"Легенды Дерини" - читать интересную книгу автора (Куртц Кэтрин)

Шерон Хендерсон «Deo Volente»[3]

1107 год

Наш следующий рассказ — это еще один из тех, которые я, наверное, никогда не смогла бы так хорошо написать сама. Его автор, Шерон Хендерсон — одна из тех восхитительно талантливых писательниц, которых в будущем, несомненно, ждут профессиональные публикации и, подобно многим участникам нашего проекта, она глубоко заинтересовалась эпизодом, упомянутым в одном из романов о Дерини, который показался близок ее сердцу. Думаю, что будет лучше всего, если она своими словами расскажет о том, как появился на свет этот рассказ:

«По большей части эта история попросту «произошла» со мной, родившись на свет в непосредственной целостности. Однако в то время в моей жизни произошли два важных события.

Я брала уроки шотландского народного танца в группе, организованной в штате Вашингтон, и начала делать достаточные успехи, чтобы время от времени принимать участие в показательных выступлениях. Впервые в жизни я заинтересовалась шотландскими корнями своей семьи, коснулась собственного наследия и была потрясена тем, как быстро полюбила эти танцы и задорную музыку, сопровождающую их. Так что для меня было вполне естественно разделить этот восторг с Дунканом и Марисой.

Второе событие имело еще более глубокое значение и, в некотором роде, его я разделяла с Дунканом Мак-Лайном с самых первых книг о Дерини. Еще в юношеские годы я ощутила духовное призвание, и как раз в этот период впервые познакомилась с произведениями Кэтрин. Дилемма Дункана, человека глубоко и искренне верующего, — явно самой судьбой предназначенного стать священником, и к тому же хорошим священником. Одновременно он сознавал, что он является одним из представителей «гонимой расы», — это означало, что он должен нарушить существующие законы и рисковать жизнью, дабы исполнить свою мечту. Скажу правду: ощущать себя Призванным, познать Источник этого Зова и стремиться ответить «Adsum Domine» из самых глубин своей души, — это чувство было мне очень близким и понятным.

После того, как я прочитала о тайном, трагическом браке Дункана, я долгое время гадала, какой девушкой должна быть Мариса, чтобы внушить столь сильную любовь такому набожному юноше, и как тяжело, наверное, было Дункану в то лето, когда он разрывался между своим призванием и горячей, искренней любовью к Марисе, — не имея возможности обратиться за помощью ни к Аларику, ни к своему брату Кевину, от которого вполне мог бы ожидать помощи.

Чем больше я размышляла об этом, тем больше мне хотелось узнать все подробности той давней истории. И, наконец, как-то вечером я села за пишущую машинку, и эта история вылилась на бумагу почти сразу в своей законченной форме.

Возможно, когда-нибудь я отыщу ответ и на другой мучивший меня вопрос: почему же Дункан попросту не обратился за советом и подмогой к своей матери?

С той поры в моей жизни произошло много нового. Я стала изучать немецкие народные танцы, — ибо это также мое наследие… и приняла сан священника. Какой же долгий и удивительный путь мы все прошли!»


Лучшая защита — это Божья защита. Древняя гвиннедская пословица.


Он стоял на коленях в полутемной часовне, и ему было холодно, очень холодно. Дункан Мак-Лайн пытался не принимать это за недобрый знак судьбы. Никогда доселе он не был настолько рассеян в своих молитвах. Прежде, всякий раз, когда он преклонял колени, дабы разделить секреты своей души с обожаемым Господом, Дункан ощущал ставшее уже привычным переживание, которое привык полагать уникальным для представителя расы Дерини. В этот восхитительный миг все телесные ощущения отступали перед сладостным и всепоглощающим величием божественного Присутствия. И все то время, пока он оставался погруженным в молитву, Дункан практически полностью терял всякий контакт с мирской реальностью.

Но сегодня, сколько бы он ни пытался, он не мог обрести в душе своей ни покоя, ни особого убежища. Именно в эту ночь, в противовес всем прочим, такое внутреннее беспокойство было дурным признаком. Не то чтобы ему и впрямь стоило чего-то опасаться, но все же…

Дункан устало возвел глаза к алтарю, слабо, почти призрачно мерцавшему в единственном источнике света, доступном в часовне, — это была одинокая свеча Дункана и рубиновое мерцание божественной лампады, — а затем покачал головой.

— Я не могу этого понять, — прошептал он. — Почему именно сейчас? Господи Иисусе, почему вообще такое происходит со мной?

Он не ожидал получить ответ, выраженный в словах или неких иных знаках, доступных ясному истолкованию, хотя порой Дерини и испытывали нечто подобное, изощренным образом используя при молитве свои магические способности, — да и сам Дункан порой прибегал к этому способу.

Но сейчас в глубине души он был рад, не получив в ответ ничего, кроме молчания и смутного ощущения, что кто-то готов благожелательно выслушать его. В сердце своем Дункан сомневался, что сейчас мог бы выдержать нечто большее.

— Они должны понять, — продолжил он, упираясь влажным от испарины лбом в ладони. — Если бы речь шла лишь о том, что мы двое в обычной жизни встретились и полюбили друг друга, мы не сделали бы ничего подобного… Ты это знаешь, Господи! Но все зашло слишком далеко. Настолько непоправимо далеко, что… что…

Дункан застыл. Снаружи часовни послышались шаги. Он смог перевести дух, лишь когда человек прошел мимо.

Это просто кто-то из стражников… Наверняка, это просто кто-то из стражников. Обычно в этот поздний час в замке Кулди все давно спали, и за покоем спящих следили лишь охранники, да еще дремлющие в небесах звезды, — но нынешняя ночь вовсе не была обычной. Тревога Дункана стремительно перерастала в панику. Что если кто-то обнаружит его здесь и велит отправляться в постель прежде, чем появится та, кого он так ждет, и они смогут завершить начатое? Весь дрожа от возбуждения и беспокойства, Дункан вернулся к молитвам… но вновь утратил нить своих размышлений, заслышав снаружи чужие голоса. Злые, сердитые голоса.

— Это просто оскорбительно, вот что я тебе скажу… Чертовская наглость!

— Он имеет на это право, Эндрю, — успокаивающим тоном возразил другой голос. В говорившем Дункан признал отцовского сенешаля, лорда Деверила, а первый — это, должно быть, Эндрю Мак-Фергус, капитан стражников, — как-никак, у них погиб человек… И не имеет никакого значения, даже если бы они оказались в самом сердце Наковальни Господней, где вокруг на много миль ни единой живой души… Они имеют право оплакивать своих мертвецов. И кроме того, его милость дал им разрешение.

— Так ведь уже скоро одиннадцать часов!

— Его милость дал им разрешение, — повторил Деверил, после чего уже менее сердечным тоном добавил: — Мне это тоже не слишком по душе.

— Вот и жаль, черт возьми, что мы не в самом сердце пустыни, — заявил Эндрю с недобрым смешком. — Может, поднялась бы песчаная буря и забила им все трубы. Вот и не было бы никаких забот!

«Как же для тебя все в жизни просто, мой друг, — подумал про себя Дункан. — Даже если бы никакие трубы и не звучали посреди ночи, это не убавило бы нам забот ни на йоту…»

Звуки шагов и голоса постепенно затихали, делались слабее и наконец угасли в окружающем безмолвии. Но скоро тишина вновь будет нарушена, по крайней мере, на какое-то время. Трубач клана Мак-Ардри был убит в драке с меарцами. Теперь он не сможет завершить обучение своего юного подмастерья, — крепкого паренька лет десяти, лишь недавно начавшего овладевать этим непростым искусством. Но каждый час с того момента, как члены клана вернулись нынче поутру, мальчик занимал свое место на стенах замка и с неохотного согласия Джареда Мак-Лайна трубил нескладную, душераздирающую песнь скорби в честь тана своего клана, юного Ардри Мак-Ардри. Тот погиб во цвете лет и был убит по ошибке (хотя его сородичи утверждали, что то было подлое намеренное убийство) в пьяной драке, разразившейся в таверне из-за какой служанки…

Не имело никакого значения, что Джаред, как всегда болезненно приверженный справедливости, велел судить провинившегося члена клана Мак-Лайнов и казнить его на месте. Это не смягчило сердце Каулая Мак-Ардри. Весь день он с грозным видом топал по замку Кулди, бормоча многозначительные угрозы о кровной мести этим «проклятым выскочкам, ублюдкам и убийцам!» И с той, и с другой стороны люди были готовы забыть недолгое перемирие и вновь начать приграничную свару из-за любого пустяка. Уже и сейчас они при малейшей угрозе хватались за меч, и сержанты сбились с ног, пытаясь остановить ежечасно завязывающиеся поединки, — именно поэтому младший Мак-Лайн сейчас так отчаянно пытался молиться в часовне в ожидании полуночи… и отзвука шагов, куда более легких, нежели шаги Деверила и Эндрю.

Дункан, вновь закрыв лицо руками, с тревогой принялся ждать скорбного неумелого напева трубача. Всякий раз, когда он слышал этот звук, Дункан говорил себе, сколь это символично: именно таким сделался его некогда стройный и упорядоченный мир. Ныне его звучание расстроилось, все ноты перемешались, дыхание сбилось… И все он не терял надежды. Любовь способна излечивать любые горести, — по крайней мере, так всю жизнь учили Дункана. А теперь ему оставалось лишь уповать на то, что подобное чудо произойдет и в нынешних ужасающих обстоятельствах.

Но хотя он внутренне старался подготовиться к этому, Дункан все равно не смог удержаться и поморщился, когда скорбный призыв раздался вновь, подобный визгу кота, которому наступили на хвост, — у несчастного подмастерья сей вопль заменял тот хрустально-прозрачный, трогающий за душу трубный глас, который способен извлечь из своего инструмента истинный мастер. С несколькими нотами мальчик справился вполне успешно, но затем пальцы его вновь запутались, он сбился с дыхания… И все равно Дункан сумел разобрать мелодию. Это был знакомый ему «Плач по владетелю Транши», написанный много лет назад в честь графа Мак-Ардри, горячо любимого своим народом. Этот воин давно стал легендой в Приграничье, и ему посвящали поэмы и молитвы.

Кто-то даже придумал танец в память о покойном графе Мак-Ардри, ибо тот, как видно, был человеком бодрым и неунывающим, — «Веселый Эйдан», так назвали сей танец. Это была задорная пляска, прославлявшая полную наслаждений жизнь, которую вел владетель до своей героической гибели. Все Мак-Ардри обожали этот танец и исполняли его всякий раз, когда выдавался случай, — он начинался с торжественного, полного достоинства выхода, но затем быстро превращался в радостный, почти беспорядочный хоровод.

И здесь, в Кулди, разумеется, гости не могли удержаться от того, чтобы не представить на суд зрителей свою гордость. Неужто это и впрямь было всего несколько коротких месяцев назад, в начале лета, когда Каулай прибыл сюда со всем семейством? Именно тогда и состоялся пир в честь их приезда, который должен был скрепить узы, связывавшие в Приграничье соседей, дружно противостоящих общему врагу…

«Их любимый танец стал и нашим танцем», — подумал Дункан, скорбя вместе с неумелым трубачом над давно покойным Траншайским владетелем, а также над погибшим в глупой драке Ардри и горюя о судьбе лишившейся кормильца семьи человека, который был назван убийцей… Также скорбел он и о собственной судьбе, и о судьбе Марисы Мак-Ардри, той девушки, с которой танцевал в самый первый вечер.

Воспоминания ввергли его в состояние грезящей мечтательности, словно таким образом он мог вернуть в памяти тот восхитительный день, когда впервые осознал, что в жизни есть нечто поважнее книг, чернильных перьев и ученых свитков. Краем уха прислушиваясь к напевам трубы, звучавшей снаружи и отсчитывая минуты, оставшиеся до полуночи, Дункан Мак-Лайн в молитвенном деринийском трансе перенесся на несколько недель назад и попытался воскресить в своих воспоминаниях это удивительное, восхитительное, лето, события которого и привели его к нынешнему скорбному дню.

* * *

Кевин Мак-Лайн, юный граф Кирнийский, внезапно оказавшись рядом с братом, устало отфыркиваясь, рухнул на скамью.

— Ну что ты все копаешься в этой старой книжке? — воскликнул он, явно недоумевая, почему Дункан тратит свое время на столь очевидно бесполезное занятие. — Ты за весь вечер даже не двинулся с места!

— Ну, как же не двинулся, — мягким тоном возразил Дункан. Он улыбнулся, и голубые глаза его блеснули в полумраке при виде растрепавшейся шевелюры брата. — Я танцевал с матушкой и Бронвин. Ты просто этого не заметил. И кроме того, я дважды выходил подышать свежим воздухом.

— Ну да, конечно! Наверное, именно так ты себе и представляешь настоящее веселье! — задорно поддразнил его Кевин. Вывернув шею, он заглянул Дункану через плечо, пытаясь разобрать буквы, начертанные аккуратным мелким почерком. — Должно быть, очень интересная книга?

— К сожалению, нет, — вздохнул Дункан. — Мне лично никогда не нравился Ливий, хотя некоторые, возможно, и сочли бы меня пресыщенным. Что касается латыни, то, по моему скромному мнению, его стиль не так уж и хорош. Но тем не менее, рано или поздно мне все равно пришлось бы его прочесть, так что уж лучше разделаться с этим сейчас и забыть навсегда. — Он вложил между страниц шагреневую закладку и закрыл фолиант, после чего вновь обернулся к брату. — Зато ты, похоже, развлекаешься вовсю.

— Я просто выдохся, — со счастливым видом объявил брат. — Может, Мак-Ардри и живут в каком-то жутком захолустье, но уж веселиться они точно умеют на славу.

Дункан закатил глаза к потолку. Порой он не уставал поражаться, откуда его братец нахватался мыслей, убедивших его в превосходстве клана Мак-Лайнов над всеми прочими. Разумеется, их клан был гордым и многочисленным, с большими владениями и родственными связями среди множества знатных семей Одиннадцати Королевств, однако герцог Джаред никогда не кичился этим и проявлял вдвое больше понимания и втрое больше дипломатичности в подобных вопросах, нежели его старший сын и наследник.

— Уверен, они были бы чрезвычайно польщены, узнав, что ваша милость о них столь высокого мнения, — пробормотал Дункан, лукаво подмигивая брату. — Кевин, с такой гордыней ты точно будешь гореть в аду.

— О, да будет тебе! — возразил Кевин, шутливо толкая его в плечо. — Я совершенно безобиден. И Господь Бог знает это не хуже, чем ты сам. Кроме того, когда станешь священником, ты можешь отмолить мои грехи и избавить от чистилища.

Подняв бровь, Дункан предпочел сохранить молчание, ответив Кевину лишь доброй улыбкой. Вообще-то, сейчас, на исходе весны ему надлежало бы по-прежнему находиться в школе и готовиться к экзаменам, которые, как он надеялся, должны были заслужить ему место в знаменитом Грекотском университете, но после долгой оживленной беседы с наставниками и откровенного обсуждения некоторых жизненных фактов, касавшихся Дерини, — как секретных, так и не очень, — с неким герцогом в Ремуте, Дункан решил на время взять передышку и предаться отрезвляющим раздумьям о собственном будущем. Он уже не так сильно, как прежде, был уверен, что и впрямь сумеет влиться в ряды служителей Святой Церкви.

— По крайней мере, я попытаюсь, — промолвил он наконец, напуская на себя утомленный вид человека не от мира сего. — И все равно, тебе за многое придется держать ответ на том свете.

— Ах ты, глупый святоша! — пробормотал Кевин, опрокидывая младшего брата со скамьи на пол. Превосходя того и физической силой, и габаритами, он сумел пригвоздить Дункана к стене. — А ну-ка, проси пощады! — потребовал он.

Дункан со смехом сдался и был отпущен на свободу. В то время, как они поднимались на ноги и отряхивали одежду, двое юных Мак-Лайнов внезапно осознали, что кто-то поблизости со снисходительной усмешкой наблюдает за ними.

— Я так надеялась, что кто-нибудь хоть немного развеселит тебя, милый, — негромко промолвила герцогиня Вира Мак-Лайн, присоединяясь к сыновьям, чтобы вытащить соломинки из каштановой шевелюры Кевина и расправить на плече у Дункана помявшийся плед. — Хотя должна признать, я имела в виду более мирные забавы!

— Ну, я бы не стал сворачивать ему шею, матушка, — невинно распахнув глаза, заявил Кевин. Но тут же этому наивному выражению пришла на смену лукавая улыбка, которой он приветствовал мачеху, воспитавшую его с младенческого возраста и подарившая Дункана… брата, о котором любой мужчина мог только мечтать. — Я просто не мог больше смотреть, как он сидит тут у огня и листает страницы вместо того, чтобы танцевать и веселиться вместе со всеми!

— И я тоже, мой дорогой, — отозвалась Вира. — Дункан, твой отец хотел бы, чтобы сегодня вечером ты помог нам развлекать гостей из клана Мак-Ардри. Раз уж ты не отправляешься с ними в поход послезавтра, то хотя бы дома тебе придется взять на себя некоторые обязанности. Так что не надейся провести все лето, забившись в берлогу, со своим любимым Ливием подмышкой.

Дункан неприязненно покосился на закрытый фолиант.

— Светоний! — он с мольбой вскинул руки и возвел очи горе. — Ну почему это не мог быть Светоний?

— А почему бы и не Марциал?! — поддержал его Кевин. — Его стихи куда забавнее всех этих исторических заметок… Ну же, братец, пойдем. Наверняка там, среди этих дикарей, где-нибудь скрывается симпатичная девчушка, а ты ведь еще все-таки не священник!

Дункан обреченно последовал за братом, подталкивающим его по направлению к центру зала, и лишь однажды обернулся через плечо, чтобы взглянуть на мать. Вира только кивнула ему, прекрасно понимая все то, что сын оставил недосказанным, — все то, в чем он не признался бы никому, если не считать добросердечного и снисходительного отца, который искренне пытался понять сына, но все же был лишь обычным человеком… и матери-Дерини, которая понимала его слишком хорошо.

«Все в порядке, мой милый, — мысленно прошептала она Дункану. — За лето мы с этим разберемся. А пока просто иди и развлекайся!»

Пожав плечами, Дункан ускорил шаг. Развлекаться — это будет не так просто. Он стократно предпочел бы оказаться сейчас в Ремуте, вместе со своим кузеном Алариком Морганом, который также был Дерини, а недавно сделался герцогом Корвинским. Но младший сын герцога Кассанского не имел никакого права находиться при дворе, когда сам Джаред отсутствовал в столице.

— А, вот вы где! — бодро воскликнул Джаред, когда Кевин подвел Дункана к помосту, на котором в пышном окружении восседали главы двух кланов, герцог Кассанский и Каулай Мак-Ардри, граф Транши. — Я уж думал, ты там помер где-нибудь в углу и приготовился заказать панихиду.

— Отец, я не хотел никого обидеть, — любезно промолвил Дункан, вовремя отступив, чтобы локоть Кевина не угодил ему под ребра, и сумев при этом отвесить отцу почтительный сыновний поклон. — Не сердитесь, что я отвлекся ненадолго. Я читал Ливия.

— О Боже правый, — проворчал Каулай Мак-Ардри. — Разве это подходящее занятие для паренька твоих лет? Надеюсь, ты не потащишь эти книги с собой, когда мы отправимся в военный поход?

Дункан покосился на Джареда, и герцог, чуть заметно кивнул. Получив разрешение напрямую заговорить с графом, Дункан поклонился Каулаю.

— Боюсь, что я не смогу сопровождать вас в этой военной кампании, милорд, — пояснил он, — поэтому дома останутся не только мои книги, но и я сам.

— Не поедешь с нами?! — Каулай нагнулся вперед, со смущающей прямотой разглядывая Дункана. — О, ах, да, я и позабыл, ты ведь тот самый мальчишка, что хочет стать священником. Ну что ж, славное призвание… Может, больше подходит для тихонь, но все равно неплохо.

— Если Господь желает, чтобы я стал священником, сударь, то я постараюсь по мере сил исполнить Его волю, — негромко ответил Дункан.

— Вот и отлично! Ну, а пока ты можешь и исполнить свою волю тоже! — и граф во все горло расхохотался. Дункан подумал про себя, что никогда еще не видел человека столь полного жизненной энергии. Он был таким огромным и веселым, что напоминал персонажа из детских сказок. — Тут будут танцы, паренек, а сын Мак-Лайна, даже если он собрался стать священником, не должен прятаться за древними книжками, покуда еще играет музыка и хорошенькие девчонки скучают без кавалеров!

Граф Каулай поднялся с кресла и одним широким шагом перемахнул все три ступени, ведущие с помоста в зал. Взяв Дункана за руку, он подвел молодого человека к небольшой группе женщин, собравшихся на том конце стола, где были расставлены сласти.

— Красотки мои, я тут привел вам славного паренька! — объявил граф, в то время как Дункан, обернувшись через плечо, с обреченным видом улыбался отцу. Джаред поприветствовал его, подняв свой кубок, без слов приказывая сыну взять на себя обязанности гостеприимного хозяина, которые затем Дункану придется исполнять все лето, в отсутствие отца и старшего наследника. — Поскольку ни одна из девушек клана Мак-Ардри не должна оставаться в одиночестве, пока танцуют «Веселого Эйдана», то этого юного Мак-Лайна я препоручаю собственной дочери. А вы, дамы, позаботьтесь о себе сами и найдите кавалеров среди его родичей!

Девушки, смущенно хихикая, принялись перешептываться и разбежались, повинуясь приказу графа. Раскрасневшийся Дункан согнулся под гнетом руки Каулая Мак-Ардри, всем своим весом опершегося ему на плечо. Лишь сейчас он разглядел перед собой очаровательную, скромную девушку, с которой их познакомили сегодня днем. Та улыбнулась, сочувствуя незавидному положению, в котором оказался Дункан, но одновременно и не скрывая своего удовольствия при мысли, что сможет потанцевать с кем-то еще, кроме братьев и кузенов.

— Ее зовут Мариса, — представил Каулай, подталкивая Дункана ближе, — а его — Дункан, — объявил он дочери.

Дункан приветственно поклонился, и среброволосая девушка с любезным, и серьезным видом присела в ответном поклоне, а Каулай уже развернулся и громогласно принялся отдавать приказы музыкантам.

— А дети пусть ведут танец! — закончил он, не обращая ни малейшего внимания на взгляды, которыми Дункан с Марисой обменялись у него за спиной.

— Вы когда-нибудь танцевали прежде «Веселого Эйдана»? — нежным шепотом, который почему-то напомнил ему перезвон церковных колоколов, обратилась к Дункану Мариса Мак-Ардри.

Сглотнув застрявший в горле комок, он покачал головой.

— Нет, боюсь, что нет, леди Мариса, — столь же церемонно отозвался он. — Но поскольку ваш досточтимый батюшка велел нам возглавить танец, то, возможно, вы могли бы описать мне основные движения?

— Ну, разумеется, — Мариса заговорщицки улыбнулась, и Дункан, взяв ее за руку, повел девушку на площадку для танцев, поближе к музыкантам, откуда и полагалось начинать движения паре, открывающей танец. — По-моему, он вознамерился подшутить над вами, но я не сомневаюсь, что мы его переиграем… Я же видела, как вы танцевали с вашим кузеном, милорд. Не теряйте уверенности в себе.

Дункан кивнул, но промолчал, поскольку ни одной умной мысли на ум ему, как назло, не приходило. Он был неплохим танцором, — ведь ощущал в душе призвание стать священником, но отнюдь не монахом-затворником, — а фигуры в танцах в основном всегда повторялись и были прекрасно ему известны. Мариса в точности указала ему, что их ждет впереди и, отсчитывая такт, он уже заранее смог представить себе этот незнакомый танец. Когда заиграла музыка, и партнеры поклонились друг другу в начальном реверансе, Дункан без колебаний сделал шаг вперед и принял ее руку…

«Она была легкая, как перышко, — подумал Дункан с печальной улыбкой, невидящим взором глядя на распятие над алтарем. — Вдвоем мы являли собой истинное совершенство, словно зеркала, в точности отражавшие друг друга… Ни разу не сбились с шага, ни разу не утратили ритм…»

Граф Каулай во всеуслышанье похвалил его исполнение, хотя, должно быть, досадовал в душе, что клан Мак-Ардри в своем излюбленном танце не смог превзойти Мак-Лайнов.

«И еще трижды мы танцевали в тот вечер… А затем праздник закончился, и я мог только злиться, что потерял впустую столько времени, просиживая над Ливием… этим ограниченным, полным предрассудков Ливием!»

Вполсилы он ударил кулаком по ограждению алтаря, но на губах его по-прежнему играла улыбка, а взор лучился отраженным золотом алтарного креста.

«Ее отец сам свел нас вместе, — думал он. — Мы были созданы друг для друга, родились для того, чтобы помочь нашим семьям преодолеть все разногласия и навсегда соединить их в родстве и дружбе. Я знаю это совершенно точно. И ведь брак также может быть формой служения Господу. Он обладает собственной святостью — приверженностью миру, друг другу, служению в любви и покорности до конца дней своих. Мы даже могли бы назвать нашего первого сына Ардри в честь ее бедного глупого брата, и тогда умерший вновь ожил бы…»

Снаружи запинающийся проигрыш трубы наконец прекратился. Дункан заставил себя встряхнуться, возвращаясь мыслями к реальности и прислушиваясь, не раздадутся ли снаружи легкие шаги Марисы, — ибо именно ее он дожидался сейчас в пустынной часовне. Время близилось к полуночи. Именно в этот час они договорились встретиться здесь. Дункан точно не знал, сколько времени прошло, но дожидался ее уже, казалось, целую вечность.

Когда она появится, нужно будет сделать все очень быстро. Отец Ансельм, помощник капеллана Мак-Лайнов, отца Моргана, появится вскоре после полуночи, чтобы отслужить заутреню, а затем и весь дом начнет просыпаться, ибо граф Каулай во всеуслышанье объявил, что они не останутся под крышей Джареда Мак-Лайна ни на миг дольше положенного. Поэтому они уедут, все до единого, и Мариса… даже после того, что они сделают сегодня с Дунканом. Но позже еще будет время известить оба семейства о свершившемся нынешней ночью…

Несмотря на усталость, Дункан заставил себя выпрямиться и застыть в почтительной позе. Он не должен пренебрегать молитвами…

— Отец наш Небесный, — прошептал он, вновь воззрившись на алтарь, — прости нас за этот обман. Но нам больше не к кому обратиться, кроме Тебя! Никто больше не желает слушать нас… Никто не хочет понять!

Сунув руку под рубаху, он достал маленькое серебряное распятие, которое всегда носил на груди, и при этом случайно оцарапал тыльную сторону ладони об застежку броши в форме львиной головы, которая скрепляла плед у него на плече. Игла резко кольнула руку, и он прикусил нижнюю губу, расправляя яркий тартан, а затем с силой сжал в пальцах нательный крестик.

Эту брошь Дункан собирался подарить Марисе в залог их любви. Если бы мир внезапно не обезумел и они могли бы во всеуслышанье объявить о своей любви, то он предпочел бы подарить ей фамильный перстень Мак-Лайнов, который носил на мизинце левой руки, — но сейчас придется обойтись памятной, но все же не столь приметной брошью. Ее Мариса сможет носить в знак их тайного супружества с куда меньшей опаской, нежели кольцо с гербом Мак-Лайнов. Однако рано или поздно придет время и для него…

Думая о своей броши и о том значении, которое она неожиданно приняла для него, Дункан невольно вновь обратился мыслями к прошлому, и пьянящие воспоминания вскружили ему голову, — воспоминания, которые он старался подавить весь этот ужасный, тягостный день с того самого мига, как на рассвете оба клана, переругиваясь и то и дело хватаясь за оружие, вернулись в замок после ночного происшествия. Продолжая молиться в темной часовне, краем уха прислушиваясь, не раздадутся ли желанные шаги возлюбленной, Дункан со всей страстью, отдался восхитительным воспоминаниям, в которых таилось столько сладости и боли…

* * *

Предполагалось, что он должен быть сейчас поглощен чтением, выполняя задания, данные ему наставниками на то время, пока Дункан размышляет о своем будущем. Со своей стороны, Марисе полагалось вышивать, укладывая один за другим аккуратные стежки, которыми она украшала его рубаху. В какой-то мере, именно этим они и были заняты сейчас, — но на самом деле, серьезные занятия являлись лишь уловкой, ибо они то и дело исподволь бросали друг на друга нежные взгляды.

Встретившись глазами, оба заливались смущенным смехом, что позволили себя вот так поймать, и вновь пытались вернуться к работе, но это было сложно, так сложно… Под теплым весенним солнышком, на поляне в Ордуинском лесу, после восхитительного завтрака на траве и беготни на свежем воздухе невозможно было даже представить себе иного занятия, кроме как грезить друг о друге.

Спустя какое-то время Дункан окончательно перестал притворяться, будто сосредоточен на чтении. Перевернувшись на живот у ног Марисы, чуть поодаль от нее, он уложил подбородок на скрещенные руки и уставился на девушку, любуясь ее трудолюбием. Игла сноровисто, с выверенной точностью сновала вверх-вниз сквозь тонкое полотно, всякий раз издавая едва слышный глухой щелчок, по мере того как вырастал затейливый узор. Сонные львы Мак-Лайнов, вышитые коричневым шелком, нежились среди переплетенных зеленых и лазурных лоз, кое-где подчеркнутых серебром и украшенных кассанскими розами.

Однако отнюдь не затейливая вышивка так привлекала взоры Дункана. Он уже видел ее, восхитился и заявил, что ждет не дождется того дня, когда сможет примерить обновку. Но сейчас его куда больше интересовала сама Мариса, восхитительная, подобная творению самого искусного мастера.

Он решил, что никогда еще не видел ее столь прекрасной… несмотря даже на мальчишеский наряд, который она предпочла сегодня, чтобы удобней было скакать верхом, — из этих вещей Дункан вырос еще прошлым летом. На самом деле, росту в нем прибавилось всего на ладонь по сравнению с тем временем, когда он носил эту тунику, куртку и штаны, но грудь его стала шире, и плечи окрепли, так что госпожа матушка, суровым взором окинув сына, почти весь его гардероб отправила в сундуки и вновь призвала на помощь портного.

Впрочем, девицам благородного рождения не привыкать было носить мальчишеские обноски. Кузина Дункана, Бронвин Морган, порой и сама рылась в залежах вещей, из которых выросли ее двоюродные братья и которую еще не успели раздать бедным, прихватывая для себя то какую-то одежку Дункана, то даже Кевина, — но Дункан не мог припомнить, чтобы она так хорошо смотрелась в мужском наряде. Нет, конечно, она была очень мила… Но все же не так восхитительна, как Мариса, — даже с серебристыми волосами, перехваченными ленточкой за спиной, чтобы не растрепались на ветру и не мешали работе.

— А я думала, ты читаешь, — шепнула Мариса, оторвав взгляд от вышивания… и все же она избегала смотреть на молодого человека, распростершегося у ее ног.

Дункан широко улыбнулся.

— А я, и правда, читаю. Читаю самую восхитительную поэзию, какая только существует на свете. Тебе кажется, что я смотрю на тебя, но на самом деле я вижу перед собой столь изысканные стихи, что сам лорд Ллевеллин был бы счастлив положить их на музыку. Скажи, за последние пять минут я уже говорил, что люблю тебя?

— О, — смутилась она, устремляя на него застенчивый взор. — Ты совершенно невозможен.

— Вероятно, — кивнул он, признавая очевидное. — Скорее всего, ты права. Но если я невозможен, то ты просто невероятна. Я говорю чистую правду. Ты самая чудесная, восхитительная девушка, какую я знаю. Я дождаться не могу, чтобы наши отцы вернулись домой и мы смогли бы наконец пожениться.

— И все же подождать придется, — напомнила она, раскрасневшись от изысканных комплиментов.

Что-то в ее смущении тронуло Дункана куда сильнее, чем он мог себе представить, и беззаботная улыбка растаяла на губах, уступив место созерцательному настрою. Он любовался Марисой, ее бледной, сияющей, розоватой кожей, от лба до самого изгиба груди, лишь слегка прикрытой расстегнутым воротом рубахи. Осознав, куда устремлен его взгляд, девушка покраснела еще сильнее.

— Дункан… — начала она, но тут же запнулась и в свою очередь уставилась на него.

Что-то странное было в лице юноши, в его широко распахнутых голубых глазах, светившихся любовью, в задумчивой улыбке на чуть приоткрытых губах, — словно он вот-вот заговорит и скажет нечто… нечто такое, что останется в душе Марисы самым драгоценнейшим воспоминанием до конца ее жизни.

— Дункан? — повторила она. — О чем ты думаешь?

— Я думал о том, как люблю слушать твои голос, — промолвил он негромко и подвинулся, чтобы сесть с ней рядом, почти касаясь девушки плечом. — Твой приграничный выговор звучит так чудесно… Ты прекрасна вся, с ног до головы, и я люблю тебя всю целиком! Ты знаешь это?

Она улыбнулась его восторгу и, склонив голову, вернулась к вышиванию.

— А о чем ты думаешь сейчас?

Он выразительно взмахнул руками.

— Я бы хотел, чтобы лето никогда не кончалось! Тогда мы могли бы все дни проводить точно так же, как сегодня.

— Если лето не кончится, — возразила практичная Мариса, — то наши отцы никогда не вернутся домой из Меары… И мы так и не сможем пожениться.

— Мы могли бы во всем признаться матерям, — заметил он, вновь переворачиваясь на спину и укладывая голову ей на колени, мешая вышивать. Затем улыбнулся, смущенный собственной дерзостью. — Но, должно быть, ты совершенно права. Матушкам позволено сочувствовать и давать советы, но решать должны отцы.

— Так ты согласен подождать?

— А разве у меня есть выбор? — Чуть приподнявшись, Дункан взял руку Марисы в свои и поцеловал ладонь. Она ощутила тепло его дыхания на своей коже и с улыбкой склонилась, чтобы поцелуем растрепать его каштановые кудри.

— Хочешь ты того или нет, — прошептала она, — но боюсь, что потерпеть придется.

Дункан с преувеличенно горестным вздохом откинулся назад, уютно пристраивая голову у девушки на коленях.

— Мариса…

— Да, мой дорогой?

— Я бы хотел иметь дочь, точь-в-точь такую же, как ты, — промолвил он, вновь погружаясь в мечты, которым столь часто предавался в последнее время. — Ты согласна подарить мне ее? Подарить мне славную маленькую дочурку, которая будет так похожа на свою мать?

— Как только поженимся, — пообещала она. — Я сделаю все, что смогу, дабы подарить тебе дочь. Но когда она повзрослеет и найдет себе мужа, — разумеется, ты сам выберешь его, а я одобрю твой выбор, — ты будешь чувствовать себя одиноким и возненавидишь мужчину, который заберет ее от нас, даже если он будет славным и милым юношей.

— Вот уж глупости! — фыркнул Дункан. — Никуда он ее не заберет. Я подарю им замок по соседству.

— Это было бы славно. А как насчет сыновей? Разве ты не хочешь иметь сыновей? Большинство мужчин только об этом и мечтают.

— Конечно, и я тоже, — подтвердил Дункан. — Я хочу много сыновей. Ты, должно быть, уже заметила, что в клане Мак-Лайнов не хватает мужчин.

— Тебя мне больше чем достаточно, — возразила Мариса, целуя его в лоб.

— А вот за это большое спасибо, — засмеялся Дункан. — Но боюсь, что господин мой батюшка позволил бы себе почтительно не согласиться с тобой. — Он широко раскинул руки, словно надеялся, что сможет одними лишь своими словами заполнить всю поляну вокруг них потомками Мак-Лайнов. — Мой отец сам был единственным сыном, равно как дед и прадед в своих поколениях. А теперь есть только Кевин и я. Вряд ли нас можно назвать большим кланом.

Взгляд Марисы сделался серьезным, и широко раскрытыми янтарными глазами она взглянула на Дункана.

— Если бы ты стал священником, то только Кевин мог бы жениться и произвести на свет сыновей, — прошептала она. — О, Дункан… Ты твердо уверен, что не пожалеешь об этом?

Он сел, сжимая ее в объятиях. Лицо его сделалось серьезным.

— Я уже говорил тебе, Мариса, что и без того сомневался, ступаю ли я на правильный путь, пожелав принять сан священника. Это было еще до нашей встречи с тобой. В конце концов, ведь законы Церкви запрещают рукоположение Дерини… даже если призвание очень сильное. И даже если эти законы несправедливы, все равно я был бы неправ, нарушая их. В общем, кесарю кесарево… так, наверное.

— А если бы мы все же не встретились? — продолжала она настаивать, положив голову ему на плечо. — Что тогда? Нарушил бы ты закон или все же почтил кесаря?

Дункан улыбнулся столь обтекаемой формулировке.

— Наверное, все же решился бы нарушить, — признал он. — Трудно сказать в точности, когда я впервые ощутил это, но, кажется, призвание было со мной всегда. Одному Господу известно, сколько Дерини за эти годы нарушили закон и сохранили свою тайну… И лишь один Бог может сказать, совершили ли они грех, сделав это. Церковь, конечно, именно так и считает, и они многих из нас сожгли за то, что мы думали иначе. Но теперь ты здесь, и мы скоро поженимся, так что я больше не боюсь согрешить.

— А ты думаешь, они бы тебя обнаружили… епископы и все прочие?

Он пожал плечами.

— Кто знает? Такие вещи нельзя скрывать до конца жизни. По крайней мере, мне так кажется. Если у тебя есть сила и возможность что-то изменить, то очень трудно стоять в стороне и делать вид, что ничего не происходит. Так что, возможно, таким способом Господь пытается мне указать, что еще не пришло время для Дерини занять свое место в лоне Церкви.

С тяжким вздохом Дункан вспомнил о тех чувствах, что испытывал во время мессы, когда наблюдал за отцом Лорканом и отцом Ансельмом, творившими ежедневное чудо превращения самых простых мирских вещей в Божественные вместилища Его воли и присутствия. Он так надеялся, что и сам однажды сможет пропустить сквозь себя этот священный божественный свет… и самому стать ближе к Господу.

— Рано или поздно мы отыщем ответ, — промолвил он больше для самого себя, нежели для Марисы. — Я в этом твердо убежден.

— Все так несправедливо, — вздохнула Мариса, пряча лицо в складках его рубахи. — Ты бы был таким хорошим священником… Ты добрый, славный и так много знаешь! А то, что ты Дерини… Я уверена, что благодаря этому ты смог бы служить Господу еще лучше. Но нет… они не желают иметь священников-Дерини и готовы убивать их за это! Вот подлинное зло.

— Не стану с тобой спорить, — ответил ей Дункан, улыбаясь подобному красноречию. — Однако будем смотреть в будущее с надеждой. Возможно, рано или поздно все изменится. Король Брион в открытую поддерживает моего кузена Аларика. Кроме того, все знают, что рано или поздно Кевин возьмет в жены Бронвин, несмотря даже на то, что она Дерини. Морганы и Мак-Лайны — это уже две семьи, которые не назовешь ни бедными, ни лишенными влияния. Именно мы можем положить начало будущим переменам среди людей, ответственных за процветание королевства. Возможно, я тоже со временем смогу признаться в том, кто я такой, ибо теперь нет никакой нужды хранить это в тайне. В следующем поколении у нас будет уже целых два герцога-Дерини и король, который поддержит их во всем. Кроме того, кто может сказать, в еще скольких знатных семействах, кроме нашего, течет кровь Дерини? Я надеюсь, что рано или поздно один из наших сыновей сможет в открытую признать свое наследие и при том сделаться священником. Для меня этого вполне достаточно, если только ты будешь со мной.

Его горячая речь превратилась в настоящую проповедь, полную упований на великое будущее своей расы, которые он так редко осмеливался высказать вслух. Голубые глаза Дункана сияли восторгом. Мариса больше ничего не сказала, не желая омрачать столь прекрасный день. Прошлая решимость Дункана стать священником была слишком велика, чтобы они могли сейчас говорить об этом без боли. Осознав причины ее задумчивости, Дункан и сам притих, вновь лег на траву рядом с девушкой и уложил голову ей на колени.

— В любом случае, все это в прошлом, — пробормотал он с улыбкой, — а мы сейчас должны говорить о будущем… и о том, в чем можем быть вполне уверены. Ты согласна завести целую кучу детишек, Мариса?

— О, да, конечно, — она со смехом взмахнула рукой. — У нас будет уйма сыновей и хотя бы одна дочь… Хотя, по справедливости, я бы предпочла, чтобы девочек и мальчиков было поровну.

— Мы же говорим о семье, а не пытаемся составить танец из восьми пар, — поддразнил ее Дункан. Она в шутку взъерошила ему волосы.

— Ну, это мы еще поглядим, — заметила Мариса. — У нас будут чудные, благовоспитанные детишки-Дерини, и у Кевина с Бронвин — тоже. И они все будут расти вместе, правда?

— Да, а когда Аларик тоже женится… — он помолчал и вдруг широко ухмыльнулся. — Ха, ты только вообрази, чтобы Аларик остепенился и обзавелся семейством!

— Еще забавнее будет, когда ты обзаведешься семейством, — поддразнила его Мариса в ответ. — Но ты верно говоришь: когда он наконец найдет себе жену, его дети станут кузенами наших малышей и подружатся с ними. Ты только вообрази себе — целое семейство, огромный дом, полный прекрасных, одаренных ребятишек! Все вокруг будут их обожать… И они построят счастливое будущее для всего народа Дерини.

— Да поможет нам Бог, — прошептал Дункан, возводя глаза к небесам. И все же он не смог удержаться от улыбки. — Ты будешь очень занята, любовь моя!

— Со всем почтением к вам, милорд, — возразила она и, склонившись, поцеловала Дункана в кончик носа, — это вы будете все время заняты. А я буду вынашивать детей, как можно чаще.

— Расскажи мне об этом поподробнее, — взмолился Дункан, обнимая ее за талию и утыкаясь лицом в складки старой туники, от которой теперь веяло ее сладким ароматом и запахом лаванды. — Расскажи мне, как это будет, когда мы наконец поженимся.

Этот вопрос они привыкли то и дело задавать друг другу, превратив его в излюбленную игру с той самой поры, как осознали, что их чувства друг к другу — нечто большее, чем простое влечение или влюбленность. И поскольку в глубине души Дункан по-прежнему оставался священником, для него эта игра сделалась чем-то вроде молитвы, богослужения, которое отныне ему уже не дано совершать перед божественным алтарем.

— Мы поженимся в соборе святого Тейло, и я надену вуаль с венчальной короной Мак-Лайнов, — заученно откликнулась она, а Дункан, прикрыв глаза, погрузился в легкий транс, вызывая перед своим внутренним взором все те сцены, что описывала его возлюбленная. — На мне будет платье из белоснежной парчи с серебряной вышивкой по подолу, украшенное розами, и трубачи будут приветствовать меня на входе в церковь. А там, внутри, ты будешь ждать меня в наряде из небесно-синего шелка, расшитого серебром, и во всем мире не будет людей счастливее, чем ты и я.

Так она говорила нежным, негромким голосом. Они будут жить в Уискинском замке, в Кассане, продолжала она, и надзирать за теми отдаленными владениями, которые герцог Джаред не имеет времени и возможности посещать достаточно часто, — и так вплоть до того дня, пока Кевин наконец не примет герцогский титул. Затем они переедут в Кирни, где климат куда более мягкий, и станут заправлять там всеми делами до тех пор, пока старший сын Кевина и Бронвин не войдет в возраст. Но впрочем, никакой разницы, где они будут жить, — при дворе ли короля Бриона, или дома, среди родных холмов, — все вокруг будут говорить, что не знают людей более счастливых и любящих друг друга, нежели Дункан Мак-Лайн и его драгоценная супруга леди Мариса.

В такие моменты Дункан влюблялся в нее все сильнее и сильнее, и сама Мариса становилась для него кем-то вроде священнослужительницы, которая проводила их собственные торжественные обряды, вознося хвалу всему Божьему творению.

«Брак, — думал он, — может ведь также быть своего рода священным призванием. Мы должны заботиться друг о друге, как желал сам Христос, ибо он завещал любить друг друга так же, как Он любит нас… И, кроме того, брак — это постоянная забота, трата времени и своих способностей, источник, к которому люди спускаются, дабы освежиться от повседневных мирских тягот и забот и с новыми силами вернуться к своему служению».

Таковое священное призвание, как ощущал его сейчас Дункан, не входило ни в малейшее противоречие с церковными и светскими законами и отнюдь не грозило ему смертной казнью.

Погрузившись в сладостные грезы, Дункан внезапно очнулся и удивленно уставился на Марису, которая выдернула у него из шевелюры несколько волосков. Он коснулся ее руки, и девушка улыбнулась возлюбленному.

— Ну, ты пробудился наконец? — прошептала она. — Тебе нравятся эти видения, что я соткала для нас?

— Они восхитительны, — отозвался он. — Возможно, в один прекрасный день я смогу показать тебе те образы, что являются мне в мыслях. Но что ты делаешь с моими волосами?

— Увидишь сам, — загадочно отозвалась она.

Дункан выпрямился, глядя, как она вырывает несколько своих, куда более длинных серебристых волосков и складывает их в ладонь. Затем, поднявшись с травы, она подошла к пасущимся пони, привязанным на длинной веревке на самом краю поляны. Ласковым голосом Мариса подозвала животных поближе. Те с готовностью откликнулись на зов, — весьма удивившись, когда она не предложила им никакого угощения, а лишь выдернула у каждого из хвоста по нескольку волосков, тщательно следя, чтобы они не перемешались друг с другом.

Вернувшись к Дункану, который с изумлением взирал на происходящее, она опустилась рядом с ним на колени и начала сплетать косичку — волоски пони и человеческие, волосы Дункана и волосы Марисы. Когда косичка, — ограниченная по длине самыми короткими волосами, принадлежавшими, разумеется, Дункану, — была готова, Мариса переплела концы воедино и соединила их, превратив в кольцо, которое вполне годилось на безымянный палец.

Дункан молча взирал на эту трехцветную полоску, — черные волоски пони, обвивавшиеся вокруг каштановой и серебристой прядки, струившиеся подобно бесконечному ртутному узору…

— И что дальше? — поинтересовался он.

— Возможно, это всего лишь суеверный обычай, — со спокойной улыбкой откликнулась она, — но ты должен признать, что это — исключительно наше с тобой украшение.

С этими словами она надела кольцо на безымянный палец его левой руки. Осознав, что задумала его возлюбленная, Дункан встал на колени рядом с ней.

— Я даю тебе клятву, — прошептала она, глядя Дункану прямо в глаза поверх их переплетенных рук. — Обещаю, что я, Мариса Мак-Ардри из Транши, выйду замуж за тебя, Дункан Мак-Лайн, в самое ближайшее время, как только это станет возможным. И я также клянусь, что сделаю все, дабы стать тебе верной и хорошей женой и доброй матерью твоим детям. Да поможет мне Бог!

Дункан снял с пальца кольцо, поцеловал его и в свою очередь одел ей на безымянный палец левой руки.

— Я также даю тебе клятву, — промолвил он и, потянувшись, смахнул слезы, что выступили у нее на глазах. — Обещаю, что я, Дункан Мак-Лайн из Кассана, возьму в жены тебя, Мариса Мак-Ардри, как только это будет возможно, и я также клянусь, что буду тебе верным и хорошим мужем и добрым отцом твоим детям, да поможет мне Бог.

Он склонил голову над их переплетенными руками, и его глаза также наполнились слезами счастья. Он поцеловал тонкие пальчики Марисы один за другим, а затем они обнялись, залитые солнечным светом на зеленой лужайке, где поблизости безмятежно паслись их кони. И этот день казался бесконечным…

Воспоминание о нем вновь вызвало счастливые слезы на глазах Дункана, несмотря на весь ужас последних часов. Он потянулся за манжету рубашки, где обычно хранил носовой платок, но тут же со вздохом сообразил, что в спешке забыл взять его с собой, ибо очень торопился попасть в часовню незамеченным.

При этой мысли горестный смешок сорвался с уст Дункана, и он закрыл лицо своим клетчатым пледом. Разве может остаться незамеченным сын Джареда Кассанского в полночь посреди замка, разряженный в церемонные одежды Пограничья? На нем был дублет из мягкой коричневой замши, расшитый серебром, великолепная рубашка, вышитая руками Марисы, — и восемь ярдов ярчайшего тартана Мак-Лайнов, накинутого на плечи и скрепленного на плече изящной брошью, которая вскоре по праву будет принадлежать Марисе, как тайной невесте знатного юноши-Дерини… Едва ли такой наряд можно было счесть неприметным.

Вдалеке Дункан услышал размеренный звон колоколов, отмечавших полуночный час. Он мгновенно застыл, но тотчас покачал головой, насмехаясь над собственной нервозностью. Ну, разумеется, это колокола аббатства Кулди, где новый аббат не уставал вводить самые строгие правила, борясь с леностью своих подопечных монахов. Он решил, что при прежнем настоятеле дисциплина в аббатстве совсем никуда не годилась, и потому приказал звонить в колокол ко всем службам на пять минут раньше положенного срока, чтобы все успевали попасть в церковь вовремя.

Что касается Дункана с Марисой, то эти колокола должны были стать для них сигналом. Стража менялась ровно в полночь, и хотя при нынешних обстоятельствах никто не стал бы задавать лишних вопросов дочери Мак-Ардри, которая выразила желание помолиться ночью в часовне, но если все же кто-то увидит ее в замке, то девушке вполне могут посоветовать вернуться и помолиться в своих покоях.

Однако если она успеет выйти из комнаты, как только прозвонят колокола аббатства, то успеет пробежать по коридору до герцогской часовни как раз перед сменой караула и окажется в полной безопасности. Таким образом, когда колокола собора святого Тейло у внешних стен замка пробьют настоящую полночь, — если только все пойдет по плану, — то Мариса уже будет здесь.

Дункан сумел подавить нервный смех, но улыбка так и не покинула его губы. Совсем не такую свадьбу воображали себе они с его нареченной. Ничего даже близко похожего… Рядом с Дунканом у алтаря не будет стоять ни Кевин, ни Аларик. Первый сейчас спал у себя в постели, утомленный долгой скачкой из Меары, а второй…

Дункан вспомнил о своем миловидном светловолосом кузене, и улыбка его сделалась задумчивой. Должно быть, Аларик сейчас спит в королевском дворце и видит сны, подобающие юному герцогу Корвинскому, который служит своему королю одновременно как верный вассал и как опытный маг-Дерини. Едва ли Аларик в состоянии вообразить себе, что задумал его кузен! Увы, но их не ждет ни пышная свадьба с роскошными нарядами, ни богатая церемония, ничего такого, что привлекло бы внимание к необычности происходящего. Пока что это невозможно.

Но когда закончится все это безумие, Дункан с Марисой смогут пожениться еще раз, уже по-настоящему, и тогда все будет по-другому. Тогда они получат великолепный свадебный пир. Там будет Джаред, во всем своем горделивом великолепии, — первый и главный из героев, которыми восхищался Дункан. Будут там и его любимая матушка Вира, и брат, и оба кузена, и вся родня Марисы, а может быть, даже король… И все Мак-Лайны, и все Мак-Ардри, и… и…

— И прошу тебя, Господи, пусть не будет больше между ними никаких раздоров, — выдохнул вслух Дункан и закрыл глаза, вызывая перед внутренним взором все эти счастливые картины. Настоящий свадебный день, счастливый свадебный день, — с куда лучшими трубачами, чем этот несчастный необученный мальчик на крепостной стене, — и собор святого Тейло, до отказа забитый нарядными гостями…

— Отец наш Небесный, пусть воцарится покой… Пусть мы с Марисой сумеем восстановить мир между нашими семьями в знак благодарности за ту любовь, что наши семьи подарили своим детям. Теперь, когда мы повзрослели, мы можем это сделать для них!

Тот день, когда он придет, будет днем серебряных одежд и сладкого аромата церковных благовоний. Это будет день священников и принцев крови, день единения двух кланов и воцарившегося спокойствия на границах королевства. Но сегодня ночью было время тайны и священного уединения для юноши и девушки, почти еще подростков, у которых, однако, оказалось больше здравого смысла, чем у тех, кто называли себя мужчинами. В эту ночь надлежало склониться перед единственным надежным, непоколебимым, достойным доверия якорем в этой ужасающей буре, полной неприкрытых угроз и обещаний жестокости. Ночь, когда Марисе Мак-Ардри и Дункану Мак-Лайну надлежало предать себя в руки Господа и позволить Ему соединить их во плоти во веки веков.

Скоро она будет здесь. Дункан поднялся с молитвенной скамеечки, бездумно отряхнул мягкий замшевый дублет, бросил быстрый взгляд, чтобы убедиться, ровно ли лежит на плечах его клетчатая накидка, — все должно быть в идеальном порядке, насколько это возможно в таких обстоятельствах… в ожидании того прекрасного дня, когда все случится по-настоящему. Он был Мак-Лайном, потомком владетелей Кирни и Кассана, — а по матери Корвином из древнего и великого деринийского рода, — и он вызвал бы на поединок чести любого, кто усомнился бы в том, что он — достойная пара для своей возлюбленной!

Склонившись перед алтарем, дабы попросить прощения за этот миг дерзкой гордыни, Дункан опустился на скамью в первом ряду, стиснул руки между коленей и приготовился ждать. Его мысли блуждали, и он невольно засмотрелся на крошечные розы и на львов, что вышила на манжетах рубашки Мариса. Они напомнили ему об огромном гобелене с геральдическими знаками, висящем в парадном зале замка, — том самом, за которым каких-то несколько часов назад они с Марисой прятались, испуганно затаив дыхание… Неужто это и впрямь было только сегодня? Ему казалось, что с тех пор прошли многие годы…

— Это все твои проклятые родичи виноваты! Они не знают ни порядка, ни почтения к старшим! — приграничный акцент Каулая Мак-Ардри от волнения и скорби сделался еще заметнее. — Мой мальчик… Мой славный, храбрый мальчик мертв! А ты говоришь, чтобы я об этом забыл! Забыл! — Граф Траншайский взревел от невыразимого гнева и боли. — Ты бы так не говорил, будь это твой собственный отпрыск… да будет Господь мне свидетелем, герцог Кассанский!

Дункан Мак-Лайн невольно поморщился, скрываясь за гобеленом и сжимая руку Марисы с такой силой, что у нее даже занемели пальцы. Он никогда не мог и вообразить, чтобы столь высокий и гордый титул, как у его отца, кто-то смел произнести подобным тоном, — словно это было худшее из ругательств. Он ждал, едва осмеливаясь вздохнуть, что последует неминуемый взрыв. Джаред был человеком необычайно терпеливым, — как прекрасно знал его сын по собственному опыту, — но сейчас в доме царило столь невероятное напряжение, что даже сам воздух в замке Кулди мог в любой момент разразиться снопами искр, словно от неудачного колдовства Дерини. Миролюбие герцога было не беспредельным. Да при таких обстоятельствах и сам святой Тейло наверняка не выдержал бы и ответил угрозами на угрозы!

Однако в напряженной тишине голос Джареда прозвучал громко, но на диво спокойно:

— Я вполне готов к тому, что следующими твоими словами будут: «Свершившегося правосудия недостаточно».

В ледяном тоне герцога Кассанского невозможно было уловить ни тени эмоций. Так всегда действовали Мак-Лайны, когда сталкивались с политической ситуацией, из которой не существовало достойного выхода. Хотя Дункан и не видел сейчас отца, но вполне мог представить себе, как тот стоит, гордо расправив плечи и упираясь сжатыми кулаками в бедра, взирая на своего скорбящего соседа и стоически вынося несправедливые обвинения, которые обрушивает на него Каулай в своем горе.

Синие глаза его блестели как зимний лед, на лице была написана решительность и суровость, — в такие мгновения Джареда окружал ореол суровой царственной решимости, которая всегда внушала Дункану с Кевином подлинное благоговение. Джаред в эти минуты так отличался от обычных людей, что оставалось лишь умолять его о прощении и надеяться, что, успокоившись, он вновь станет обычным человеком… Дункан ощутил даже жалость к Каулаю, хотя и опасался, что сейчас герцог Кассанский ничем не сможет пробить панцирь гнева и скорби, которым окружил себя отец, потерявший сына в бессмысленной драке.

— Так что же, ты желаешь, чтобы я отдал тебе жизнь одного из своих сыновей за жизнь твоего? — продолжил Джаред… и теперь уже Мариса вцепилась в ладонь Дункана, больно царапая кожу ногтями. — Или ты предпочтешь затеять кровную месть… что приведет к тому же самому результату? Каулай, во имя любви к Господу нашему, образумься. Неужто новые убийства вернут Ардри из мира мертвых? Умоляю тебя… успокойся! Человек, убивший твоего сына, был и сам казнен на месте. Твоего сына, хотя он не был женат и не породил на свет наследников, все же будут оплакивать женщины и дети… У моего человека была семья, и теперь они остались без кормильца. Неужто этого тебе недостаточно?

— Недостаточно, — отрезал Каулай столь же холодным и ровным тоном, как у Джареда, но полным столь невыразимой муки, что Дункан не выдержал и отвернулся, уткнувшись лбом в плечо Марисы, ибо, будучи Дерини, он не в силах был выдержать подобного наплыва чувств… — Потому что это мой сын мертв, и, как ты верно сказал, я не способен вернуть его. Потому что я не забуду до конца своих дней, что его убил один из Мак-Лайнов. Ты слышишь, герцог Кассанский, рука жителя Приграничья пролила кровь сородича! Хоть ты и стал больше похож на жителя долины, потому что с каждым годом все больше времени проводишь при дворе Халдейнов, но ты не можешь не знать, что у нас, в нагорьях, долгая память.

— Ты слепец, Каулай, но я от всей души сострадаю тебе, — со вздохом отозвался Джаред. — Однако помяни мое слово… Если ты вздумаешь вернуться на землю Мак-Лайнов с оружием, в поисках возмездия, которое уже было даровано, то мы дадим тебе такой отпор, которого эти нагорья никогда не забудут. Ибо больше всего на свете я не выношу одного: когда у человека есть голова на плечах, но он отказывается мыслить здраво!

— Мы не можем позволить им разойтись вот так! — свистящим шепотом обратилась к Дункану Мариса. Он ощутил ее теплое дыхание на своей щеке. С трудом подняв голову, юноша с тоской взглянул на свою возлюбленную.

— Но как мы сможем их удержать? — вопросил он в ответ. — Выйти посреди двух армий наших родичей, умолять их остановиться, попасть под случайную стрелу и тем самым лишь подлить масла в огонь взаимной вражды?

Мариса пальчиком коснулась его губ. Они слышали звук шагов и удаляющиеся голоса. Их отцы покидали зал, продолжая спорить между собой. Свита двигалась следом, и члены отныне враждующих кланов бросали друг на друга взгляды, полные недвусмысленной угрозы. Мариса выглянула из-за огромного гобелена. Сейчас зал был пуст, и она вышла на свет, вытащив Дункана за собой.

— С тобой все в порядке? — негромко спросила она, заботливо вглядываясь ему в лицо. — У тебя ужасный вид!

— Могу себе представить. — Дункан с трудом сглотнул. Мать много раз предупреждала его о необходимости крепких ментальных щитов. Она также рассказывала о силе эмоций, которые люди не способны сознательно контролировать. Она часто говорила об этом, но он слишком невнимательно слушал…

Дункан закрыл лицо руками, с силой прижимая пальцы к глазам. Он торопливо применил деринийское заклинание, чтобы изгнать усталость, волной накатившую на него, и поднял ментальную защиту, дабы укрыться от тревоги и страха, царивших повсюду в доме.

— Не тревожься, — с некоторым запозданием заметил он Марисе и широко улыбнулся. — Сейчас все пройдет.

— А священники еще говорят, будто все способности Дерини от дьявола, — с горячностью воскликнула Мариса. — Только удивительно, почему же дьявол тогда так жесток с ними!

— Забудь об этом, — попросил ее Дункан и, взяв за руку, вывел из парадного зала в коридор. Там, приложив палец к губам, он призвал возлюбленную к молчанию. Бросив встревоженный взгляд из-за угла, чтобы убедиться, что никто посторонний не встретится им за поворотом, он торопливо пробежал к лестнице, увлекая Марису за собой, пока она не остановила его. Они распластались у стены.

— Ты права, что дьявол и впрямь потрудился на славу в этом доме, вот только Дерини здесь ни при чем, — прошептал Дункан, с тоской глядя на девушку. — Мы не сможем ничего сделать, чтобы их остановить, если наши отцы все же ввяжутся в кровную вражду… А коли такое случится, мы уже никогда не сможем соединить свои судьбы!

— Но как ты не понимаешь, — настойчиво воскликнула Мариса, схватив Дункана за руки и окинув его жарким преданным взглядом, — в этом-то все и дело! Если бы мы уже поженились, то не было бы никакой кровной вражды… Они были бы родичами, куда более близкими, чем просто люди, живущие по соседству.

Дункан погрузился в молчаливую задумчивость. Неужели и впрямь есть шанс — пусть даже самый маленький — что если они заговорят об этом с родителями, то им удастся предотвратить кровопролитие? Каулай потерял наследника — это правда, но ведь когда отец выдает замуж дочь, он не теряет ее, а, наоборот, приобретает сына. Один сын вместо другого, и нет никакой нужды враждовать…

— И мой отец ведь тоже что-то потеряет, а не только приобретет, — прошептал Дункан, продолжая мыслить вслух. — Ведь, в конце концов, он надеялся, что один из его сыновей войдет в лоно Церкви… хотя постоянно повторял, что выбор остается за мной.

— Ну, ничего, полагаю, что герцог Кассанский обойдется и без привилегий родственных отношений с Церковью, — с удивительным нетерпением воскликнула Мариса. Она в волнении даже принялась дергать Дункана за рукав. — Ты думаешь, у нас получится? Ты мог бы поговорить с отцом?

Дункан нахмурился. Затем, как следует обдумав эту мысль, был вынужден отмести ее, с сожалением покачав головой.

— Как по-твоему, он был похож на человека, который в состоянии выслушать здравые доводы?

Мариса тоже вздохнула.

— Никто из них не станет нас слушать.

Они стояли в молчаливом отчаянии, на грани паники, пытаясь не утратить хотя бы остатки надежды. Дункан внезапно отпустил руки Марисы и стиснул ее в объятиях. Он и сам никогда не подозревал, что способен на такую горячность.

— Я не могу потерять тебя! — прошептал он. — Просто не могу, и я этого не допущу. Это просто невозможно! Разве они не видят? Неужто они не могут вообразить…

— Дункан! — Мариса оторвалась от него. Ее глаза повлажнели от слез, но она улыбалась. — В этом-то все и дело. Они не видят. Разумеется, ведь их не было здесь уже много недель! Но как же наши матери? Наверняка кто-то должен был заметить, что мы влюблены друг в друга!

На миг в сердце Дункана зародилась искра надежды, что в этом безумном мире еще остался для них хоть какой-то выход. Разумеется, кто-то должен был заметить. Как-то раз Бронвин видела, что они целуются во дворе, где надеялись укрыться от любопытных глаз, — а Брон как раз выглядывала из окна наверху. Она заговорила об этом с Дунканом, и тот благословил не по годам разумную девочку, — ибо она отнюдь не собиралась по-детски дразнить влюбленных. Скорее, она отнеслась к ним со взрослым сочувствием, изрядно сдобренным сестринским романтизмом, когда бросилась кузену на шею и радостным шепотом поведала, что знает об их тайне.

— О, это так чудесно! Дункан, я так ее люблю! У меня ведь никогда не было сестры… Это будет так мило… так прекрасно!

Он дружески поцеловал ее в чистый лобик и заставил поклясться, что она сохранит все в тайне…

Но теперь, задумавшись об этом, Дункан не мог не прийти к выводу, что помимо Бронвин и другие люди в замке наверняка что-нибудь заметили. Если уж не снисходительные матери, то хотя бы служанки или камеристки? Все возможно…

— Моя матушка наверняка обрадуется, — негромко заметил Дункан. — Но Мариса… моя мать ведь сейчас не скорбит по погибшему сыну.

Девушка побледнела. Слезы вновь потекли из глаз. Она также горевала по старшему брату, который был для нее настоящим кумиром, — увы, из-за юношеской горячности и слишком большой любви к прекрасному полу он, сам того не желая, разрушил все надежды своей младшей сестренки на счастливое будущее. А ведь он наверняка первым одобрил бы этот брак и пожелал Марисе всего наилучшего, будь он все еще жив, и если бы не случилось этого кошмара… Но он погиб, а кошмар нарастал с каждым часом, и от него не было спасения.

— Так что же нам делать? — вопросила она, щекой упираясь в плечо Дункана. — О, Боже, что же нам делать?

— Прежде всего мы не будем впадать в панику, — твердо заявил ей Дункан, ощущая растущее желание защитить возлюбленную от всех бед и навсегда стереть с ее щек эти горючие слезы. — Наверняка мы можем что-нибудь придумать… И обязательно придумаем.

— Мы могли бы дождаться, пока все успокоится, — всхлипнула она. — Только это наверняка займет какое-то время… может, целый год…

Дункан пошатнулся от одной мысли так долго терпеть разлуку в молчании. Мариса и сама явно была не в восторге от этой мысли, ибо она всхлипнула еще громче и поглубже зарылась лицом в складки тартанового пледа. Ее рыдания разрывали Дункану сердце, и он почувствовал, что не в силах этого больше терпеть.

— Мы не станем ждать, — заявил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно решительнее… Но на самом деле он и сам был до смерти напуган собственным упрямством. — Мы оба уже взрослые и вполне можем сами решать за себя. Мы вознамерились пожениться и обменялись клятвами. Если эти клятвы и впрямь хоть что-то стоят для каждого из нас… значит, пришло время исполнить их. А если мы на это не способны, значит, мы говорили не всерьез.

Она медленно подняла голову и влажными от слез янтарными глазами воззрилась на любимого.

— О чем ты говоришь?

Дункан с шумом сглотнул.

— Я говорю, что нам следует пожениться, — заявил он, смущаясь тем, как прерывается юношеский голос, произносящий эти взрослые слова. Он покраснел и откашлялся. — Сегодня ночью, пока вся эта глупость не зашла слишком далеко, мы просто обязаны пожениться.

Глаза Марисы расширились. Она бросила опасливый взгляд вверх и вниз по лестнице, а затем опять с изумлением и надеждой воззрилась на Дункана.

— Но разве это возможно? — прошептала она испуганно, но одновременно в восторге от собственной смелости. — Кто же нас поженит? Ваш местный священник или капеллан моего отца? Кто из них скорее согласится при таких обстоятельствах?

Дункан облизнул пересохшие губы. Его глаза от волнения сделались почти прозрачными, и он слепо уставился куда-то поверх ее плеча, воображая себе возможную реакцию окружающих, как только те узнают об их безумном, невероятном поступке. Что скажет епископ Браден, его наставник в Грекоте, один из тех, кто был всегда уверен, что из Дункана выйдет превосходный священник? Что скажет король Брион? Аларик? Их родители? Кевин, Бронвин, все Мак-Лайны, Мак-Ардри и их близкие и дальние родичи?..

— Нам не нужен священник, — хрипло прошептал он наконец, чувствуя, как сердце его яростно колотится в груди от подобной дерзости. — Поскольку впоследствии мы намерены пожениться должным образом, когда все обо всем узнают и ничего нельзя будет изменить, то сегодня нам можно обойтись без священника. Я читал об этом в прошлом семестре… когда у нас были занятия по каноническому праву.

— Но это же незаконно! — возразила Мариса. Надежда угасла на ее лице, и она вновь впала в отчаяние. — Как же можно без священника? Разве такие свадьбы бывают?

— Это именуется «per verba de praesenti», — пояснил он ей, намеренно пользуясь латынью, чтобы придать своему заявлению весомости. — Клятва, произнесенная перед свидетелями. Она имеет ту же силу, что брак в присутствии священника… только затем его надлежит должным образом освятить. Люди, живущие высоко в горах, постоянно так поступают, — в тех местах, где нет своей церкви, и им приходится дожидаться, пока странствующий священник не забредет в их края.

— Но кто станет нашим свидетелем? — спросила Мариса, к которой вернулась ее всегдашняя практичность. — И где и когда мы сможем это сделать? Мы должны решиться сегодня, это правда… но где?

— Единственный свидетель, кто мне приходит на ум и кто точно не проболтается — это Бронвин. — Дункан вздохнул. — Но она нам не подойдет. Она еще несовершеннолетняя и не сможет за нас поручиться.

Мариса удивленно воззрилась на него. Учитывая, что возлюбленный только что отверг единственного свидетеля, на которого они могли бы рассчитывать, она не понимала, почему Дункан по-прежнему не желает отчаиваться.

— О чем ты думаешь? — спросила она, взяв его за подбородок, чтобы взглянуть в лицо. — У тебя такой странный взгляд, словно ты видишь перед собою ангелов.

Дункан с трудом заставил себя вернуться к реальности. С лицом, исполненным неземного спокойствия, с глазами, горящими надеждой, он опустил руки на плечи Марисе.

— Вот почему выгодно иметь в женихах человека, который готовился стать священником, — заметил он, и на губах его наконец заиграла легкая улыбка. Мариса отчасти начала успокаиваться: теперь он уже не казался пришельцем из какого-то иного мира. — Мы поженимся в герцогской часовне… лучше всего прямо в полночь, поскольку это особый, священный час, а свидетель будет ждать нас на месте. Собственно говоря, Он находится там и сейчас… Он там всегда, вот почему Он нам так идеально подходит.

Мариса уловила почтение, с которым он произносил это слово «Он».

— Пригласить Господа Бога в свидетели?!

Он крепче сжал ее плечи и дружески встряхнул девушку.

— Разве ты не понимаешь, любимая? — воскликнул он. — Бог — единственный, кому мы можем доверять. Он никогда не предаст нас. Он не участвует в ссоре наших отцов. Он скорбит по всем погибшим точно так же, как и мы с тобой. Мы обменяемся клятвами перед Ним, в присутствии освященных облаток на алтаре… Во имя всех святых, Мариса, во всех Одиннадцати Королевствах нам не найти лучшего и более достойного свидетеля!

Неожиданно он улыбнулся.

— И, кроме того… разве кто-то сможет упрекнуть Бога во лжи и оспорить то, что отныне мы с тобой будем женаты по закону?

Мариса толкнула его кулачком в плечо.

— Кто посмеет призвать Его к ответу? — воскликнула она. — Прошу тебя, Дункан, не богохульствуй!

— Прости меня, я непременно покаюсь… как только у меня перестанет кружиться голова от радости. — Но уже спустя мгновение он вновь сделался серьезен. — Ну, так что скажешь, Мариса Мак-Ардри? Согласна ли ты выйти за меня сегодня в полночь в часовне моего отца, где не будет никого, кроме нас самих и Отца Небесного, на чью волю отныне мы станем уповать?

— Я согласна, — негромко отозвалась она… так, что он едва расслышал эти слова. — Но… когда все об этом узнают, не смогут ли они аннулировать наш брак?

— У них не будет на это права, если мы доведем дело до конца. Это называется «консуммацией брака», — пояснил Дункан, сам поражаясь, что смог спокойно и без колебаний выговорить слова, наполненные для него столь глубоким смыслом. Теперь они были не просто двумя влюбленными подростками, но взрослыми ответственными людьми, просчитывающими все последствия своего шага.

Щеки Марисы раскраснелись, а затем румянец распространился от корней волос до самой груди.

— О…

Дункан ласково и нежно поцеловал ее в губы, стараясь не показать, как сильно колотится его сердце. То, что они намеревались сделать, это было чистейшее безумие… Безумие и любовь, — а любовь всегда священна.

Что скажут их родители? Что подумают наставники и придворные? Одобрит ли их поступок король? А сам Господь Бог… одобрит ли Он? Безумие, чистейшее, восхитительное безумие!

— Тебе лучше скорее вернуться к матери, прежде чем тебя хватятся, — заявил Дункан, при этом так сильно сжимая возлюбленную в объятиях, словно намеревался никогда больше не отпускать. — Стража сменяется ровно в полночь, и они первым делом проверяют коридор у часовни. Поэтому выходи из комнаты, как только услышишь колокола аббатства: они всегда звонят на пять минут раньше. К тому времени, как ты окажешься у часовни, стражники уже уйдут. Я буду ждать тебя там.

— Совсем не такую свадьбу мы представляли себе, правда? — негромко промолвила Мариса, но в ее голосе не было ни упрека, ни огорчения, ибо она тоже, подобно Дункану, удивительно повзрослела за этот день… или даже за последние минуты. — Тайком в полночь… только мы одни и Господь Бог…

— Ты не пожалеешь об этом… Клянусь, я все сделаю, чтобы ты об этом не пожалела! — заявил Дункан. — А пока мы должны просто смотреть на это как на жертву во благо тех, кого мы любим. Но как только подходящее время настанет… Как только все слегка успокоятся и мы будем знать, что не вызовем гнева родителей, сказав им правду… Все будет в порядке… Мы получим и трубачей; и нарядных гостей… Все, о чем мы мечтали…

Его кажущаяся уверенность в себе оказалась заразительной. Поднимаясь по лестнице, Мариса уже улыбалась и, задержавшись наверху, кончиками пальцев послала возлюбленному воздушный поцелуй. Она так и не увидела, как Дункан привалился к стене у подножия лестницы и с тяжелым вздохом зажмурил глаза в тщетной попытке обрести хоть подобие спокойствия в этом обезумевшем мире.

Совершенно невозможно было предсказать, какую бурю может вызвать впоследствии их сегодняшний решительный шаг.

Дункан лишь ощущал — и надеялся, что Мариса разделяет его чувства, — что в душе у них обоих бушевала настоящая буря, и любой бард мог бы сказать им то, что они прекрасно знали и без него: любовь — это далеко не всегда ласковый весенний дождик…

* * *

Колокола на звоннице собора святого Тейло как раз начали отбивать истинную полночь, когда Дункан скорее почувствовал, чем услышал приближение тихих шагов Марисы снаружи часовни. У него перехватило дыхание. Бросив последний испуганно-умоляющий взгляд на алтарь, он с трудом поднялся на ноги и поспешил к огромным, украшенным резьбой дверям. Да, это и вправду была Мариса, — благодаря острому чутью Дерини он определил это безошибочно, — и Дункан негромко окликнул ее по имени, приотворяя дверь.

В розовом платье она стояла на пороге, освещенная тусклым сиянием, исходившим из коридора. На шее у нее красовался кристалл ширала размером с орех, на тонком кожаном шнурке. Светлые серебристые волосы, убранные со лба, удерживал металлический обруч, украшенный крохотными переплетенными между собой цветами, и у каждого цветка в середине был маленький золотистый самоцвет того же оттенка, что и глаза Марисы. И сейчас эти глаза взирали на Дункана одновременно встревоженно и с вызовом. Взяв ее за руку, он ввел возлюбленную в полутемную часовню. Вдвоем они бесшумно затворили за собой дверь.

И тут же в мерцании лампады Дункан сжал Марису в объятиях, чтобы слегка приободрить ее, а затем, чуть отстранившись, испытующе взглянул девушке в лицо.

— Если ты как следует прислушаешься, то услышишь трубачей, — прошептал он. — Но даже такого усилия не нужно делать над собой, чтобы сообразить: мы единственные, кто ведет себя разумно в этой ужасной ситуации. Ты готова?

— Да, — отозвалась она со слабой улыбкой, полной затаенной надежды. — Давай подойдем к алтарю. Нам не следует заставлять нашего Свидетеля дожидаться.

С трудом сглотнув, Дункан кивнул, в душе молясь лишь о том, чтобы она не заметила, как сильно он взволнован… как боится, что, несмотря на все его старания, что-нибудь пойдет не так. Он подозревал, что и сама Мариса скрывает от него те же тревоги.

Сегодняшний день был исполнен горя и боли, вечер был отдан размышлениям о том, как внезапно завершилось их безоблачное лето, полное счастья и любви. Но теперь настала пора доказать, что любовь — это самый яркий огонь в сем бренном мире, — в точности как утверждали поэты. Больше не будет одиночества для двух юных сердец, и две семьи объединятся, — и более того, будет предотвращена угроза кровной мести и ужасающие последствия кровопролития. Дункан ощутил, как мир и покой возвращаются в его душу, и вновь потянулся, чтобы взять Марису за руку.

— Мы будем так счастливы с тобой, — промолвил он, устремляя взор на алтарь, над которым красовалось золотое распятие, осиянное алым свечением лампады, символизировавшей Божественное Присутствие. — Разлука будет совсем недолгой, просто чтобы дать родным успокоиться… И наконец мы исполним все наши мечты и будем вместе до конца своих дней.

— Наши мечты, — повторила она и кивнула. — Мир, любовь и дети… Да, мы будем очень, очень счастливы.

Она стиснула руку Дункана. Торжественным шагом они вместе прошли к алтарю. Толстый келдишский ковер поглощал звук шагов. У алтаря они преклонили колени и опустили головы для молитвы.

Моления Дункана не отняли много времени. За тот час, что он провел здесь в ожидании Марисы, юноша успел прийти к согласию с Господом и с самим собой.

Сейчас он молился только о том, чтобы Бог поддержал их и дал знак, что они и впрямь поступают правильно, — а затем широко перекрестился и стал ждать, пока Мариса тоже будет готова. Он не сводил напряженного взора с лампады, свет которой сейчас казался ему ослепительным. Это был решительный час, — начало мечты, первый шаг к воцарению мира.

«Пусть все споры угаснут и преобразятся в горниле нашей любви, — думал он. — Да будет на все воля Божья».

Он расстегнул брошь, скреплявшую плед на плече. На ладони она казалась одновременно невесомой и наделенной огромной значимостью, так что Дункан подумал невольно: «Такова же и Господня защита. Она ничего не весит, но дает все…»

С торжественным видом он обернулся к возлюбленной, чтобы произнести слова вечной клятвы.

Единая плоть навсегда, под защитой самого Бога, — они могли с уверенностью смотреть в будущее. Разумеется, никто не мог знать, что уготовано им впереди, но сейчас ни один из них не думал об этом. Все было в руках судьбы и в воле Господней.

«Deo volente», — подумал Дункан и взял за руку женщину, которую обещал любить вечно.