"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

избрав ночь временем своего царствования. Недаром о тех и других существует
столько поверий, и во всех сказках сова неизменно сопутствует мрачным силам
тьмы.
Но сова - только птица, и, как многие птицы, открыто идущего человека
или зверя она скоро оставляет в покое, зато крадущегося может преследовать,
оповещая лес о близкой опасности.
Удивителен этот охранный сговор в природе. Случается, ласточки,
скворцы, трясогузки и чайки дружно гонят разбойницу-ворону, а через минуту,
объединясь с воронами, поднимают отчаянный гвалт, заметив вылетевшего за
добычей ястреба или болотного луня. Когда же случайно обнаружит себя до
заката общий ночной враг - филин или большая сова неясыть, все птичье
царство неистовым криком зовет на помощь своих дневных недругов -
тетеревятника, сарыча, луня, кобчика и пустельгу. Если те близко - не
мешкая, бросаются в бой, и горе тогда неосторожному властелину тьмы... И
человека охранное птичье сообщество не оставляет без внимания, выдавая его
либо остерегая. Опытный охотник многое узнает из птичьих разговоров о том,
что творится в непролазных чащобах, темных низинах и оврагах, таинственных
буреломах. У таежников издавна бытует присловье: в лесу уши - первое,
глаза - второе.
Я люблю, когда ночью кричит сова. Ее голос напоминает детство и наши
лихие полуночные вылазки в степные колки - ловить совят-слетков, отыскивая
их по голодному щелканью клювов, которым они подзывают родителей. Если бы в
ту пору нашелся кто-то, кто объяснил бы нам, каких незаменимых друзей мы
преследовали! Пара сов, выкармливая свое прожорливое семейство, истребляет
сотни и сотни грызунов, уничтожающих тонны зерна. А мы, школьники, в те
послевоенные годы как величайшую драгоценность собирали хлебные колоски на
сжатых полях. И ловили совят! Невежество злее согрешения - это сказано
тысячу лет назад, может быть, даже раньше...
И другое оживляет в памяти совиный крик - оранжевую тайгу, когда она
замирает, удивляясь себе самой, горящей и несгорающей в кострах осин и
берез, и даже вечно суровая хвоя сибирских елей и пихт нежно золотеет.
Ясным осенним днем мы сошли со старенькой полуторки в тридцати верстах
от поселка, где кончались всякие дороги. Когда машина скрылась и рассеялся
острый дымок ее газогенератора, бойко работавшего на березовой чурочке,
шорох опадающих листьев, похожий на затаенные вздохи, вызвал в груди
тревожный холодок. При одной мысли, что в какой-нибудь сотне шагов стоят
деревья, лежат мхи, на которые, может быть, никогда не падал взгляд
человека, лесные шорохи перестают казаться мирными. Забросив на спины
рюкзаки, мы двинулись звериной тропкой в таежную глушь, к озеру Светлому,
что затерялось среди нетронутых вековечных сосняков и кедрачей. Было нас
трое, и дальний путь не казался опасным - наш старший, Женька, летчик
противопожарной лесной охраны, изучил здешнюю тайгу сверху, при нем к тому
же были настоящая полетная карта и компас. Мне и моему шестнадцатилетнему
сверстнику Сашке летчик Женька представлялся полубогом уже потому, что
разрешал нам драить свой новенький По-2, где каждая заклепка казалась
волшебной. А однажды он усадил нас в пассажирскую кабину и, ободряюще
подмигнув, полез в свою. Невероятно раздвинулось небо, земное отошло,
съежилось, стало таким незначительным и хрупким, что мы испугались. Потом
накатил восторг высоты, и на полчаса мы стали птицами.
Мы ждали от Женьки всегда желанных нам рассказов о самолетах и боевых