"Вольтер. История путешествия Скарментадо, написанная им самим (Философские повести)" - читать интересную книгу автора

откупиться пятью сотнями цехинов.
Назавтра великого визиря удушили; на послезавтра его преемник, который
стоял на стороне латинской партии и был удушен месяцем позже, присудил
меня к такому же штрафу за то, что я ужинал с греческим патриархом. Я
очутился перед горестной необходимостью не посещать более ни греческую, ни
латинскую церковь. Чтобы утешиться, я нанял на срок чрезвычайно красивую
черкешенку, самую нежную особу, когда она бывала со мною наедине, и самую
благочестивую, когда она бывала в мечети. Однажды ночью, в упоении нежной
любви, она, целуя меня, воскликнула:
- Аллах, илля Аллах!
Это сакраментальные слова турков; а я думал, что это сакраментальные
слова любви; и я вскричал столь же нежно:
- Аллах, илля Аллах!
- Хвала милосердному господу, вы турок,-сказала она.
Я ответил, что благословлял Аллаха за то, что он даровал мне силу, и
почувствовал себя весьма счастливым. Наутро явился имам, чтобы совершить
надо мною обрезание, и так как я оказал некоторое сопротивление, кади того
квартала, человек, приверженный закону, предложил посадить меня на кол; я
спас мою крайнюю плоть и мой зад при помощи тысячи цехинов и
незамедлительно бежал в Персию, твердо решившись не слушать более ни
греческой, ни латинской обедни в Турции и не восклицать "Аллах, илля
Аллах!" во время любовных утех.
По прибытии в Исфаган меня спросили, предпочитаю ли я черного либо
белого барана. Я отвечал, что мне это глубоко безразлично, было бы нежным
его мясо. Надо знать, что еще доныне персияне разделяются на секты Черного
барана и Белого барана. Они подумали, будто я насмехаюсь над обеими
сторонами, так что не успел я войти в городские ворота, как уже впутался в
серьезное судебное дело; чтобы разделаться с баранами, мне пришлось
употребить большое количество цехинов.
Я достиг пределов Китая в сопровождении толмача, который уверил меня,
что это страна, где живут весело и свободно. Там хозяйничали татары,
предавшие всю страну огню и мечу; и преподобные отцы иезуиты, с одной
стороны, так же как преподобные отцы доминиканцы - с другой, говорили, что
они втайне от всех отвоевывают души для господа бога. Никогда еще не
бывало столь ревностных обратителей в истинную веру, ибо они поочередно
преследовали друг друга; они строчили в Рим целые фолианты, заполненные
клеветой, они называли друг друга неверными и совратителями душ
человеческих. Особенно ужасная распря возникла у них по вопросу о том, как
следует кланяться. Иезуиты желали, чтобы китайцы приветствовали своих
отцов и матерей на китайский манер, а доминиканцы хотели, чтобы они делали
это по римскому обычаю. Случилось так, что иезуиты приняли меня за
доминиканца. Его татарскому величеству доложили, будто я папский шпион.
Высший государственный совет поручил первому мандарину, а тот приказал
военному чину, который скомандовал четырем сбирам этого округа, арестовать
меня и связать по всем правилам церемонии. После ста сорока
коленопреклонении я был представлен его величеству. Властитель велел
спросить меня, правда ли, что я шпион папы, и верно ли, что этот князь
церкви собирается прибыть сюда собственной персоной и свергнуть его с
престола. Я отвечал, что папа - это священнослужитель семидесяти лет от
роду, что живет он в сорока тысячах лье от его божественного