"Валерий Вотрин. Безоар" - читать интересную книгу автора

ей, похоже, нравилось думать, чем вызвано его замешательство. Это, однако,
не было простой растерянностью, он с удивлением размышлял, отчего она
вдруг решилась так обнажиться перед ним, его рассказец не давал к этому
повода, он вообще-то ни к чему повода не давал, - слишком уж был выверен и
рассчитан. Тогда они как-то неловко попрощались, и Мурин с неловкости чуть
было опять не попал к застолью, где к тому времени веселье стало набирать
новые обороты. В номер он вернулся поздно, вконец растерянным и долго не
мог заснуть. И сейчас, сидя рядом с Ларисой в прохладном салоне машины,
переезжающей под слежавшимся раскаленным небом мост, за которым виднелось
черное угловатое здание мясокомбината, и временами поглядывая на нее,
теперь какую-то непривычно бледную и уставшую, Мурин вдруг пожалел, что
незаслуженно отставил ее сон тогда, и тотчас же, как будто дождавшись
этого сожаления, ее рассказ внезапно вывернулся откуда-то и бросился ему в
лицо нахлынувшей кровью.


- Сначала я долго не могла понять, где я нахожусь. Все дело, наверное,
было в непривычном угле зрения: я могла видеть только небо, недалекие
камыши, какие-то в них коряги и под самыми глазами - воду... Вот именно,
вода была под самыми моими глазами, они торчали над водой, а сама я была в
воде и не могла себя видеть. Холодно мне не было, но я терпеть не могу
сырости, да и кто ее любит... В общем, я принялась оглядываться, шевелить
лапами и, глядишь, поплыла. Я плыла очень хорошо, иногда подныривала и
тогда под водой видела траву, рыбок, затонувшую шину, видела хорошо, будто
глядела не сквозь воду. Направлялась я неведомо куда, и двигали мною,
понятно, страх и гадливость, потому что оказалась я в этом неприятном
месте неожиданно, хоть и помня точно, что я тут родилась. Заплыв в камыши,
я бросила плыть и заколыхалась на поверхности: мое тело оказалось легче
воды и не тонуло, когда я не двигала лапами. Это было новое для меня
открытие.
Все это время мною владело какое-то странное чувство, и я никак не могла
подловить его, я что-то слышала, но плеск воды все заглушал. Теперь же,
когда можно было не плыть, я услышала в этом лесу тростника, чьи огромные,
гладкие и суставчатые, точно бамбук, стволы терялись в вышине, чьи-то
слитные песни и хоры, оглушительные стозвонкие трели, и поняла, что
кого-то опять славят, дружно и привычно. Я хотела заткнуть уши,
согласитесь, это понятное желание для всякого, но тут же вспомнила, что
затыкать нечего, и вновь поплыла. Меня раздирало желание закричать, но по
опыту я знала, что этого делать не следует, потому что мой крик
естественным образом вольется в общий слитный хор, а этого мне не хотелось
бы. Чего мне хотелось, так это уплыть подальше, нырнуть поглубже, но ил на
дне был такой холодный, но листья тростника ранили так больно... Не знаю,
сколько так прошло. Я ненавидела все, мне плохо было, я хотела сказать
что-то и боялась в то же время, что также начну петь, едва раскрою рот. Но
это было сильнее меня, я раскрыла рот и тут же почувствовала что-то на
языке.
Оказалось, что я поймала долгоногого болотного комара, и он еще шевелил
своими ногами, покуда я его глотала. Но хоть я и поела, мне стало еще
горше, будто я проглотила веточку молочая. Вокруг была одна вода, ил да
ряска, это было настоящее болото, и мне стало страшно, что я всю свою