"Андрей Воронин. Слепой стреляет без промаха" - читать интересную книгу автора

и был похоронен очень далеко от Москвы. Были свидетели его смерти, были
люди, видевшие его труп. Было даже медицинское заключение, и был разговор
с людьми из контрразведки. Вернее, с двумя людьми, одним из которых был
ныне здравствующий Соловьев, а другим - Альберт Костров, ныне покойный.
Глеб вернулся из Афганистана под именем Молчанова Федора Анатольевича и
зажил совершенно иной жизнью. Везде он числился погибшим, а вот Молчанов
Федор Анатольевич жил и выполнял ответственные задания, выполнял не только
в России и на территории бывшего СССР, но и за границей. Иногда Глеб
проклинал себя за то, что дал согласие стать другим человеком. Была
сделана пластическая операция, была изменена внешность так сильно, что
даже тот, кто его знал близко, вряд ли узнал бы в чуть сутуловатом мужчине
капитана контрразведки Глеба Сиверова.
У него была кличка, под которой он действовал - кличку он оставил за
собой, - Странный. Еще он проходил под кодом Слепой. Эту кличку он
получил, еще будучи курсантом. Он обладал уникальным зрением и мог видеть
даже ночью.
Стрелковым оружием он владел прекрасно, стрелял лучше всех в бригаде.
Даже инструкторы, признанные специалисты в этом деле, говорили, что если
бы Глеб занялся спортом, то наверняка стал бы чемпионом по стрельбе. Но
спортсменом Глеб не стал.
Его настоящую фамилию знал только Соловьев, и от него одного Глеб
получал информацию, задания и деньги. На связь они выходили очень сложным
способом: была система кодов, оповещения, объявления в газете. Затем
телефонный звонок с записью на автоответчик и далее еще несколько паролей.
Когда догорели фотографии и листы с распечатанным текстом, Глеб
выбросил пепел в унитаз и спустил воду. Затем он запер свою тайную комнату
и покинул мастерскую.
Спустившись вниз, он подошел к машине, ударил ногой по скату,
зачем-то обошел машину кругом. Затем открыл дверцу, уселся, вставил ключ в
замок зажигания и, заведя мотор, медленно выехал через арку в переулок.
Смеркалось. Кое-где уже горели фонари. В переулке было немноголюдно.
Глеб ехал не спеша. Он включил приемник, нашел станцию, которая передавала
погоду на следующие сутки, и удовлетворенно улыбнулся.
Завтра будет гроза. Обещают порывистый ветер, но тем не менее будет
тепло, так, как и сегодня, - двадцать-двадцать два. Жару Глеб не
переносил. Вернее, переносил, но не любил. Ему больше нравился умеренный
климат и умеренная погода. Зимой он любил небольшой мороз, а летом -
теплую погоду. В сильную жару у него начинали ныть раны. Так же они ныли,
когда стояли сильные морозы.
Но Глеб уже давно привык не обращать на это внимания. Он смирился со
своими ранами и радовался, что тогда остался жив. Ведь пуля прошла в
нескольких миллиметрах от сердца. И если бы он стоял немного не так, то
наверняка сейчас не сидел бы за рулем своих "жигулей", не ехал бы медленно
по московским вечерним улицам, а лежал в земле далеко-далеко от России.
Вспоминать о своих командировках в Афганистан и Иран Глеб не любил. И
вообще не очень любил вспоминать. Он старался жить сегодняшним днем.
Вот и сейчас, глянув в зеркальце заднего вида, он еще немного
покружил по московским улицам и, увидев таксофон, остановился возле него.
Затем вышел, вновь оглянулся по сторонам, словно проверяя, что за ним
никто не следит, подошел к автомату и быстро набрал номер.