитаем неведение. Как можно ощущать себя, зная, что рано или поздно тебя не будет? Как жить, творить и действовать в мире, зная, что все закончится для тебя? Как общаться с людьми, зная, что каждый из них раньше или позже будет закопан в землю?" — восклицает С. Белорусов в статье "Психология страха смерти". Он же цитирует "современную духовную писательницу", которая заметила: "Смерть бьет человеческое существо в самую сокровенную его сердцевину так унизительно, так ужасающе радикально, что его спонтанной реакцией может быть только бегство (в мучение или презрение), которое "спускает с цепи" всякое зло. Смерть ужасна. Она — злейший враг. Несмотря на все научные объяснения, смерть остается непостижимой. Внезапно предстающая жуткая картина собственной смерти со всей ее неизбежностью вызывает шок. В самой глубине личности открывается незаживающая язва..."

Человек "хочет не знать" о смерти. Он убегает от знания. Цивилизация помогает ему в этом. Общество вырабатывает нормы приличия. Разговоры о смерти неприличны. Знание о том, что человек умрет, оттесняется далеко на периферию сознания, часто даже в область бессознательного. Простая психологическая защита устраняет невыносимое знание и человек отказывается от "единственного достоверного знания о себе".

X. Ортега-и-Гассет полагал, что вся человеческая культура и искусство возникли для преодоления страха смерти. Известный социолог и антрополог Э. Беккер утверждает, что структура человеческого характера есть не что иное как система защиты от невыносимого страха смерти. По его мнению, знание о собственной смертности может привести человека даже к безумию (!). Из этого растет практически вся человеческая личность, все оборонительные сооружения нашего эго предназначены для самосохранения этого скопища иллюзий на свой счет. Наша реактивность, по мере формирования личности определяющая характер, есть в этом свете не что иное, как набор скрытых психозов (Ш. Ференчи). Здесь аналитики недалеки от истины, так как страх смерти производит столь масштабные и разнообразные метастазы, что без преувеличения можно сказать: страх смерти есть причина большей части человеческой эмоциональности.

Основные проявления и модификации страха смерти я уже перечислял в "Тайне Карлоса Кастане-ды" (гл. 6) и не стану здесь повторяться. На данном этапе нас интересует более глубокое понимание феномена, связь этих глубинных реакций с формой энергетического тела и изменением восприятия, а главное — методы практической трансформации страха смерти, который, как мы увидим, в превращенном виде может быть использован как источник личной Силы толтекского мага. Страх приводит к такому отчаянию перед утратой контроля за своим существованием, что человек прекращает это существование.

В первую очередь, усиленное внимание к смерти и страху перед ней питает сознание духовное, философское и религиозное. Причем религиозное сознание, будучи в этом ряду наиболее влиятельным, часто формирует самые ранние установки личности, по сути, гипнотизируя нас. Это происходит даже в том случае, если человек вырос в атеистической среде и не склонен к потусторонним исканиям. Влияние это настолько опосредованно, что кажется почти мистическим. Мне придется уделить этому феномену некоторое внимание по следующим причинам:

а)религиозный миф — один из самых древних, самых укоренившихся и сильных в поле коллективного бессознательного человечества;

б)смерть, будучи элементом Неведомого и Непостижимого в нашем пузыре описания, прежде всего становится предметом трепета, а именно трепет — в ряду важнейших источников религиозного чувства;

в)смерть, будучи явлением пограничным и завершающим явную жизнь человеческого существа, всегда рассматривается в ряду фундаментальных смыслов, а вопрос об окончательном смысле человека — ядро всякой религиозной доктрины.

Конечно, нет никакой возможности в рамках этой книги подробно изучить страх смерти и ее смысл в свете многочисленных религий. Да в этом и нет нужды, поскольку мы повсюду встречаемся с относительно небольшим набором стереотипов. Следует сказать лишь несколько слов об интересующем нас аспекте христианского сознания (поскольку мы живем внутри этой цивилизации) и найти некоторые параллели с общечеловеческими идеями на этот счет, влияющими на нас повсеместно.

Вот как религиозное сознание пытается утешить человека перед лицом страха смерти: "Но Тот, Кто выше нас, не забывает нас. Бог возвращает нас к знанию о том, кто мы есть. Он не навязывает нам Своей воли. Он предлагает нам понять Свой замысел о мире. Понять, насколько мы в силах, насколько хватит нашей решимости. Убежать всегда в нашей власти, и это было и в мировой истории, и в жизни каждого из нас. Бог не насилует никого. Слово Его — Евангелие — переводится как Благая Весть. Поверив Ему, мы услышим только хорошие новости: Не жестоко ли со стороны Бога отнимать у нас жизнь? Вовсе нет, потому что если мы верим в Него, то верим и в возможность "оставления грехов и жизни вечной". Блаженный Августин писал: "Мы не боимся умирать, потому что имеем доброго Бога". Итак, мы умрем... и не умрем: Для христианина смерть — это не конец, а завершение какого-то этапа, рубеж, а для праведника — рождение в новую реальность." Более того, в христианских текстах, писаниях старцев и трактатах богословов мы можем найти рассуждения, что смерть всегда приходит в самый оптимальный момент жизни личности, что смерть — это окончательная реализация души на Земле, премудро посланная нам Всевышним для обретения потустороннего счастья." (С. Белорусов. Там же.)

Религия, во многом сосредоточенная на страхе смерти, пестующая этот страх как некий даже духовный стержень, находит множество рационализаций смерти, оправданий для нее. Можно сказать, религия и большинство духовных учений весьма последовательно выстраивают Миф о Смерти. Иногда этот миф состоит из череды тривиальностей, иногда — включает изящные и даже неожиданные идеи. Смерть, как утверждается, смиряет человека. А смирение ведет к осознанию потребности диалога с Богом — мысль довольно предвзятая в психологическом смысле и опирающаяся не на здравый смысл, а на конкретную метафизическую конструкцию. Оправдывается эта идея тем, что чувство смертности указывает на "бессилие человека спасти самого себя". Иными словами, смысл смерти заключен в непрерывном подтверждении ограниченности нашей природы и наших возможностей.

Я специально хочу обратить ваше внимание на эту мысль, поскольку она весьма красноречива и заключает в себе некую квинтэссенцию религиозного отношения к смертности, будучи диаметрально противоположной тому настроению, что культивирует толтекская магическая практика.

Смерть ограничивает и вынуждает полагаться (уповать) на Высшее, пребывающее по ту сторону бытия — вот пафос мировой Церкви. Нагуализм же, будучи принципиально не-религиозным направлением духовного поиска, говорит совсем иное: смерть вынуждает нас к мобилизации всех усилий, это — единственный стоящий противник, фундаментальный вызов, брошенный человеку Мирозданием. Смерть — это та грандиозная Сила, что толкает нас на путь Трансформации.

Часто подчеркивается, что смерть вынуждает нас жить "при свете вечности", видеть подлинные ценности, помогает не забываться в суетных и мелких делах. Это, безусловно, правда — но для толтекского воина очевидная банальность. Ибо вопрос не в том, чтобы помнить о вечности (по большому счету, какое нам до нее дело, если она простирается за границами растущего человеческого осознания?), дело в том, как использовать бренное и совсем не вечное тело, чтобы вечность перестала быть всего лишь праздной мыслью, а превратилась в подлинную потенциальность, реальную перспективу, в которой есть место Жизни и сопутствующим ей изменениям?

Рассматривая концепцию смерти с двух сторон — со стороны религии и со стороны учения о Трансформации, ярчайшим образцом которого является знание толтеков, — мы находим два типа аг8 топепсй (искусства умирать). В таком названии кроется великий парадокс человеческого осознания. Ибо на уровне Предназначения Человека и человеческого вида всякая наука жить сводится к науке смерти. Ведь именно отношение к смерти определяет способ и качество жизни. Между этими двумя полюсами хранится напряжение подлинного намерения, делающего нас теми, кто мы есть.

Эта мудрость родилась на заре эона. Было сказано: "Тот, кто не умирает до того, как он умрет, пропадет, когда умрет". Разные духовные и религиозные традиции использовали ее, приспосабливая к собственной системе понятий и ценностей. В речах дона Хуана эта максима предстает в обнаженном и, возможно, наиболее пугающем виде. Нечто сходное можно обнаружить в идеологическом кодексе японских самураев или у воинствующих даосов. Но даже там мысль о Смерти, будучи вполне трезвой и реалистичной, не приобретает настолько стимулирующего и (как ни странно) оптимистического звучания.

Религиозный Миф с готовностью говорит о Смерти как о рубеже и непременно напоминает, что это не конец. Таков оптимизм религиозного толка. Дон-хуановский воин не уповает, он смотрит в глаза Реальности и отдает себе отчет в том, что смерть может быть окончательным и бесповоротным прекращением. Оптимизм толтека пребывает на непредставимой для религиозного сознания высоте — толтек опирается на ту точку осознания, где торжествует сама Реальность, где разница между жизнью и смертью вновь становится простым фактом-вне-нас, не нуждающимся в рефлексии и никак не связанным с эмоциональным страданием.

Стереотипно мыслящему и чувствующему человеку это действительно трудно представить. Внутри общечеловеческого тоналя смерть неотделима от эмоционального балласта, в который входит не только страх, но и благоговение, преклонение перед Непостижимым, которое сопровождается болью и предельным отчаянием. Толтекское "искусство смерти" устраняет этот нестерпимый груз, и мы в конечном итоге предстаем лишь перед фактом битвы — самой важной битвы, и все же не более того. На этом уровне личной Силы в некотором смысле смерть перестает быть субъективным Апокалипсисом, поскольку на первый план выходит задача сохранения светимости, или энергетической структуры, здесь более нет привязанностей и страстей.

Буддисты могли бы сказать, что достижение такой позиции глубинного бесстрашия уничтожает кармическую цепь, сжигает груз обусловленностей, а значит — останавливает колесо Сансары.

Чтобы помочь себе в принятии толтекского осознания смерти, следует быть внимательным и не смещать акценты. Порой воины, вставшие на путь нагуализма, бессознательно полагают, что конечная цель дисциплины — победа над смертью. Или, выражаясь языком дона Хуана, "наша цель — проскочить мимо Орла". Это верно лишь с поверхностной точки зрения. Настроение воина заключается не в этом.

Победа над смертью — всего лишь высшее испытание на Пути. Это как бы "выпускной экзамен", который демонстрирует глубокое и всестороннее усвоение науки Трансформации. Но не в этом смысл и суть предпринятой магической работы. Важно постоянно помнить, что все самое главное на пути воина происходит сегодня. Нынешнее мгновение осознания — вот непосредственной объект, на который направлено несгибаемое намерение толтека. В противном случае намерение просто не может стать несгибаемым.

Неверно думать и ощущать, будто воин всю жизнь копит силу для некой окончательной кульминации, драматического поединка со смертью, который состоится "завтра". Если вы именно так распределяете свои усилия, ваша энергетическая форма всего лишь готовится к действию, но никогда по-настоящему не действует. Все подлинно значимое происходит в нашей жизни сейчас. Сегодня.

Каждую минуту мы отвечаем на вопросы, поставленные перед нами жизнью. И наш смысл заключается в том, чтобы всякий раз отвечать наилучшим образом — вот чему учит безупречность, вот в чем наивысший труд пути дон-хуановского воина. Виктор Франкл, основатель экзистенциального анализа в психологии, красноречиво выразил эту идею практически теми же словами: "Спрашивать о смысле жизни вообще — ложная постановка вопроса, поскольку она туманно апеллирует к общим представлениям о жизни, а не к собственному, конкретному, индивидуальному существованию каждого. Возможно, нам стоит вернуться назад и воссоздать исходную структуру переживания: А именно: сама жизнь (и никто иной!) задает вопросы людям. Не человеку вопрошать об этом; более того, ему было бы полезно отдать себе отчет в том, что именно ему держать ответ перед жизнью; что он вынужден быть ответственным перед ней и, наконец, что ответить перед жизнью можно только отвечая за жизнь."

Конечно, выдающийся психолог, говоря об ответственности, опирался на ценности описания, и потому, как бы глубоко ни анализировал человеческую экзистенцию, не мог выйти за рамки стандартного осознания. Его подход, безусловно, эффективен, а взгляд проницателен — и все же исходная структура переживания сводится к воспроизводству общих схем жизни (или, выражаясь терминами толтеков, инвентаризационному списку тоналя). Это особенно важно, поскольку он же, размышляя о смысле жизни и смысле смерти, приходит к справедливому выводу, что ценность и глубина смысла определяется, прежде всего, уникальностью и неповторимостью ситуации личного бытия. Рассуждая общим, теоретическим образом, можно найти такую неповторимость абсолютно повсюду — но наш тональ, к несчастью, подсознательно осведомлен об утомительном однообразии бесконечного самоповторения. Наверное, здесь и заключена причина неубедительности психотерапевтических рецептов такого сорта.

Неповторимое, уникальное и таинственное — это скрытая от обычного сознания перспектива. Она всегда присутствует за каждым опытом, за каждым переживанием, но весьма редко осознается, так как для ее осознания нужна особая сила и специальное намерение. Это — пронзительное и вечно свежее дуновение нагуаля, которое дано нам в каждом дыхании. Безупречность открывает нам доступ к этому чудесному Непостижимому, а Непостижимое обеспечивает безупречность смыслом. Так они взаимно осуществляют друг друга, представляя собой единый и непротиворечивый Путь. И это Непостижимое вовсе не скрывается только в измененных режимах восприятия, в экзотических полях опыта, среди гипнотизирующего мерцания эманаций. Оно здесь — прежде всего, внутри, в самом акте резонанса энергий, производящих процесс осознания. Для полного своего проявления оно нуждается лишь в интенсивности. Потому я называю его Внутреннее Непостижимое. Это Тайна Мира, скрытая в нашем взгляде на него. То, что всегда перед нами, и потому является преддверием к магическому сновидению. Это наш "дневной Сон", постижение которого непосредственно вводит нас в состояние сталкинга (о чем подробнее будет сказано ниже). А смерть в этом "Сне" — только решительный сюжетный поворот, срывающий маски с нас и со всего окружающего. Его ценность непревзойденна даже тогда, когда сюжетный поворот оказывается заключительной развязкой, так и не получившей продолжения.

Важно также заметить, что страх смерти вырастает из двух представлений человеческого тоналя — представления о Времени и представления о своем эго (о себе). Мыслители, которых занимала эта воображаемая оппозиция "смерть — бессмертие", рассуждая внутри данного нам описания мира, приходили к безысходности и отчаянию. Мыслимая смерть вызывает ужас, а мыслимое бессмертие навевает тоску и скуку, поскольку наше воображение не знает ничего, кроме самоповторения, и полагает бессмертие "я" дурной бесконечностью. Эта противоречивая ситуация веками томит человека. С одной стороны он, подобно Унамуно, то и дело трагически восклицает: "Я не хочу умирать — нет, я не хочу ни умирать, ни хотеть смерти; я хочу жить во веки веков. Я хочу, чтобы это "Я" жило — это бедное "Я", которым я являюсь и ощущаю себя здесь и теперь:" Но такой формулой человек автоматически обрекает себя на непрерывную тоску монотонности, которая в перспективе бесконечности рано или поздно превращается в вынужденное страдание узника. И, вообразив себе эту нескончаемую череду повторяющихся переживаний, человек склонен вслед за античными мыслителями провозгласить felix opportunitate mortis ("счастлив возможности умереть")!

Проблема в том, что человеческий тональ не имеет никакого опыта свободы. Более того, он не имеет даже умственного представления о ней. В результате все размышления человека о смерти и о бессмертии ограничены детерминированным, не-свободным пространством. Человек знает про длительность и ограниченный отрезок длительности. Он опирается на сотворенный им самим пузырь восприятия, из которого нет выхода в новое поле, а есть лишь репликация, бесчисленное повторение выделенных фрагментов с бессознательно заданными свойствами.

В таком пузыре бессмертие может быть лишь неограниченным по сроку заключением — бессмысленным пребыванием в "местах лишения свободы". Даже в том случае, если речь идет об ученом, которому навеки предоставили инструменты и лабораторию, он обречен на вечное самоповторение. Такой естествоиспытатель может быть поражен самозабвением в процессе своих нескончаемых опытов, но однообразие собственного эго пожрет его рано или поздно. Ибо для вечной Жизни необходим не только бесконечный опыт внешнего мира, но и бесконечная изменчивость собственного "Я". Не реинкарнация, где психологическое единство субъекта периодически прерывается, а плавная изменчивость роста целостного осознания. Обычный человек знает это переживание — оно сопровождает его недолго и связано с биологическим ростом и социальным становлением. Недаром каждый зрелый субъект считает свое детство и юность если не самыми счастливыми, то самыми яркими временами жизни. Это и есть мимолетный фрагмент того толтекского бессмертия, которое является подлинным антиподом смертности — не опытом по механическому приращению срока жизни, а процессом неустанного обретения все новой и новой свободы. Свободы количественной и качественной, каждый раз меняющей все, кроме принципа непрерывности изменений внутри целостного энергетического тела.

Так устраняется проблема страха смерти и бессмертия. Так разрешается диалектическое противоречие, долгие времена казавшееся человеку тупиком мысли и чувства. Восприятие свободы — перцептивной, функциональной, энергетической и психологической — становится универсальным растворителем тональных преград. Заслуга толтекского нагуализма и здесь оказывается неоценимой. Парадигма толтекского знания просто требует внимательной разработки, и мы находим фундаментальные решения извечных проблем человека — системные и подлинно диалектические. Даже в том случае, если они оказываются умственными, философскими, они содержат практическую потенциальность, поскольку предполагают эмпирическое содержание — ту конкретику чувств, ради которой исполняется дисциплина.

Ибо век умственной философии кончился. Все становится предметом психологической практики, энергетических опытов и реальных чувств. Путь воина обнажает экзистенциальную ситуацию человека, тем самым превращая философию в непосредственный опыт каждого практика. Он преодолевает нашу социальность, и это выглядит естественным продолжением нашей эволюции.

(Э. Фромм несколько десятилетий назад прекрасно сформулировал "ситуацию человека". Я процитирую его дефиницию, и вы определенно увидите, что тол-текское знание Трансформации просто логически продолжает осознанную этим психологом тенденцию: "Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину — природу: У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам себе создаст. В соответствии с этим проблема человеческого существования — единственная своего рода проблема в природе: Он отчасти как бы бог, отчасти — животное, отчасти бесконечен и отчасти конечен. Необходимость искать новые решения противоречий его существования, все более высокие формы единения с природой, окружающими людьми и самим собой выступает источником всех психических сил, которые побуждают человека к деятельности, а также источником всех его страстей, аффектов и страхов'" Продолжая мысль Фромма, мы видим, что человек утратил не только первоначальную природу, но и собственно человеческое — эту адскую смесь физиологии и знаковой информации, порожденной социальным гипнозом. Ступая на путь тол-текского знания, он двинулся дальше — в область очередного пресуществления себя, и оказался на ступени, где прежние его манифестации демонстрируют только отсутствие свободы и ограниченность вида. Здесь нет ничего неестественного, а только интеграция прежних потуг, проявивших себя во всей полноте на следующем уровне. Ничто не утрачено. Безупречный воин только приобретает — свободу от социума и новые перспективы восприятия.)

Итак, эволюция человека даже логически (не говоря уж о законах развития энергетического тела) подразумевает преодоление социальности. А страх смерти прежде всего социален. Он порожден нашими бессознательными проекциями на будущие взаимоотношения с окружающей социальной средой. Размышляя о смерти, любой человек сначала думает о прекращении контактов с себе подобными и лишь потом о прекращении потока впечатлений вообще. Это вынуждает нас поговорить об одиночестве.

Переживанию такого специфического состояния, как одиночество, в жизни безупречного воина есть место — правда, оно приобретает иную окраску (можно сказать, становится позитивным), но приобретение новых акцентов в самоощущении происходит далеко не сразу. Поначалу все мы сталкиваемся с одиночеством во всем его пасмурном и даже трагическом облачении. Это болезнь роста, свидетельство внутреннего удаления и, если хотите, переживание откровения — воин оказывается лицом к лицу с бесконечностью и обнаруживает свою внесоциальность, более того — свою надмирность, что вызывает неоднозначные чувства. Вряд ли это можно назвать восторгом, ибо печаль путника сопровождает его вплоть до окончательной трансформации.

Возникновение такого рода эмоций объяснить несложно. Обычный человек, далекий от толтекской идеи безупречности, полностью погружен в описание мира, сотворенное тоналем. Совокупность тональных представлений о самом себе всегда опирается на некую сетку социальных координат — индивид может идентифицировать себя только в процессе взаимодействия с подобными ему существами. В этом — главная причина непереносимости одиночества. Тональ, творящий иллюзию личности, отказывается функционировать вне социальной сети: большая часть его ценностей и идей девальвируется, из-за чего само представление о себе становится почти призрачным. Можно сказать, что страх одиночества есть не что иное как страх утраты личности — иными словами, проекция страха смерти. Так что, глубинная связь этого чувства с тремя ядерными структурами эго — страхом смерти, чувством собственной важности и жалостью к себе — теми структурами, что являются главными объектами трансформации в безупречности, несомненна. Внимательный психологический анализ обнаружит генетические связи практически всех эмоциональных проявлений эго с этой классической триадой, провозглашенной толтеками.

Чувство одиночества (то самое чувство, которое заставляет толтекских магов говорить о "тоске воина") является, к сожалению, неотъемлемой частью спектра психоэмоциональных состояний, который характеризует известный этап становления безупречности. Конечно, оно не должно вызывать угрюмость и озабоченность, если же такое настроение возникает, то можно с уверенностью сказать: преобразование стереотипов реагирования еще не достигло того качественного порога, за которым обнажается чистое и безупречное сознание воина. Ценности тоналя все еще актуальны и продолжают терзать личность, погруженную в мир иллюзорных отношений, порождаемых ограниченностью сознания и восприятия. Рэлф Оди, исследовавший в свое время проблему одиночества, ярко описал эту ситуацию: "... Неожиданное развитие человеческого разума сначала позволило человеку выделить себя как нечто совершенно отдельное от живой системы вокруг него; потом — назвать ее "окружающей средой" и почувствовать способность управлять ею и подчинить ее себе; затем — накопить силы для ее уничтожения и еще больше отдалиться от той системы, в которой он — всего лишь один из компонентов. Потому, что наряду с перечисленными достижениями часть мозга человека, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой, гипертрофировалась в сознании и утратила в основном свою способность поддерживать связь с глубинами другой части мозга; наконец, потому, что вместе с этим человек создал общества и сопутствующие структуры, в которых из-за недостатка понимания его сущности его человеческие способности были упущены из виду. Ему негде преклонить голову — вокруг лишь холодные и не вызывающие в душе отклика пространства".

Хотя данный автор, безусловно, вовсе не исходил из концепции нагуализма, легко заметить, что на самом деле стоит за фразой "часть мозга, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой". Мы называем ее тоналем — именно раскрепощение и трансформация тоналя (что и есть цель безупречности) устраняет переживание одиночества как истощающего и порождающего депрессию состояния, оживляет естественное чувство единения с бесконечным разнообразием мира. Безупречность воскрешает в человеческой психике чувство однородности внешнего и внутреннего, и это чувство, в отличие от эгоистических эмоций повседневного существования, отражает действительно реальное положение дел, а не самодельные иллюзии, придуманные для поддержания нашего привычного описания мира.

Откуда же тогда время от времени возникают приступы тоски воина даже в том случае, если он окончательно укрепился в своей безупречности? Опыт показывает, что чувство одиночества может иметь разнородные причины. Ведь в основе функционирования осознания лежит некоторая совокупность операций информационного типа. Осознание осуществляет себя, превращая поступающие извне сигналы в структуры, и завершенность (полноценность) этих структур подразумевает наличие активно реагирующей стороны, чтобы осознание могло манифестировать себя, воспринять отражение этой манифестации и сравнить разнородные впечатления, полученные таким образом. Тот же Рэлф Оди сформулировал данное положение так: "Структура гармонического баланса у людей и животных требует хотя бы некоторой реакции со стороны внешнего мира в виде восприятия предметов, запахов, в особенности осмысленных социальных контактов или взаимодействия. Общая для людей и животных жажда информации была точно установлена путем наблюдений и экспериментов".

Обратите внимание на то, что подобная "жажда информации" свойственна не только людям, но и животным. Устранить ее невозможно и ни в коем случае не следует к этому стремиться. Ведь именно это качество осознающей природы подталкивает всех людей, без исключения, к деятельности по изменению мира и самих себя. Та же жажда влечет толтеков и поддерживает в них намерение бесконечно расширять свои возможности восприятия. Тоска воина — результат неминуемых затруднений, связанных с постепенной перестройкой типа обрабатываемой информации. Все мы скованы громоздкой цепью привычек, и в их число входит привычка получать наибольшее количество впечатлений от социально обусловленных взаимодействий. Хочу подчеркнуть: не просто от подобных себе существ (поскольку такая привычка имеется и у животных), но именно от социальных игр, условности и правила которых однажды создал и увековечил наш тональ.

Последовательная и всесторонняя практика безупречности, безусловно, разрушает этот стойкий стереотип. Безупречный воин обращается к впечатлениям иного рода и из них черпает материал для полноценного самоосуществления осознания. Любой контакт с внешним становится, в первую очередь, источником первичных ощущений и достигает удовлетворительной полноты за счет расширения объема необусловленного восприятия (вплоть до переживания полево-энергетических взаимодействий, природная сложность которых значительно перевешивает монотонную работу последовательно включающихся социальных шаблонов и сценариев). Освоение гармоничного использования таких, прежде малоосознаваемых сигналов, которые никогда не были для нашего то-наля основным источником сознательного перцептивного опыта, часто требует длительной адаптации. В той или иной степени трудности, вызываемые ею, дают о себе знать в течение многих лет, а порой и десятилетий. В такие мгновения и приходит тоска воина.

Не следует, однако, думать, что эмоциональные разряды подобного рода — только атавизмы, которые надо непременно изжить, изгнать из своего внутреннего мира. Как ни странно, они вовсе не являются признаками наших несовершенств — скорее, наоборот, полное их отсутствие вполне может быть тревожным признаком сужения перцептивного поля, а значит, и сферы энергообмена с внешним полем. Правильный процесс интеграции всех режимов восприятия, который является обязательным условием гармоничной трансформации энергетического тела, требует периодического оживления эмоциональных состояний, характерных для изначальной фиксации психики. По сути, это означает, что точка сборки должна время от времени пересекать различные полевые слои, возвращаясь к своей стартовой площадке — в этих условиях все доступные человеку виды реагирования естественным образом займут свое место в новой, расширенной структуре сознающего существа. Безупречный контроль, направленный на сохранение и накопление энергии, здесь должен проявлять себя только для того, чтобы переживание не закрепилось вновь и не привело к возобновлению работы преодоленного уже комплекса психических автоматизмов. (В одной из книг Кастанеды есть очень яркий эпизод, описывающий успешное применение безупречного контроля в подобной ситуации. Я имею в виду одну из заключительных сцен "Путешествия в Икстлан", когда дон Хуан и Хенаро как бы "остановили волну" нахлынувшей на них тоски и всепоглощающей ностальгии.)

Кроме того, даже в данном случае, когда речь идет о довольно тягостном чувстве "тоски", превра-щенность и богатство эмоциональной жизни безупречного воина проявляется довольно ярко. Недаром приходится заключать слово "тоска" в кавычки — неоднозначность реагирования и связанные с этим затруднения адекватно описать его связаны с неустойчивым положением точки сборки, которая уже утратила прежнюю жесткую фиксацию. Каждое эмоциональное переживание, возникающее на фоне подлинной безупречности, приобретает множество оттенков и, кроме того, несет на себе отпечаток фоновой отрешенности, так как точка сборки все время совершает плавные колебательные движения. Эта специфическая отрешенность, которая словно пребывает на заднем плане чувственной активности, создает пространство — дистанцию, наполненную воздухом и объемом. С точки зрения субъективного восприятия, именно здесь находится полнота самоощущения и свобода выбирать различные типы отношения к предложенной ситуации жизни. Искусство стал-кинга, которому посвящен один из разделов этой книги, невозможно без этой внутренней дистанции, без пространства, где могут свободно существовать различные стереотипы реагирования, в одинаковой степени готовые к использованию. Таким образом тональ получает гораздо более широкий выбор сценариев поведения и одновременно теряет свойственную ему жесткость и однозначность интерпретационных схем. Мы видим, что свобода восприятия и свобода реагирования обусловлены друг другом. Что же касается техники безупречности, то она оказывается одним из самых эффективных инструментов для формирования такой внутренней свободы, без которой полное освоение толтекской дисциплины вообще невозможно.

Недаром все экзистенциальные поиски собственной сущности начинаются с уединения. Созерцание пустынных просторов помогает осознанию постичь простое переживание, лежащее в его основе: основной источник впечатлений — не взаимодействие тоналей между собой, а давление безличных энергетических полей, существующих помимо наших оценок и вне придуманной сетки координат. Эта пустота и есть один из ликов смерти, поскольку угрожает тоналю разрушением. Это щемящее чувство мы именуем одиночеством.

Это крайне важное переживание для воина как экзистенциального, а не социобиологического существа. Почему? Да очень просто, и частичное объяснение этому положению мы можем найти у самого Кастанеды. Окончательная фиксация точки сборки в человеческом мире возможна лишь благодаря последовательной социализации. Личность собирает себя саму в поле определенных коммуникаций, и каждое восприятие, изначально данное как некоторая неопределенность, становится завершенным фактом благодаря многократному сравнению и подтверждению со стороны наших сородичей. Мы никогда полностью не доверяем себе — вот в чем проблема фундаментальной несамостоятельности тоналя.

Здесь скрывается одна из сложностей, на преодоление которой нацелена практика безупречности. Где-то в недалеком бессознательном скрывается внушенное нам чувство беспомощности. Это — детский импринт, невыслеженный и позабытый во взрослом состоянии фиксатор точки сборки. Всякий раз, когда мы что-то воспринимаем, мы нуждаемся в объективном наблюдателе — "оценщике" со стороны. Всякий опыт имеет ценность лишь тогда, когда подтвержден собратьями по виду, и это — единственное доказательство нашей адекватности.

Человек, не практикующий толтекскую безупречность, редко замечает данный тип перцептивной несамостоятельности. Для нас вполне очевидна зависимость социальных аспектов восприятия — особенно моральных. Мы готовы согласиться, что понятия "хорошо" и "плохо" имеют значение лишь в среде общения, но это далеко не все. На самом деле, большая часть воспринимаемых характеристик обусловлена реальными или воображаемыми мнениями других. Восприятие цвета, размера, формы, и шире — пространства и времени (то есть, принципиальные параметры перцептивного поля), обретают однозначность благодаря взаимоподтверждающей коммуникации.

Одиночество лишает нас подтверждений. Одиночество — источник неуверенности и опасений. Наш статус как воспринимателя повисает в воздухе, а это психологически равноценно погружению в измененное состояние сознания — ведь только там мы можем иметь дело с никем и ничем не подтверждаемой субъективностью. И если в течение некоторого времени тональ способен выдержать абсолютное одиночество, опираясь на опыт сновидения, то впоследствии он начинает паниковать.

Потому что сновидение, не имеющее обозримого конца, — ничто иное как смерть. Вот на каком глубинном уровне одиночество и смерть сливаются в единый образ и вызывают слишком похожие переживания.

Не сенсорный и эмоциональный голод, не подавление чувства собственной важности, возможной лишь на фоне социальных коммуникаций (хоть каких-то, пусть самых скромных) и не инстинкт продолжения рода делают одиночество невыносимым. Причина в другом — в снижении фиксации точки сборки, если следовать терминологии Кастанеды. Вызванная этим не столько психологическим, сколько энергетическим процессом неопределенность восприятия автоматически вызывает неустойчивость самой формы энергетического тела, и значит, ставит под сомнение выживаемость личности. Близость смерти становится неотступным фактом каждодневного опыта.

Отсюда становится понятным, почему трансформация (преодоление) страха смерти столь радикально меняет отношение человека к одиночеству. Более того, мы даже можем согласиться с тем, что бесконечное одиночество путешественника в третьем внимании — опыт, нам принципиально не известный, — не должен сопровождаться печалью, тоской и страданием даже в том случае, если трансформант обречен никогда не вступать в контакты с подобными себе. Окончательная реализация безупречности (без чего достижение третьего внимания невозможно) наконец-то делает существо абсолютно самостоятельной воспринимающей единицей, способной выбирать миры и способы их чувственной интерпретации без оглядки на прежний человеческий опыт. Понятно, что опыт вида учитывается и интегрируется, но этот способ упорядочивания впечатлений становится только одним аспектом, одной из многочисленных граней перцептивного конструирования. Он обслуживает некий уровень действия, но теряет былую категоричность. Перцептивный опыт человека становится условностью.

Сама возможность столь странного расширения и углубления восприятия, его раскрытие и превращение в нечто пластичное и изменчивое, лишенное надежной опоры, открывается толтекскому воину в результате преодоления страха смерти. Таким образом, практический порядок дисциплины часто имеет следующий вид — сначала трансформация страха смерти и лишь потом растворение перцептивных барьеров первого внимания через осознанное сновидение и значительные сдвиги точки сборки.

Страх смерти вообще проявляет себя в психической жизни социального человека весьма многообразно, и страх одиночества — здесь самая простая и очевидная проблема. Кроме того, страх смерти порождает а) привязанности, б) влечение к впечатлениям, в) страх потери времени, г) страсть к деятельности и, наконец, д) волю к власти и борьбу за лидерство.

Когда мы примемся анализировать историю страха смерти, станет понятно, каким импринты отвечают за этот сложный чувственный фон. Скажем, привязанность — не столько результат страха одиночества, сколько желание иметь убежище. Влечение к впечатлениям не имеет почти ничего общего с физиологической чувственностью, а страх потери времени напрямую связан с реализацией социобиологической роли. Иначе говоря, слова часто вовсе не называют подлинный характер страсти или переживания. Что же касается воли к власти, то ее обретение есть высшее подтверждение исполненности социобиологической роли индивида. Особенно ярко эта социальная страсть демонстрирует себя у тех, что по каким-то причинам не получил более простого и доступного подтверждения. Вот почему аналитики часто говорят о стремлении к власти как определенной компенсации имеющегося комплекса неполноценности.

Социум и государственность, как видите, базируется на страхе смерти и различных его формах. Это главный рычаг, с помощью которого можно манипулировать личностью и таким образом строить общественный порядок. Поэтому всякая технология трансформации страха смерти обществу неугодна и должна считаться социально опасной. Этот парадокс смогли частично преодолеть в китайском и японском обществах. Чтобы уравновесить антиобщественное бесстрашие даосов в Китае и самураев в Японии, пришлось прибегнуть к самой абстрактной системе долга и космической социальности — конфуцианству. Свободу потребовалось уравновесить высшим порядком.

Нынче распад социальных структур нам не угрожает по той простой причине, что мировой тональ создал избыточную массу автоматических существ — полностью одурманенных производителей и потребителей. В нашем обустроенном, монотонном мире ни одна религия, философская школа, мистическое учение или оккультная практика не станут массовыми и не пошатнут устоев. Страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе — это фундамент массового человека, уйти от которого могут лишь единицы.

Непосредственно, без социальных масок и тональных проекций, страх смерти в психическом пространстве человека манифестирует себя двояко. Чтобы провести тщательный перепросмотр этих глубинных эмоций, надо сказать об этой двойственности несколько слов.

Как бы мы ни стремились вообразить смерть, сколько бы ни размышляли над ней, мы все равно имеем на этот счет исключительно умственное представление. Можно сказать, что сама смерть не присутствует на острове тональ, там есть лишь идея смерти. Чаще всего именно идеи смерти мы и боимся. И это первый, наиболее очевидный и лежащий на поверхности вид страха смерти.

Для человеческого организма смерть — это, так сказать, самый сильный и завершающий его существование стресс. Последний миг умирания во всех случаях сопровождается нестерпимой болью.

Чаще всего человек приходит к этому мгновению в состоянии уже настолько помраченного сознания, что просто не способен ощущать боль. Сборка ощущений отсутствует либо полностью, либо в весьма значительной степени. Однако тело умирает, и знание тела о смерти вполне исчерпывающе, как и знание о рождении.

Рождение и смерть окружают биологическую стихию. Эти события в колоссальной массе своей отпечатываются на полосах эманаций, являющихся нашим строительным материалом. Если рассуждать в рамках юнгианской терминологии, то это, судя по всему, составляет значительную часть содержания коллективного бессознательного нашего вида. А коллективное бессознательное на своем уровне непрерывно воздействует на личное бессознательное каждого из нас.

Дон Хуан сказал бы, что опыт смерти доступен нам как часть безмолвного знания. Окружающая нас смерть подавляет, тревожит, вызывает смутные, пугающие предчувствия. Поскольку все это происходит вне сферы бодрствующего сознания, нам, как правило, довольно трудно идентифицировать реальный источник своих беспокойств. В сновидениях эти ощущения предстают в виде устрашающих или бесконечно мрачных образов, в измененных состояниях сознания порождают бурные телесные реакции и насыщенные галлюцинации, являющиеся буквально квинтэссенцией страха. Именно это давление бессознательного и вызывает второй, глубинный вид страха смерти.

Подводя итоги описанию страха смерти, можно заключить, что как факт тоналя он выражен в двух плоскостях — социальном и экзистенциальном. Как факт нагуаля страх смерти выражает себя биологически, в виде знания тела. Итак:

Социальный аспект страха смерти.

Сплавлен с одиночеством, необходимостью иметь "оценщика", с привязанностями (иногда чуть ли не экстатическими, что находит выражение в чувстве любви). Выражает себя в тоске и печали, в абсолютной невозможности существовать без социальных реализаций, без определенного социального статуса (в гипертрофированном виде становится волей к власти).

Экзистенциальный аспект страха смерти.

Дан как невыносимое пред-ощущение прерывания потока самосознания, неминуемого конца личного Времени, боязнь пустоты, отсутствия впечатлений, ощущений и чувств. Глубоко связан с вытесненной памятью о "травме рождения". Выражает себя в страсти к деятельности, любому виду занятости (даже нерациональному), зрелищам, развлечениям, в спешке жить.

Телесный страх смерти (факт нагуаля).

Не может быть рационально описан. Выражается в давлении энергетических потоков, воспринимаемых как невыносимое чувство, в возбуждении бессознательных содержаний психики. Перепросмотр не способен открыть эпизодов из личной истории, поясняющих его происхождение. В измененных состояниях сознания транслируется только архетипическими символами (как правило, космического масштаба).

Методы трансформации.

Каждый из этих аспектов требует собственных методов трансформации. Третий (нагуальный или телесный) аспект принципиально отличается от первых двух. По сути, он даже не трансформируем, поскольку источник чувств, им вызываемых, расположен вне энергетического тела человека. О нем я скажу отдельно.

Говоря о методах, мы не должны забывать, что безупречность, сталкинг и перепросмотр — дисциплины, связанные неразрывно в повседневном практике воина. Их нельзя разделить и добиться успеха. Каждая задача, которую мы ставим перед собой в практике безупречности, для исчерпывающего разрешения требует привлечь технические принципы сталкинга себя и перепросмотра.

Ведь всякий психоэмоциональный комплекс осуществляет себя во многом автоматически. Внимание не привыкло пристально следить за его активностью, а осознание размазано сразу по нескольким координатам матрицы тоналя. Чтобы справиться с этой вялостью и полусознательными повторениями привычных движений, нужно потратить время на развитие способности сталкинга самого себя.

С другой стороны, каждый комплекс (в том числе, страх смерти) имеет историю. История формирует механизмы бессознательного — те самые механизмы, которые обладают наибольшей инерцией. Вспомнить ключевые эпизоды истории страха смерти, прожить их заново и лишить их этим темной автоматической энергии — тут без перепросмотра не обойтись. Я постараюсь детально описать методику этого дела в соответствующем разделе.

История базального комплекса "страх смерти ".

Поскольку страх смерти относится к базальным комплексам социальной личности, являясь стержневым в мире описания (тонале), его история охватывает большую часть самых важных содержаний эмоциональной памяти — сознательной, подсознательной и бессознательной.

Для полной трансформации комплекса, его история должна быть перепросмотрена со всей тщательностью — в соответствии с теми толтекскими правилами, что коротко описаны в книгах Кас-танеды.

История базального комплекса состоит из одиночных импринтов либо из их констелляций, которые охватывают как досоциальный период существования индивида, так и социальный, поскольку страх смерти — не только результат социального научения, но и свойство любого биологического существа с развитой нервной системой.

До-социальные импринты и их констелляции.

Натальный импринт. Чувство без описания.

Страх утраты убежища (выход из материнского лона).

Опыт бессознательности, полученный во время сна без сновидений. Страх необратимой фиксации точки сборки в позиции, где сборка сенсорного материала невозможна.

Социальные импринты и их констелляции.

Страх потери, разлуки (первый опыт расставания с матерью или отцом в период ранней социализации).

Страх боли (в результате собственного опыта и наблюдения за опытом других).

Страх разрушения тела и уродства. "Страх гниения".

Страх беспомощности (социализированная форма "страха утраты убежища" — развитие второго импринта).

Страх утраты контроля и безумия.

Импринты 5-8 могут следовать в разном порядке или возникать одновременно. Их формирование обусловлено личной историей субъекта, в малой степени отражая объективные закономерности роста энергетического тела и осознания.

Приведенный здесь порядок отражает, скорее, не хронологическую последовательность, а локализацию психоэнергетических напряжений:

Страх боли — центр пупка

Страх разрушения — солнечное сплетение

Страх беспомощности — горловой центр

Страх утраты контроля и безумия — центр межбровья.

Напомню: перепросмотр импринтных ситуаций (как и всякий перепросмотр) производится в обратном порядке — его начинают с сегодняшнего момента и ведут к максимально удаленным по времени воспоминаниям. Поскольку этот порядок может варьироваться и зависит от личной истории конкретного субъекта, мы для удобства опишем импринты в прямом хронологическом порядке (насколько это возможно).

(1) Натальный импринт. "Травма рождения". Переживается как психический и соматический взрыв впечатлений.

В этот момент — момент наивысшей импринтной уязвимости человека — в его тональ входит неимоверное число символов. Каждый из них впоследствии определяет какие-то аспекты его судьбы. Но нас, разумеется, интересует только та символика, что непосредственно связана со страхом смерти. Физиологически это — отделение от пуповины и асфиксия (удушье).

Центральные символы-импринты наилучшим образом открываются сознанию во время пиковых психоделических переживаний. (Об этом см. подробно у С. Гроф, Дж. Галифакс, Дж. Лилли, Т. Лири и др. авторов.) Во время сеансов сильно измененного сознания импринт демонстрирует всю сопутствующую ему соматику, типичные паттерны реагирования — вплоть до уровня позы, жестов, всей гаммы мышечных напряжений и проч. Эмоционально-чувственный фон присутствует в самых ярких, иногда гротескных формах, порождая экстатические или кошмарные галлюцинации.

Хочу, однако, подчеркнуть: выявление импринта (даже столь глубокого) возможно и без использования психоделических агентов. Более того, даже без использования знаменитого голотропного дыхания, предложенного в качестве альтернативного метода С. Грофом.

Сама практика безупречности открывает эти возможности. Ведь в чем-то дисциплина безупречности схожа с медитацией. Правда, здесь особая форма сосредоточения — это сосредоточение на намерении. Иными словами, сама сущность магии. Об этом надо сказать несколько слов.

Не будет большим преувеличением заявить, что безупречность — это развитие и усиление намерения в первом внимании. Часто начинающие адепты нагуализма замечают странные перемены, которые нельзя приписать ни неделаниям, ни "безмолвию ума" (т. е. ОВД), ни иным специальным техникам. Просто изменяются привычные характеристики восприятия. Интуиция, изменение повседневных обстоятельств, даже влияние на людей — все это демонстрирует себя на каком-то простом, обыденном уровне.

Вы можете поставить над собой простой опыт: практикуйте только безупречность на протяжении нескольких месяцев. Сосредоточьте на безупречности все свои помыслы, настроения, внимание. Будьте бдительны каждый день — с момента пробуждения до момента засыпания. Если ваше настроение следовать безупречности будет иметь нужную интенсивность, в качестве побочного эффекта вы получите целую гамму магических или околомагических феноменов. Фактически вы будете жить в измененном состоянии сознания — не пробираться туда на пару минут, а полноценно жить в нем с утра до вечера.

Таким образом, дисциплина безупречности (дон Хуан сказал бы "настроение новых видящих") будет сама по себе вызывать "вскрытие" позабытых и ушедших в бессознательное импринтов.

Натальный импринт, следуя логике перепросмотра, выходит на поверхность последним. Поскольку он завершает историю страха смерти, его драматическое появление вполне можно сравнить с "потерей человеческой формы". Помните, как описывал этот феномен Кастанеда?

Карлос не нуждался к тому времени ни в психоделиках, ни в голотропном дыхании. Он просто однажды проснулся и почувствовал, что с ним что-то происходит. (Эта деталь тоже весьма характерна: любое завершение трансформационного процесса чаще всего случается либо сразу после пробуждения, либо в полудремотном состоянии, когда точка сборки менее всего зафиксирована всей совокупностью наших человеческих щитов.) В случае с молодым Нагвалем трансформационные процессы имели всеобщий характер — они завершали исход не только страха смерти, но и ЧСВ, жалости к себе, а также всего груза привязанностей и личной истории. Так что, его описание нельзя отнести собственно к трансформации страха смерти.

В описываемом нами случае соматика весьма конкретна. Это спазм живота и удушье. Человек стремится принять позу эмбриона, свернуться калачиком, поскольку это — поза максимальной защищенности. Она, правда, не спасает, но смягчает переживания и отвлекает от болей, пронизывающих тело.

Страх смерти покидает нас через конвульсии и тотальный спазм всего дыхательного аппарата. Его зрительный эквивалент — "взрыв однородности". Словно вас десятилетиями держали в пустой и совершенно темной (ослепительно белой) комнате, а потом взорвали ее вместе с вашим несчастным телом. Это -провал в бездну, которая ничего хорошего не сулит; разве что избавление от мучений.

На уровне символа можно сказать, что это положение абсолютной смертности и незащищенности. "Просвет" максимально открыт, дыхание (единственный вид произвольного энергообмена) заблокировано, тело не способно двигаться. Мы впускаем в себя накатывающую силу смерти и ничем не можем ей противостоять.

Если вы принимаете участие в сессии голотропного дыхания или в ЛСД-терапии, ваше осознание помнит спасительный ответ: "Это всего лишь реакция на дыхание (препарат). Это пройдет." Здесь ситуация не подразумевает никаких вариантов мнимого спасения и потому сжигает страх смерти полностью и без остатка. Вы знаете, что МОЖЕТЕ действительно умереть, более того, вы вполне допускаете, что это не "потеря формы", а тривиальный сердечный приступ (инфаркт или инсульт), что ничего не закончится по приказу психоделического агента, а может продолжаться до самой что ни на есть РЕАЛЬНОЙ смерти.

Это последний импринт, последний бастион вашего человеческого страха. Если вы преодолели его, то свободны от страха смерти навеки. На его месте формируется новый импринт, который сводится к формуле: "я все могу преодолеть, даже это."

Я и сам имел подобный опыт. Когда случился этот кошмар, я даже не знал, что уходит последний импринт страха смерти. Это все равно что перейти Рубикон. Никогда после этого Вы не будете таким, как прежде. Вы станете другим — не лучше и не хуже, просто другим; словно из вас вынули одно сердце и поставили вместе него другое. Этот опыт — вне описания.

(2) Страх утраты убежища (выход из материнского лона). Когда младенец покидает утробу матери и наконец перестает страдать от ужаса накатывающей силы, начинается другой вид страданий. Ребенок уже может обойтись без пуповины и принимать сенсорный хаос извне, но ему по-прежнему необходимо чувствовать оберегающие его руки, тепло и т. п. Он должен чувствовать, что после каждой прогулки по чужому и холодному миру ему есть где укрыться хотя бы на время, чтобы получить пищу и поспать. Этот импринт убежища формируется после того, как мать хотя бы на минуту отпустит свое дитя, а потом вновь прижмет к своей груди. С тех самых пор ассоциация "смерть — утрата убежища" становится универсальной констелляцией импринтов. Позже она изменяется, ее наполняют социальные и иные символьные содержания, но суть отношения возникла до социума, и касается только исключительного тандема "мать — ребенок".

Стоит вам оказаться одному в лесу (горах, на необитаемом острове), как возникает этот вид страха. Поначалу это страх оказаться вне социума (что является более поздним импринтом) и выражается он социально — вы начинаете вести дневник, заводите свой календарь, творите систему координат, имитирующую пребывание в социуме. Потом выясняется, что этого крайне мало (бедный Робинзон Крузо!). Некоторые сходят с ума, другие заводят домашних животных, которым всячески докучают своим вниманием (бедные козочки!).

Так или иначе, человек страстно ищет убежища в биологическом смысле. В нынешнем социуме форму такого убежища принимает семья. Если вы много лет женаты, попробуйте пожить одному хоть пару месяцев. Беспричинные кошмары во сне и гнетущая тревожность наяву вам обеспечены.

Всмотритесь пристально в причину этого страха, и найдете там оскал Смерти. Рассмотрите альтернативное описание, где одиночество — Жизнь, а не Смерть, примите такое описание, почувствуйте его.

Относительно натального импринта этот — перепросматривается значительно легче. Ищите момент импринтной уязвимости — в данном случае это будет момент продуктивного одиночества, а мир вокруг — излишнее беспокойство.

(3) Опыт бессознательности, полученный во время сна без сновидений. Этот импринт особенно мешает сновидящим. Он вынуждает их выскакивать из сна, он обусловливает их характерную тревожность по поводу чрезмерной яркости восприятий в толтекском сновидении.

Есть один способ, который годится для реимпринтирования. Технически он прост, но в исполнении весьма сложен. Достаточно почувствовать, что вы можете остаться в приснившемся вам мире навсегда, и, внимательно сосредоточившись на такой возможности, сохранить покой, отрешенность и бесстрастие.

Тот способ, что применяется наяву, — требует очень долгих усилий. Здесь надо обмануть тональ, чтобы он поверил, будто ваша жизнь наяву — всего лишь сновидение. Через многие годы он обязательно сработает. Достаточно попасть в момент импринтной уязвимости — в то единственное мгновение, когда тональ готов поверить во что угодно.

Социализированные импринты рассматриваются проще. Возьмем, к примеру (4) и (5): страх потери, разлуки (первый опыт расставания с матерью или отцом в период ранней социализации) и страх боли (в результате собственного опыта и наблюдения за опытом других).

Всякий раз, когда вы впадаете в панику от возможности утраты близкого человека (на время или навсегда — неважно), всякий раз, когда вы боитесь испытать боль (физическую или душевную) — ситуация на виду. Опишите условия, вызывающие страх, обратите внимание на символы и сигналы (выражение лица, тон голоса, неизбежность ситуации) и произведите эмоционально-чувственное делание прямо противоположного — покой вместо гнева, бесстрастие вместо паники и т. д. и т. п. Манипулируйте собой, пока не усвоите условность любого типа реагирования. Главная задача сталкинга в этом случае — проследить цепочку эмоций и реагирований от центрального символа до его действующих в каждой ситуации компонентов.

(6) Страх разрушения тела и уродства. "Страх гниения".

Вот о чем надо сказать специально. Мы иногда отвлекаемся от конкретной физической формы смерти, ибо абстракция — это некий аморфный символ конца или прекращения. С абстракцией можно играть бесконечно. Но мы — люди, и в человеческом (биологическом) мире смерть — это весьма конкретная, чувственная штука. Только социум с его патологическим страхом не позволяет нам основательно продумать: что же есть смерть в нашем человеческом случае?

Буддистские монахи, пытаясь избавиться от страха смерти, годами медитировали на разрушении собственного тела во всех отвратительных подробностях. Они понимали, что не бывает смерти вообще. Бывает конкретный труп, изуродованный самим фактом смерти, с которым Время поступает омерзительно. Смерть — это ГНИЕНИЕ. Куски мокрой протоплазмы, источающей тошнотворный запах, гной, черви и иные паразиты — вот что такое смерть. Мы знаем, но отмахиваемся от этого тления под лозунгом "мало ли что будет с моим телом, когда самого меня уже не станет!"

Это отговорки. На самом деле люди чудовищно, панически боятся всякого уродства, деформации, тления. Их пугает проказа, рак кожи, ампутации и т. п. Ибо все это — символы Смерти. На них существует сильный запрет восприятия. Каждый раз, когда он почему-то нарушается, тональ испытывает шок.

Кто из вас часами рассматривал полуразложившийся труп? Если случится увидеть — помните: ЭТО ВЫ ЧЕРЕЗ КАКОЕ-ТО КОЛИЧЕСТВО ЛЕТ. Гниение — обратная сторона нашей жизни. Нам следует знать ее во всех деталях. Оно не должно вызывать эмоций. Не только страха, но и отвращения, брезгливости и т.п.

Потому что все негативное, что вы испытываете, разглядывая бывшего человека, — маски страха смерти.

Безупречность настолько далека от человеческого, что принимает уродство и гниение как факты, равные всему остальному. Безупречность не выбирает.

О "страхе беспомощности" (7) мы уже говорили в его до-социальной форме. Здесь другие им-принтные ситуации, здесь изначальный страх привязывается к социальной роли, и ее реализации, к оценке, оценщику, подтверждению или опровержению. Выследить его просто — он возникает от сознательного общения с себе подобными и может обновляться на протяжении всей жизни.

(8) Страх утраты контроля и безумия. Он настолько распространен среди массового человека, что даже получил психиатрическое название "лиссофобия" (страх безумия). Во многом, это уродство и разрушение, перенесенное на психический план. Шизофреник "гниет" изнутри, прокаженный — снаружи. Иными словами, это страх смерти заживо.

Трансформировать его несложно (просто следуйте описанному выше алгоритму трансформации). Единственное, о чем надо помнить, — о связи этого страха с социальностью в самом широком виде (а значит, с ЧСВ и жалостью к себе). Сегодняшний мировой тональ слишком часто деформирует изначальные понятия и символы. Иногда сойти с ума — это не столько потерять свою личность, сколько потерять социальную роль, имидж, уважение, престиж и т. п. Страх не справиться с ролью (ответственностью, оказаться "неудачником") — вот движитель страха безумия. Ибо контроль и адекватность превратились в манию социального человека. А всякая причуда — повод для недоверия и подозрительности. Об этом аспекте страха безумия нам придется говорить в разделе, посвященном чувству собственной важности.

"Смерть — советчица"

Этот, очевидно, довольно древний прием толтекских воинов относится к простому, но эффективному способу перепрограммирования.

Если выражать идеи трансформации тоналя языком программ и программирования, то следует иметь в виду, что триггером (включающим механизмом) программы является символ-импринт либо последовательность, которую в нейролингвистическом программировании именуют "якорем".

Каждая конкретная программа реагирования и поведения может быть усилена или ослаблена, нейтрализована либо трансформирована. В первых двух случаях ядерный символ-импринт превращается в цепочку импринтов. Поскольку наша психика может содержать большие констелляции и последовательности импринтов. Чаще всего такие совокупности становятся цепочками; каждый следующий символ, вошедший в структуру в мгновение импринтной уязвимости либо подтверждает предыдущей (и этим усиливает его воздействие), либо отрицает (и этим ослабляет реагирование).

Далее следует исполняющая часть программы и, наконец, часть обратной связи (сюда относится оценка эффективности предыдущих программных действий и завершающее впечатление. Это впечатление настолько значительно, что может превратиться в новый импринт, служащий усилению или ослаблению программы). Разумеется, тональ человека прежде всего работает на подтверждение импринтированного в первые годы жизни опыта.

Надо сказать, что в значительной степени и по сегодняшний день практическая психология предпочитает иметь дело с исполняющей частью программы поведения. Тому яркие примеры — эрик-сонианский гипноз, НЛП, гештальтпсихология и та аморфная область психотерапии, которую принято назвать "традиционной". Все они, видимо, полагают последовательности реакций и действий, условные рефлексы, акцентирование волевых способностей человека ("взять себя в руки", "вспомнить о долге, о семье, о близких" и проч.) — наиболее податливой частью внутреннего мира человека. При этом их успехи вовсе не внушают оптимизма.

Аналитическая психология обращается к символам и содержаниям, то есть к триггерам поведенческих программ. И этим чаще всего ограничивается. Пытая клиентов детскими воспоминаниями и ассоциативным допросом, эти психологи много узнают о субъекте, но по-прежнему мало изменяют его. И проблема здесь не только в неполном представлении о психологическом механизме, но и в тех областях, с которыми психотерапевт и аналитик (каким бы талантливым он ни был) принципиально ничего сделать не может. Ибо человек попросту не хочет меняться. Даже в том случае, когда он глубоко несчастен, ужасающе не адаптирован, когда его психологические дефекты грозят полностью разрушить личность: Тональ предпочитает неизменность и бесконечное самоподтверждение. Можно, подобно нашим психологам, испытывающим влечение к мифологии, приписать человеку страсть к смерти, но это лишь метафора, красиво называющая проблему — кому от этого толк? Человек по-прежнему живет и выживает, терзается и медленно убивает себя, не переставая уповать на спасение.

Перепрограммирование, которое используют толтекские воины, идущие к безупречности, опирается на символы-импринты, которые формируют триггерную цепочку подтверждений. Эти символы вторичны по отношению к ядерному импринту и в большей мере связаны с осознаваемыми восприятиями и ситуациями.

В случае со "смертью-советчицей" это работает приблизительно так:

(1) Непосредственно за самим страхом смерти (базальным комплексом) стоит импринтированное усиление — запреты на восприятие, мотив убегания от опасности, импринт "симуляции комы" или "маленького ребенка", разрешение ситуации через агрессию.

Мы уже говорили, что все полюбившиеся тоналю сценарии реагирования и поведения служат единственной цели — устранить психологически неприемлемое переживание. В этом смысле тональный аппарат ведет себя, как обычный дебил или как наркоман, способный совершать действия лишь для того, чтобы избавиться от невыносимой "ломки". Переживание страха смерти подобно абстиненции наркомана или страшной зубной боли в кресле дантиста. Ситуация НЕМЕДЛЕННО должна быть изменена таким образом, чтобы переживание исчезло — вот ведущий сигнал тоналя в случае посягательства на его базальный комплекс.

(2) Обращение к символу "смерти-советчицы", прежде всего, разрушает запрет на восприятие, во-вторых, не допускает симуляции комы и агрессию (как и всякое хаотичное, непродуманное поведение). Пользуясь уже описанным алгоритмом трансформации комплекса, мы условно принимаем новый компонент ("смерть-советчица") за основной и начинаем а) пристально изучать его, б) вычленять основные компоненты, в) принимать его сначала семантически, а затем и чувственно. Для этого мы можем осознанно пользоваться известной толтекской метафорой, что "смерть находится за левым плечом каждого из нас".

Начинать лучше со снятия запрета на восприятие. Пристальное созерцание этой пары, которая вечно у нас перед глазами (смерть и смерть-советчица), должно открыть как два вида чувственно-эмоциональных переживаний по одному и тому же поводу (что уже, по сути, является не-деланием стереотипа), так и двух способов действия в ответ на работу страха смерти. Испугаться или понять причину страха? Бежать или наблюдать? Разозлиться или сосредоточиться?

Первая реакция тоналя на раздвоенность символа — неподвижность. Надо иметь в виду, что это никакое не бесстрашие, а еще одна ловушка. Так как неподвижность через несколько мгновений может включить паттерн имитации комы. Покой перейдет в апатию, осознание сожмется, а тело примет одну из инфантильных защитных поз и победа над страхом смерти станет простым ожиданием смерти. Но разве ЭТО советует нам смерть?

Настоящая противоположность стандартному реагированию на страх заключается не в неподвижности и даже не в отрешенном выражении лица. Нет, суть достижения заключается в осознанности действий. Ведь страх (как и любая сильная эмоция) снижает качество и силу осознания, это триумф автоматизмов, помраченности и почти беспамятства. Потому смерть именно "советчица" — не "утешительница" и даже не "победительница всех врагов". Роль этого символа заключается в верном направлении действий — обдумывание, планирование, прогнозирование вариантов, решение поставленных задач.

"Смерть за левым плечом" — это не холод безразличия, а ясный свет Мудрости. Как поступает безупречный толтек, узнав, что жить ему еще только два часа? Они просматривает список несделанных дел, нерешенных проблем и выбирает те несколько пунктов, которые действительно может выполнить за столь короткий срок. Он выражает свою любовь и благодарность тем, кто рядом и кто должен это услышать; он пишет то, что должен написать; прощается и отдает долги. Он смотрит на мир и подводит итоги, выражая уважение к человеческому духу.

Все это невозможно исполнить, если вас охватила холодная апатия и бездумный паралич. Нельзя оценить Смерть и ее Силу, если безразлично отмахиваешься от Жизни и ее Движения.

Нечто подобное происходит всегда, если воин призывает смерть-советчицу. Не имеет значения, сколько ему осталось бродить по этой Земле — час, день или десятилетие. Он выполняет все необходимое и открывает для себя чувство правильной завершенности.

Если все получилось, как надо, произошло перепрограммирование комплекса страха смерти. Ибо здесь принимали участие все компоненты программы — измененные по содержанию, смыслу и итогу. Цепочка символов-импринтов привела не к ужасу, панике, бегству, злобе и хаосу — она вышла на символ действенной мудрости. Действующая часть программы вместо того, чтобы быть крайне эмоциональной и беспорядочной, обрела структуру и определенность. Обратная связь подтвердила, что избранный тип реагирования и поведения был эффективным и целесообразным, вызвал в конечном счете чувство равновесия и удовлетворенности.

К сожалению, чтобы все так удачно сложилось, требуется далеко не одна попытка. Тональ упрям и может не соглашаться с новым сценарием долгие годы. Он все принимает как дополнения, необязательные вариации, стечения обстоятельств или особые случаи.

Прибегая к данному методу трансформации комплекса, мы должны, во-первых, максимально универсализировать его — то есть, психологически связать его с таким числом положений и исходных эмоциональных состояний, чтобы вынудить тональ забыть про его условность, во-вторых, мы обречены на множество попыток хотя бы потому, что ищем моменты собственной импринтной уязвимости.

Символ "смерти-советчицы" в конечном итоге должен стать импринтом, который дополнит цепочку или заменит непригодный в новых условиях символ-импринт. С этого момента вы будете вправе сказать, что "сила смерти-советчицы на кончиках ваших пальцев".

"Символическая смерть "

Это самый радикальный метод трансформации базального комплекса страха смерти. Его нельзя моделировать или имитировать, но, как ни странно, он часто происходит с толтеками, направившими свое намерение на безупречность.

"Символическая смерть" универсальна. Она распространяется на все аспекты и формы страха смерти, она перепрограммирует все импринтные ситуации единым махом. Это становится возможным по одной простой причине — инициирующая ситуация, чтобы вызвать "символическую смерть", всегда бьет по самым уязвимым компонентам базального комплекса. Можно сказать, это "универсальный растворитель". Символическая смерть предлагает комплект символов-нейтрализаторов, каждый из которых влияет на всю триггерную цепочку.

Каждый из нас обладает собственной уникальной конфигурацией тоналя в отношении комплекса страха смерти. Из перечисленных восьми импринтов один может проявлять себя слабее, другой — сильнее. А "символическая смерть" абсолютно симметрична. Она влияет на те компоненты, которые более других нуждаются в трансформации, и оставляет в покое те, что легко покинут нас без посторонней помощи.

Поэтому принято считать, что "символическая смерть" — это подарок Духа. Обычно это специальный порядок синхронистичностей, вызванных к жизни по воле несгибаемого намерения воина.

"Мертвые воины ".

Здесь я не собираюсь пересказывать дисциплину некоей "школы мертвых воинов" — по той простой причине, что она нам не известна. Название это родилось случайно, и во многом благодаря многократным попыткам увидеть во втором внимании, какими путями шли толтеки на протяжении своей многовековой истории.

Что-то из увиденного таким образом показалось мне достоверным, что-то — обычными фантазиями доморощенного антрополога, желающего реставрировать духовные искания уничтоженных культур. В любом случае мы знаем важнейшее методологическое основание, на котором строилось толтекское знание о страхе смерти. Мы знаем, что уничтожить страх смерти нельзя, ибо он — неотъемлемая черта нашего психологического портрета в присущей человеку позиции точки сборки. Если же мы испытываем иллюзию, будто уничтожили страх смерти в собственном существе, на деле это означает лишь то, что мы основательно вытеснили его в самые мрачные, самые подавленные глубины бессознательного. Следствием такого поступка станет либо разрушительный нервный срыв, либо — патологическая инверсия страха смерти, то есть влечение к смерти в полуосознанном, а значит — наиболее опасном и неконтролируемом виде.

В конечном итоге оба варианта — в равной степени деструктивны и направлены на самоистребление. Нервный срыв принимает форму депрессии, которая (зачастую без всякого сознательного повода) ищет выход в какой-нибудь форме самоубийства: ожесточенное стремление навредить себе, разорвать жизненно необходимые связи ("нажить врагов"), влечение к самоистощению (отказ от пищи, сна), к разрушению своей психики и тела в изнуряющем и бессмысленном труде, — словом, желание создать невыносимые условия и наполнить внутреннее пространство негативными переживаниями до отказа. Влечение к смерти (танатофилия) стремится проявить себя в таких поступках и таком образе жизни, где постоянно присутствует риск для жизни. При этом человек балансирует на грани возможной гибели, наслаждаясь мнимым равнодушием к собственной судьбе — ему кажется, что все эти самодельные испытания, которым он себя подвергает, доказывают безупречность и бесстрашие его духа. На самом же деле подобный толтек в тайне от самого себя наслаждается именно угрозой смерти, ее реальной близостью. Рано или поздно его стремление реализуется, и он гибнет. Окружающим его смерть может показаться глупой или героической, но суть дела от этого не меняется.

Таким образом, страх смерти не может быть уничтожен (читай: вытеснен), если толтек желает достичь состояния принципиально новой гармонии с окружающим миром. Страх смерти может быть только трансформирован. Дон Хуан Матус в кастанедовском эпосе говорил о "смене фасадов". По сути, я говорю о том же.

Фокус "мертвых воинов" заключается в том, что они полностью принимают факт своей смерти еще при жизни, — прямо сейчас. Можно сказать, это предельная актуализация символа "смерть-советчица". Особенность этой концепции заключена в специальном использовании Времени.

Любая эмоциональная реакция (даже такая стремительная, как страх смерти) нуждается в некоторой "отсроченности" объекта эмоции, во временной дистанции. Тональ должен прогнозировать и пред-ощущать, поскольку всю свою активность разворачивает в пространственно-временном континууме. Если временной дистанции нет, эмоции уходят — наступает время действовать. Это общий закон тоналя. Дело в том, что рефлексия по поводу ожидания возникла в тонале намного позже, чем способность к сиюминутной реакции. Мы пытаемся совместить два эволюционных уровня, но больших успехов здесь не видно.

Когда мы превращаем смерть в факт не будущего, а настоящего, настройка тоналя сбивается. Ему необходимо выбрать одну из двух программ реагирования ("позднюю" или "раннюю"). И здесь срабатывает закон, который хорошо известен специалистам по информационным системам, — в случае перегрузки системы или в ситуации неопределенности система деградирует, т. е. выбирает менее сложную программу. Иными словами, тональ прекращает рефлексии и ожидания, он начинает действовать по принципу сиюминутной реакции.

Человек, увидев нападающую на него пантеру, не успевает по-настоящему испугаться, — он просто бросается наутек. Точно так же "мертвый воин" не боится смерти, а выбирает такой тип поведения, чтобы смерть не прекратила его осознание.

Здесь как бы используются два приема, парадоксально дополняющие друг друга. Один — равновесие пассивности (я уже умер и ничего хуже этого со мной не случится), другой — равновесие активности (смерть еще не коснулась меня, каждый миг я должен сделать лучшее в своей жизни до ее прикосновения).

Это положение автоматически отвечает на вполне объяснимые сомнения критиков — а не станет ли человек, полагающий себя "мертвым", существом бездеятельным, бесцельным и бессмысленным? Нет, совокупность ранних программ тоналя не позволит ему замереть в придуманной коме. Скорее, он рискует стать чересчур деятельным, обрести ложную ясность и пойти на поводу у чувства собственной важности. Но все эти опасности в равной мере подстерегают воина на любом другом пути избавления от страха смерти.

Технически путь мертвого воина не сложен. Культивировать особое настроение и мировоззрение, моделировать "мертвость" некоторых частей своего тоналя — это не проблема. Навык сталкинга и перепросмотра используется здесь, чтобы вовремя выследить желание или реакцию, протестировать ее (соответствует ли она образу "мертвого воина"), а затем принять или отвергнуть.

Подлинная сложность этого пути в том, что он вовлекает в работу намерение. Как это происходит, никому неведомо. Тайна совершается в некий неопределенный миг — в течение нескольких месяцев или нескольких лет вы уговаривали свое энергетическое тело стать "мертвым воином", и вдруг это случается.

Конечно, на самом деле ничего не бывает "вдруг". Предвестия этого знаменательного поворота судьбы (радикального смещения точки сборки) можно заметить. Ведь намерение — это именно та часть нашего существа, которая непрерывно манипулирует миром и незаметно изменяет его. Меняются обстоятельства, общая линия судьбы, встречаются необычные попутчики, уходят друзья и возлюбленные: Множество знаков говорит о том, что Мир так или иначе уже полагает вас "мертвым". Вы, конечно, по-прежнему считаете себя обычным человеком, который посвятил жизнь экзотической форме аутотренинга, — не более. И окружающие перемены полагаете стечением обстоятельств или даже местью мирового тоналя за то, что вознамерились сбежать из его тюрьмы.

Есть еще один важный момент — сопротивление тоналя. Несгибаемое намерение "мертвого воина" противоположно центральной программе выживания тоналя. Это поистине неравная схватка. Намерение (будучи частью нагуаля) не может быть видоизменено тональными методами, его нельзя уговорить или поставить на место, оно по природе своей не способно понять, что такое компромисс. Тональ ригиден и готов использовать все свои силы в борьбе с чуждым ему намерением. Поскольку рациональность здесь не работает, тональ генерирует эмоции, сила которых способна остановить практикующего.

Тональ включает иррациональный и гипертрофированный страх смерти. Это может случиться через две-три недели или через год. Это чудовищный кризис, который надо преодолеть. Иногда сила намерения использует кризис в собственных целях и создает условия для "символической смерти". Может случиться что-то совсем неожиданное. Просто имейте в виду — тональ в результате практики "мертвого воина" когда-нибудь взорвется страхом смерти. И вам придется это пережить.

Но вот наступает особый миг, и вы вдруг ясно понимаете, что задуманное свершилось. Вы мертвы, а значит, почти свободны.

Последствия произошедшей перемены только впереди — соматические реакции, психоэмоциональные блоки, все это будет вырываться из вашего тела со всей сопутствующей болезненностью. Но главное случилось — трансформация страха смерти произошла.

Всесторонняя трансформация страха смерти, необходимая для достижения безупречности дон-хуановского воина, ведет к ощутимым психоэнергетическим сдвигам в энергетическом теле. Частично мы уже обсуждали изменения полевых структур в коконе в результате практики безупречности, но эти абстрактные схемы не дают конкретного представления о самоощущении бесстрашного толтека.

Во-первых, разные аспекты страха смерти, на которые было указано выше (социальный, экзистенциальный, телесный) поддаются перепрограммированию с различной скоростью. Возможно, на темп трансформации влияет степень их доступности осознанию. Так или иначе, перекос возникает в процессе работы даже тогда, когда все ваше внимание сосредоточено только на одном базальном комплексе.

Экзистенциальный страх смерти трансформируется рывками, со страданием и болью. Они могут иметь столь яркую соматику, что все социальные страхи — пустяки перед лицом этого монстра. Перепросмотр ядерных символов-импринтов требует всей нашей силы и внимания, ибо в нем скрывается целый тайфун Энергии. Неудивительно, что после таких подвигов в борьбе воина наступает затишье. И на поверхность выходит, наконец телесный (нагуальный) страх.

По поводу нагуального страха смерти надо заметить, что ослабление двух предыдущих комплексов его лишь усиливают, ибо — обнажают. Здесь нет никакого парадокса; энергетические движения, его генерирующие, приходят извне, и сила их восприятия во многом зависит от степени нашей чувствительности. Как будет еще неоднократно отмечено, в результате практики безупречности чувствительность энергетического тела неуклонно возрастает.

Если смерть как тональное понятие, как представление с комплексом внушенных условностей, понемногу теряет власть над нашей реактивностью и эмоциями — после многолетнего использования описанных выше приемов, то ее присутствие снаружи становится отчетливым и подлинно угнетающим.

Именно в этой ситуации "смерть за левым плечом" почти перестает быть метафорой. Она сковывает и источает холод. Если на той стадии, когда мы работаем с тоналем, она стимулирует и выступает в роли советчицы (мудрости), то здесь она парализует и является воплощенным безмолвием. Можно сказать, что смерть здесь — реальная Сила, пучок эманаций, излучаемый спектром органических существ. Каждая волна накатывающей силы, рвущейся в "просвет" нашего кокона, несет с собой эхо океана смерти. Это — последний барьер, и его в человеческой позиции просто невозможно преодолеть.

К счастью, давление Смерти становится невыносимым лишь на самых продвинутых этапах толтек-ской безупречности. Природа даже здесь снисходительна к искателям Трансформации, подтверждая древнюю истину всех учителей духовности: мир ставит перед нами только те преграды, которые мы способны преодолеть.

Поэтому я скажу то, что, возможно, обескуражит новичков — нагуальный страх смерти побеждается целенаправленным смещением точки сборки.

На самом деле, все не так уж недостижимо. Когда тональ достиг нужного уровня чистоты, и все формы страха смерти, присущие "описанию", перестали выкачивать из него энергию, происходят две удивительные вещи, неразрывно связанные друг с другом. Во-первых, толтек начинает чувствовать накатывающую силу, ибо его "просвет" стал шире, а общая чувствительность возросла. (Эти новые ощущения могут поспособствовать обретению воли. Возможно, дон Хуан, сосредоточивший внимание Карлоса именно на этих идеях старых магов, надеялся обратным путем спровоцировать у своего ученика ускоренную трансформацию страха смерти и поставить его на путь воина окончательно и бесповоротно.) Во-вторых, вместе с накатывающей силой воин открывает давление всеобщей органической смерти. И его точка сборки, подталкиваемая большими эмана-циями, бежит в то место, где дыхание органической смерти ослабевает.

Эта новая позиция точки сборки не обязательно должна собирать мир неорганических существ или еще какую область второго внимания, куда эхо смерти почти не доносится. Довольно и того, чтобы форма кокона изменилась так, как это не свойственно ни одному из нормальных органических существ, обреченных на разрушение.

Дон Хуан рассказывал Кастанеде, что у неорганических существ коконы имеют "трубчатую" форму. Не знаю, как там насчет "трубчатости" в буквальном смысле слова, но то, что они обладают гораздо большей проницаемостью для внешних энергопотоков, — это можно заметить даже при самом поверхностном с ними знакомстве. Но и среди органических структур есть существа с высокой проницаемостью. Начиная с бактерий и амеб вплоть до ряда растительных форм — вроде грибов или водорослей.

(Особенно поражают воображение грибы — их энергетические тела огромны, а их каналы энергообмена почти полностью открыты планетарному полю Земли. Более того, если у человека, млекопитающего, большинства позвоночных, даже у растений — стержень кокона может быть только один, то энергетическое тело грибницы, в зависимости от насущных энергетических потребностей, разрастаясь, постоянно формирует все новые и новые "стержни". Любопытно, что псилоцибино-вые грибы при этом имеют, возможно, самую большую скорость энергообмена, исключительную плотность кокона и, к тому же, чаще других меняют форму энергетического тела. Изменчивость формы — это вообще одно из преимуществ грибной жизни, но наши псилоцибиновые "поганки" просто фонтанируют. Остается пожалеть, что мне так и не пришлось видеть живую строфарию или классическую Psylocibe mexicana. Не связана ли их способность вырабатывать психоактивные триптамины с необычной активностью энергетической формы?)

Все эти (вполне органические) существа не сталкиваются со смертью, а если все же сталкиваются, то не хранят в себе энергетической "памяти" о ней. И воин, убегая от позиции давления, приходит к структурным трансформациям кокона, напоминающим тех "бессмертных", что обитают в одной полосе вместе с нами. У него активизируется целая сеть каналов, по своей мощности способных конкурировать с "просветом", а его энергетическая связь с Землей многократно возрастает.

Во многих случаях позиция точки сборки, отвечающая новой структуре поглощения и распределения энергии, близка к позиции повышенного осознания. Специальные неделания и остановка внутреннего диалога доводят процесс до конца, и позиция повышенного осознания становится как бы "второй родиной", так как достигается регулярно. И эта эволюция на данном этапе уже необратима.

Вообще-то локализация точки сборки внутри кокона — это в некоторой степени условность. Во-первых, потому что пространство на уровне видения энергетических структур воспринимается неоднозначно, всегда демонстрируя условность развертки сигналов в аппарате интерпретации. Во-вторых, потому что сверхсложная топология энергетического тела обусловливает механизмы влияния точки сборки, которые невозможно напрямую привязать к рисункам и даже трехмерным моделям. И в третьих — а кому это, собственно, надо? Только видение может объяснить, как именно связана конкретная позиция ТС с трансформационными процессами в психоэнергетике субъекта. Но каждый практик идет собственным путем, и, возможно, информация о точной позиции точки сборки кому-то покажется важной.

В описанном выше состоянии ухода от давления органической смерти точка сборки поднимается к основанию шеи, устанавливается на центральной линии (за позвоночником) и погружается почти на целую ладонь, считая от поверхности энергетического тела. Если она продвинется вглубь еще чуть-чуть, толтек переключится на повышенное осознание.

Для этой позиции характерно а) отсутствие естественного для любого человека правого смещения ТС, а значит, затрудненность вербально-логического мышления, б) экстремальная активизация вершины кокона (центр макушки) в режиме поглощения, в) неожиданное включение каналов энергообмена, которые прежде не работали — вдоль обеих ног, перед верхней частью фронтальной пластины (грудь и горловой центр, который обычно излучает, а не поглощает), перед лицом.

Ничего удивительного, что в этой позиции вы ощущаете неожиданную близость к растениям, обостренно чувствуете Землю и солнечный свет. Волны, идущие из области просвета, не теряют плотности, но становятся как бы более упорядоченными. Короче, это новый взгляд и новое ощущение существа, практически полностью трансформировавшего страх смерти. Накатывающая сила, которая несла активную тревожность, неустойчивость и чувство грядущего разрушения, теперь несет рост и изменение.

Давайте рассмотрим возможные изменения в самоощущении тоналя бесстрашного толтека упоря-доченно. Здесь также будут учтены психоэнергетические процессы, но лишь схематически и в той степени, в какой они влияют на мироощущение воина целиком.

Прежде всего, изменения, о которых сейчас пойдет речь, не наступают сразу же после трансформации комплекса. Они уже есть и их как бы нет. Ибо тональ (суть которого — консерватизм во всех впечатлениях) не допускает к осознанию феномены, откровенно чуждые стандартному описанию как внешнего поля, так и себя (последнее даже более важно). Отсюда в течение некоторого буферного периода мы чувствует неясное присутствие перемен, но не в состоянии понять, каких именно перемен. Происходит это следующим порядком.

(1)Общее возрастание чувствительности. Поскольку чувствительность энергетического тела не распознается, она интерпретируется как накатывающее давление.

"Просвет" расширяется и значительно снижает частоту пульсаций. Вся фронтальная пластина испытывает волны энергетического возбуждения. Источником таких волн является не только "просвет" (центр пупка), но и область промежности, которая принимает сильные импульсы от планетарного поля. Центр фронтальной пластины — солнечное сплетение, сердечный центр подвергается мощным атакам сенсорных импульсов, вызванных возмущениями пупочной и тазовой области. Иными словами, сердечный центр пребывает в состоянии фонового напряжения, идущего изнутри. Этот момент важно понять. Проблема в том, что solar plexus, как правило, предназначен для получения волн от среды. Фокус его энергетического внимания — другие люди, их настроения, эмоции, намерения, их сила или слабость. Но в случае трансформации страха смерти сердечный центр начинает волноваться по причине нестабильности собственного кокона, что влечет за собой весьма специфическое галлюцинирование.

(2)Метаморфозы социальных чувств. Толтеку начинает казаться, что изменились чувства окружающих его людей. Во-первых, эти чувства (отношения) стали значительно менее определенными.

Отсюда сам образ окружающих становится неоднозначным. При этом повышенное качество осознания вызывает впечатление ясности, иногда даже откровений по поводу мнений на ваш счет, оценок, эмоций и т. п.

Важно понять, что это ничем не подобно паранойе. Ощущения подлинны, вводят в заблуждения наши оценки обретенных впечатлений. Если толтек наделен мудростью, то он быстро понимает — люди никакие (не в смысле философской концепции, а в смысле конкретных отношений в его адрес). Они и раньше не так уж любили его, не так уж ненавидели. Человек только формально погружен в социальные взаимодействия, даже здесь, на самом главном его поприще, преобладают автоматизмы и шаблоны, за которыми чаще всего стоит скука. Поэтому, когда воин чувствует, что раньше люди принимали его, а теперь повернулись к нему спиной, — это обычное галлюцинирование, вызванное напряжениями в солнечном сплетении.

Усиление ЧСВ. Второе следствие трансформации страха смерти парадоксально. Когда волна возбуждения фронтальной пластины достигает горлового центра, ЧСВ как бы усиливается. Толтек становится надменным — окружающие вызывают у него брезгливое отвращение, они суетны и никчемны, и таковы все их дела. Психологически кажется, будто победа над страхом смерти сделала тебя выше остальных людей, ты — лучше, более того, ты — избранный. (Ср. с описанным выше "комплексом Зверя" — здесь можно найти его корни.) Потакая себе в молчаливой гордыне, толтек на самом деле всего лишь перенаправляет обретенный избыток энергии. Сила уходит через горловой центр. Как вы понимаете, для этого совсем необязательно разговаривать. Метафорически выражаясь, горделивое молчание — всегда разговор о собственном превосходстве с самим собой. Это — ловушка на пути безупречности.

Нисхождение безмолвного знания. Наконец, третье следствие трансформации страха смерти — откровения безмолвного знания. Она усиливается всякой медитацией, любой остановкой внутреннего диалога, неделанием. Но даже без использования медитативно-технологических "ключей" откровение нисходит на вас — точно так же, как нисходило на апостолов в виде Духа Святого. Если ЧСВ и жалость к себе не трансформированы надлежащим образом, если дисциплина практикуется фрагментами на свой вкус, а не в той необходимой целостности, которой учил Хуан Матус, откровение становится экстазом, а потом вызывает печаль, подавленность, скорбь.

Пока вы остаетесь человеком, Знание о сути бытия, об уродливости окружающих людей, о грядущем тупике Истории, о вашей исключительности и единичности — приносит не радость, а безысходное отчаяние. Вы покинули гнездо для того, чтобы узнать про никчемность своего вида, про бесконечную чужеродность открывшихся вам просторов? "Нет мне гавани, нет мне приюта..." — повторял Карлос. А Нагваль учил его: "Это только слова". Конечно, только слова — для тех, кто трансформировал чувство собственной важности и жалость к себе.

Вот и еще одна причина, поясняющая, почему воин должен делать все одновременно. Наша психоэнергетическая структура сложна — в ней не найти изолированных элементов, и благотворная сама по себе трансформация одной лишь области ЭТ может навредить целостности и даже погубить ее.

Поэтому дальше речь пойдет о двух других базальных комплексах, формирующих вместе со страхом смерти единый канат, который удерживает нас на привязи и порабощает нас. А ведь нам нужна свобода для странствий в океане нагуаля. Его ветер уже ощутим, и мы уже бесстрашны — только гавань все еще держит нас, та самая гавань, о которой говорил Карлос Кастанеда.