"Остров дьявола" - читать интересную книгу автора (Шевцов Иван Михайлович)

Последняя глава

Генерал Бойченков Дмитрий Иванович сидел на своей подмосковной даче в Старой Рузе и читал "Черную книгу" Эдмона Дюкана. Это был перевод с испанского, сделанный по спецзаказу и изданный в полсотне экземпляров с грифом "секретно". Из рассказа Макса Веземана Бойченков знал, при каких обстоятельствах погиб Эдмон Дюкан, и что причиной жестокой расправы с ним была вот эта самая "Черная книга". В ней речь шла о мировом сионизме, стремительно идущим к своей стратегической цели, точнее - к заветной мечте - мировому господству, которое должно наступить в 2000 году. Книга была насыщена обилием фактического материала, убедительным авторским анализом, изложенным четким слогом опытного публициста-профессионала. Ее автор как журналист много путешествовал, можно сказать, объездил весь мир, встречался и беседовал с разными людьми, среди которых были политические и государственные деятели, представители науки и культуры. В их числе были воинствующие сионисты и просто евреи, если и не осуждающие национальный экстремизм, то и не разделяющие эгоизм и высокомерие своих соплеменников. Случались и доверительные беседы, в которых в пылу откровенности либо самоуверенной спеси говорилось то, что не предназначалось для слуха непосвященных гоев, то есть неевреев, которых "божьи избранники" считают людьми низшего сорта и даже вообще не считают за людей. "Двуногий скот", - именно так назвал человечество один лауреат Нобелевской премии, с которым Дюкан беседовал на палубе океанского лайнера у берегов Новой Зеландии.

Эдмон Дюкан утверждал, что евреи - это не нация, а всемирная организация, управляемая из единого центра, штаб-квартира которого находится вовсе не в Израиле, а с некоторых пор даже не в Европе, а в Соединенных Штатах Америки, стране, представляющей финансово-экономический, политический и военный бастион сионизма. И этот спрут, располагающий не одним триллионом долларов, правит миром через своих хорошо оплачиваемых ставленников, продажных партийных боссов, из которых делают президентов, премьеров, министров и их многочисленную челядь. Крупнейшие капиталистические государства мира, прежде всего Европы, обе Америки, включая Канаду, а также Австралия, и даже Индия, Турция и Греция - это вотчины сионистов. Там не только экономика и финансы, но и культура, идеология, духовная жизнь общества находится под неустанным контролем сионистов. Владея всеми средствами массовой информации, монополизировав кино, телевидение, издательства, они навязывают общественности свою стряпню, оболванивают народ, растлевают души людей, прежде всего молодежи, превращают человека в бездуховное существо с примитивными полуживотными интересами.

Когда ты владеешь газетой или телекамерой, совсем нетрудно черное выдать за белое и наоборот. И выдают без зазрения совести уродство за прекрасное, бездарного шарлатана за гения. "Шедевры" такого "гения" щедро оплачиваются, в деньгах у них нет недостатка - так создается мировая известность и слава. Дюкан вспомнил своих соотечественников Сезана и Сислея и позднейших Сальвадора Дали и Марка Шагала, чья бездарность возмущала разум и раздражала своей бесстыжей наготой и пошлостью. Подобных Шагалу "гениев" сионисты расплодили по всему миру, чтобы подменить ими подлинную красоту, убить и унизить настоящее национальное искусство. А тех наивных и отчаянных патриотов, которые посмели воскликнуть: "А король то голый!", подвергали жестокой травле, издевательской насмешке и обрекали на забвение. Вершить такое не составляло особого труда, имея в руках ядовитую, лживую прессу и иные средства оболванивания и растления. Дружно, по единой команде, своих они венчали лаврами, чужих казнили, предавали анафеме, пропечатав на них страшное, веками испытанное клеймо - "антисемит".

Дюкан анализировал руководство коммунистических, социалистических и прочих "левых" "демократических" партий и приходил к заключению, что большинство из них состоит из явных или тайных сионистов - евреев, либо женатых на еврейках. "Институту жен" в книге Дюкана была посвящена отдельная глава. На нее Дмитрий Иванович Бойченков обратил особое внимание.

Особенно много примеров сионизации общественной жизни и культуры Дюкан брал из французской действительности. Он рассказывал, как дико и цинично травила сионистская пресса национального героя Франции генерала де Голля. Он приводил иногда без всяких комментариев общеизвестные факты - например, что сенат США почти полностью состоит из евреев, что свыше восьмидесяти процентов американской и "западной" прессы контролируется сионистами.

Дойдя до того места, где Дюкан утверждал, что из великих держав лишь СССР, Китай и Япония не подвержены тлетворному воздействию сионистов, генерал Бойченков положил книгу на круглый столик и задумался. Что касается Китая и Японии, - размышлял про себя Дмитрий Иванович, то, вероятно, Дюкан прав: у народов этих стран глубоко развито чувство национальной гордости, бережное, ревностное отношение к традициям, то есть все то, что принято называть патриотизмом. В отношении же нашей страны французский публицист определенно заблуждается. Так называемый еврейский вопрос, а следовательно и непременно сионизм, с давних пор удушающим смрадом висел над Россией. Еще в 1909 г. А. И. Куприн писал Батюшкову: "Все мы, лучшие люди России (себя к ним причисляю в самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот "избранный" народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но в сто раз ужаснее то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно, иносказательно обругать царя и даже Бога, но попробуй-ка еврея - ого-го! Какой вопль и визг поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов и особенно громко среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист - Куприн, каждый еврей родится на свет божий с предначерченной миссией быть русским писателем".

Еще десятью годами раньше философ и публицист В. В. Розанов в статье "Европа и евреи" писал: "Секрет еврейства состоит в том, что они по связности подобны конденсатору, заряженному электричеством. Троньте тонкою иглою его - и вся сила, и все количество электричества, собранное в хранителе-конденсаторе, разряжается под точкою булавочного укола. В Париже три миллиона французов, но ведь евреев там столько, сколько на земном шаре - семь миллионов; в Вильне русских около сорока тысяч человек, а евреев в Вильне те же семь миллионов. И конечно, евреи побеждают в Париже столь же легко, как и в Вильне".

Позже, в 1914 году в голосе В. В. Розанова прозвучали оптимистические нотки, к сожалению, не оправдавшиеся: "Россия теперь "сама" - писал он, - и эта "сама Россия" справится с евреем и еврейством, которые слишком торопливо решили, что если они накинули петлю на шею ее газет и журналов, то задушили и всячески голос России, страданья России, боль России, унижение России… Но русский народ имеет ум помимо газет и журналов. Он сумеет осмотреться в окружающей его действительности без печатной указки. Сумеет оценить "печатную демократию", распластанно лежащую перед "гонимыми банкирами", "утесненными держателями ссудных лавок", "обездоленных" скупщиков русского добра и заправил русского труда".

Не сбылись надежды русского философа - патриота, не сумел народ русский "осмотреться в окружающей его действительности", не сумел сбросить накинутую на его шею петлю еврейских газет и журналов ни до октября 1917 года ни после. И особую трагическую остроту еврейский вопрос приобрел после свержения самодержавия в феврале семнадцатого года. Начало положил первый "демократический" премьер России полуеврей Керенский. Но поскольку он был "полу", то это не устраивало претендентов на российский престол - политиканствующих вождей всевозможных политических партий, рядящихся в кожаные мундиры революционеров. Особенно много их вертелось вокруг энергичного, деятельного, целеустремленного, одаренного проницательным умом и бесспорным талантом политика Владимира Ульянова, которому отводили роль трамплина для последующего прыжка Лейбы Бронштейна-Троцкого или кого-нибудь ему подобного на царский трон. Они делали революцию руками русского и других народов, но не для народа, а для себя. Народ они презирали, для них он всегда был быдлом, рабочим скотом, слепым орудием, при помощи которого они устраивали свое благополучие "божьих избранников". Цепляясь друг за друга, как обезьяны, они расселись на вершине власти: Троцкий (Бронштейн), Свердлов, Каменев (Розенфельд), Зиновьев (Радомысльский), Мануильский, Урицкий, Володарский (Гольдштейн), Склянский, Волин (Фродкин), Гусев (Драбкин), Сольц, Яковлев (Эпштейн), Ярославский (Губельман), Литвинов (Баллах), Радек (Собельсон), Розенгольц, Пятницкий (Таршис), Сокольников-Бриллиант, Лозовский (Дридзо) и тысячи рангом пониже в губерниях, уездах, вплоть до волости - в Советах, парткомах, карательных органах, в культуре. Они "воспитывали", "учили", непокорных казнили без суда и следствия, покорных миловали, услужливым бросали кость и подбирали жен из своего племени. Женатыми на еврейках из высшего эшелона власти были Бухарин, Рыков, Молотов, Ворошилов, Куйбышев, Киров, Андреев и дальше по нисходящей лесенке - министры, военачальники. Каганович не в счет. Искренний и честный в своих делах и помыслах, Ленин мешал циникам и фарисеям, и тогда Фани Каплан хладнокровно разрядила в него пистолет с отравленными пулями, освобождая трон для будущего комимператора Троцкого. Но произошла осечка, неожиданная для Троцкого и его команды: Ленин, вопреки уверенности убийц, оказался жив, он чудом уцелел, могучий организм не позволил испустить последний вздох и на время, хотя и не долгое, сохранил жизнь вождя. Троцкий растерялся. Коварный замысел рушился.

Зато не растерялся Сталин, его острый аналитический ум разгадал и правильно оценил стратегический замысел выстрела Фани Каплан. Он понял, что кроется за подлым выстрелом. И начал действовать. Он поклялся перед самим собой: сорвать амбициозный замысел Троцкого и его камарильи. Хитрит прозорливый грузин, несравненный стратег политических интриг, он поставил перед собой чрезвычайно трудную задачу - обезвредить зарвавшегося "престолонаследника" Троцкого и его ближайших сподвижников - Бухарина, Зиновьева, Каменева. Осторожный, коварный игрок, он вступил в рискованный поединок с матерыми хищниками, самоуверенными в своей неуязвимости. Он ловко, элегантно сталкивал их лбами, ссорил и мирил, натравливал их друг на друга и в конце концов из сложнейшей борьбы вышел победителем. Он понимал, что победа над верхушкой не дает основания для благодушия. В стране на руководящих постах как в центре, так и на местах оставались многие тысячи соплеменников Троцкого. Карательный аппарат держали в своих руках евреи - Ягода, Фриновский, женатый на еврейке Ежов, начальники лагерей, руководители главков. Тревогу вызывало и положение в руководстве армии. Не внушали доверия Тухачевский, Гамарник, Якир, Фельдман. Это были люди, близкие к Троцкому. Особую опасность представлял молодой выскочка Тухачевский, с темной биографией, выкормыш Лейбы Бронштейна, жестокий и кровожадный, как и его шеф. Сталин помнил, как Тухачевский утопил в крови матросов, их жен и детей (сам Сталин был против кровавого побоища в Кронштадте). Помнил, сколько невинной крестьянской крови пролил Тухачевский на Тамбовщине. Начались чистки, репрессии, "разоблачения врагов народа". Но "чистильщиками" опять же были, как правило, все те же, ставленники Ягоды и Фриновского, родственники Троцкого и Свердлова. Они-то свирепо усердствовали, нагоняя процент "разоблаченных врагов". С особым пристрастием они следили за выполнением закона о борьбе с антисемитизмом, изданного по инициативе Бухарина и его тестя Ларина (Лурье) летом 1918 года. За одно слово "жид" угоняли на каторгу, не считаясь с тем, что до семнадцатого года это слово на Украине и Белоруссии не считалось оскорбительным, было обычным, определяющим национальность. Таким оно и по сей день "официальным" сохранилось в Польше. И не легко было украинскому или белорусскому крестьянину привыкнуть к новому для него слову "еврей". Даже Уинстон Черчилль, выступая в палате представителей 5 ноября 1939 года, констатировал: "В советских учреждениях преобладание евреев более чем удивительно. И главная часть в проведении системы террора, учрежденного чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, была осуществлена евреями и, в некоторых случаях, еврейками".

Позже, через год, Черчилль снова возвращается к еврейскому вопросу. В 1920 году он писал: " …Начиная от Спартака, Вейсхаупта до Карла Маркса, вплоть до Троцкого в России, Бела Куна в Венгрии, Розы Люксембург в Германии, Эммы Гольдман в Соединенных Штатах, это всемирный заговор для ниспровержения культуры и переделки общества на началах остановки прогресса, завистливой злобы и немыслимого равенства продолжал непрерывно расти… Он был гласной пружиной всех подрывных движений 19 столетия; и наконец эта шайка необычных личностей, подонков больших городов Европы и Америки, схватила за волосы и держит в своих руках русский народ, фактически став безраздельным хозяином громадной империи. Нет нужды преувеличивать роль этих интернациональных и большей частью безбожных евреев в создании большевизма и в проведении русской революции. Их роль несомненно очень велика".

Бойченков нисколько не сомневался в правоте Черчилля: это действительно был и есть, добавил от себя Дмитрий Иванович, всемирный заговор международного сионизма, зловещего спрута, запустившего свои щупальцы во все уголки планеты для господства над миром, порабощения человечества. И было чему возмущаться и удивляться не только Черчиллю. Доверчивые, добродушные славяне, обманутые лживыми лозунгами, не смогли разглядеть за эффектными псевдонимами - Урицкий, Володарский, Свердлов, Склянский и тому подобными - обыкновенных иуд. Впрочем, многое понимали, видели, но были бессильны перед немыслимой звериной жестокостью всевозможных ягод и берманов. Даже номинальный глава Советского государства Калинин вслед за Черчиллем вынужден был признать трагический факт. В одной из своих речей в 1926 году он говорил: "… Почему сейчас русская интеллигенция, пожалуй, более антисемитична, чем была при царизме? Это вполне естественно. В первые дни революции и в канун революции бросилась интеллигентская и полуинтеллигентская еврейская масса… Для еврейского народа, как для нации, это явление, то есть участие евреев в революционных органах, имеет огромное значение. И я должен сказать, значение отрицательное. Когда на одном из заводов меня спросили, почему в Москве так много евреев, я им ответил: если бы я был старый раввин, болеющий душой за еврейскую нацию, я бы предал проклятию всех евреев, едущих в Москву на советские должности, ибо они потеряны для своей нации".

Вспоминая эти слова "всесоюзного старосты", генерал Бойченков мысленно говорил: "Очень жаль, что Калинин не был старым раввином. Да и едва ли послушались бы евреи, мутным потоком хлынувшие в обе столицы советской России. Они не считали себя потерянными для своей нации, и были в этом правы".

Работая в Комитете Государственной безопасности, по долгу службы Дмитрий Иванович интересовался деятельностью сионистов в нашей стране и потому был знаком со многими материалами, касающимися еврейского вопроса. Об участии евреев в Февральской и Октябрьской революциях в 1917 году материалов было предостаточно. Правда, сами евреи предпочитали их не афишировать.

Хотя находились среди них и "хвастливые головы", которые не прочь были и пооткровенничать. Один из таких, некий Коган, в 1919 году в газете "Коммунист" писал: "Можно сказать без преувеличения, что великий русский социальный переворот в действительности является делом рук евреев. Разве темные, угнетенные массы русских рабочих и крестьян были бы в состоянии собственными силами сбросить иго буржуазии? Безусловно нет; евреи были теми, кто дал русскому пролетариату зарю Интернационала, и не только дали, но и теперь ведут дело Советов, крепко находящееся в их руках. Мы можем быть спокойны, пока верховное командование Красной Армии находится в руках товарища Троцкого. Хотя среди рядовых Красной Армии евреев нет, но, находясь в комитетах, в советских организациях и в командном составе, евреи ведут храбрые массы русского пролетариата к победе…"

Сталин, конечно же, понимал, что дело Советов крепко находится в руках евреев, и это его беспокоило. Он считал ненормальным и недопустимым, просто абсурдным, что все командные посты в партийном, государственном и хозяйственном аппаратах занимают евреи. Коренному населению была уготовлена участь рабов. Однажды в конце 1935 года в Москве, в ЦК ВКП(б) проходило совещание по вопросам строительства. На нем присутствовали члены Политбюро во главе со Сталиным. Открыл совещание Молотов, жену которого, еврейку Полину Жемчужину, Сталин откровенно презирал. Было два докладчика: председатель Госплана Межлаук и начальник главного управления строительной промышленности Наркомтяжпрома Гинзбург. После докладов начались выступления. Один за другим поднимались на трибуну лица одной и той же национальности: начальник строительства "Большая электросталь" Кац, начальник Челябинского станкостроя Каттель, начальник Южжилстроя Суховальский, начальник управления Лентрестом стройматериалов Перельман, директор кирпичного завода Лейбович, начальник строительства Азовсталь Гугель, начальник Дзержинстроя Познанский, начальник строительства канала Москва - Волга Коган, заместитель начальника Главугля по строительству еще один Коган, главный инженер Главстроя Штаерман, начальник строительно-квартирного управления армии Левензон, начальник Золотоустроя Валериус, начальник строительства Архангельского целлюлозного завода Маршак, начальник Криворожстроя Весник.

Начальники, начальники и только начальники, ставшие таковыми не в силу своей профессиональной компетентности, а по национальному происхождению. Сталин считал такое положение совершенно не нормальным и в конце тридцатых годов им была сделана попытка заменить этих "прирожденных начальников" компетентными национальными кадрами. На места, занимавшие "детьми Арбата", назначались дети рабочих и крестьян с вузовскими дипломами.

Начавшаяся война приостановила этот процесс. Но не успели отгреметь победные салюты весной сорок пятого, как "божьи избранники" шумною толпою снова хлынули в начальники, прежде всего в сферу культуры. Еще в годы войны Илья Эренбург горделиво объявил своих соплеменников "донорами духа", из чего следовало, что именно им принадлежит пальма первенства в разгроме гитлеровской Германии. Такой "пассаж" возмутил Сталина и его ближайших помощников Жданова, Маленкова, Щербакова. И как ответная реакция, началась борьба с "безродными космополитами". Чтобы впоследствии, спустя четверть века не говорили о ней "дети Арбата", но факт остается фактом: борьба с космополитами нашла горячую поддержку в народе. Она вызвала всплеск патриотизма, который "божьи избранники" сразу же после окончания войны начали издевательски, цинично унижать и оплевывать, запустив в обиход оскорбительное словцо "квасной". И уже восторженная гордость фронтовиков своими ратными подвигами получала клеймо "квасного патриотизма". Совершенно естественно, что борьба с космополитизмом не понравилась Молотову, Ворошилову, Андрееву и другим деятелям высших эшелонов власти, связанных родственными узами с "божьими избранниками". Что же касается "божьих избранников" в мировом масштабе, то вся их сионизированная пресса, а вместе с ней парламентарии дюжины больших и малых государств, главным образом Европы и обеих Америк, денно и нощно, не щадя глоток своих, клеймили позором "разгул антисемитизма" в Советском Союзе. Титула главного антисемита был удостоин сам Иосиф Виссарионович, а его правой рукой - Андрей Александрович Жданов.

В год смерти Сталина Бойченков находился за рубежом - он был резидентом в одной из европейских стран. Помнит большую статью в буржуазной просионистской газете, в которой излагалась версия о насильственной смерти диктатора. Мол, Сталин решил раз и навсегда покончить с "еврейским вопросом" в своей стране - переселить евреев в Биробиджан. И таким образом лишить их кастовой привилегии. Тогда сионистский центр приказал своему агенту Лаврентию Берия умертвить Сталина. Берия не мог ослушаться, иначе ему грозило разоблачение и неминуемая смерть, и он выполнил приказ.

"Не случайно, - подумал Дмитрий Иванович, - сразу же после смерти Сталина Берия лично освободил из-под стражи супругу Молотова и сразу же вокруг нее, как осы вокруг сладостей, закружился рой "божьих избранников". Подобные рои кружились и вокруг Екатерины Давидовны Ворошиловой". Вспомнил Дмитрий Иванович, как и его в сорок шестом, молодого и перспективного, пытались женить на очаровательной и тоже перспективной Анджеле Зицер - студентке Института театральных искусств. Отец будущего режиссера и худрука работал в президиуме Верховного Совета, имел персональную машину, кремлевский паек и четырехкомнатную квартиру, в которой возможного зятя Диму Бойченкова в голодном послевоенном году щедро угощали черной икрой и прочей деликатесной снедью, о существовании которой он и не подозревал. После ужина захмелевшему - не столько от невестиных чар, сколько от марочного коньяка - хозяева любезно предложили остаться заночевать - стоит ли в столь поздний час да еще в состоянии опьянения появляться на улице, где, случается, и хулиганят? Сначала доводы показались Диме убедительными и он, хотя и не без колебаний, согласился и уже начал было в отведенной ему комнате готовиться ко сну. "Твоя комната", - многозначительно улыбнулась Анджела и ушла в свою спальню, а спустя минуту предстала перед ним терпко надушенная, в ярком шелковом халате, призывно обнажавшим соблазнительно белую грудь. Вот в этот самый миг как протест, как видение, Бойченкову явилась его знакомая озорно-улыбчивая Катя, тоже студентка, только не ГИТИСа, а мединститута, живущая с матерью вдовой и младшей сестренкой (отец не вернулся с войны) в одной комнатушке многонаселенной коммуналки. Явилась в своем неизменном и, возможно, единственном платьице из желтого ситца, усеянного голубенькими незабудками. И сразу же протрезвевший Дима Бойченков, притворно вдруг что-то вспомнив и сославшись на это "что-то", проворно ускользнул из четырехкомнатной квартиры, не простившись с несостоявшимися тестем и тещей по той причине, что они уже спали. На пустынных просторных улицах Москвы дышалось вольготно и умиротворенно и не было никаких хулиганов, даже в мыслях.

А уже потом, - плыли в памяти Дмитрия Ивановича воспоминания, - много лет спустя, когда Катя стала его женой и у них появились дети, к их сыну-студенту повадилась прекрасная Зорина Фильшина. Ее атака была так стремительна и до смешного откровенна, что вызвала вполне обоснованные опасения отца: устоит ли? И он решил вмешаться, как бы между прочим, но не без умысла заметив в присутствии жены и сына: "Ну и хватки у этой Зорины: сразу виден… характер. Этакая амбициозная самоуверенность". Сын понял намек и попытался рассеять подозрения. "Ты ошибаешься, папа, она не то, что ты думаешь. Она - узбечка". Дмитрий Иванович иронически улыбнулся и ответил: "Она такая же узбечка, как ты эфиоп. Я знаю ее отца". И после паузы сказал: "Впрочем, меня это не касается". И атака, говоря военным языком, захлебнулась. И была отражена.

Институт жен… В стратегических планах сионистов ему отведена одна из первейших ролей. Бойченков знал, что главный экономический штаб страны всегда возглавляли, начиная с Куйбышева, товарищи, женатые на еврейках, он помнит, как в Москве среди государственных служащих ходили разговоры, что кадры сотрудников формирует жена Председателя Госплана Первухина из племени "божьих избранников", а затем жена его преемника Байбакова, и это естественно: экономику страны Советов международный сионизм решил держать под своим контролем любой ценой. Стремительный экономический подъем Советского Союза в первые послевоенные годы буквально потряс западных советологов. Им и во сне не снилось, что страна, до основания разрушенная войной, могла за такой короткий срок залечить немыслимо тяжелые раны и снова возвышалась могучей и гордой державой, на которую с горячей надеждой смотрел мир униженных и оскорбленных. С приходом к власти Хрущева "божьи избранники" облегченно вздохнули: Никита, как и они, считал Сталина своим непримиримым личным врагом. В одном из заграничных турне журналисты спросили, как он относится к евреям. И Хрущев с игривой определенностью ответил: "Как дедушка к внукам".

И тем не менее "внуки" не были довольны дедушкой: он раздражал их своими непредсказуемыми действиями и часто нарушал хорошо спланированную программу, рассчитанную до рокового 2000 года. Он был неуправляем и поддавался порой диаметрально противоположным влияниям: с одной стороны зятя, представляющего интересы "внуков", с другой - патриотически настроенных партийных кадров, верных идеям социализма. А в стратегическом плане "внуков" - к 2000 году на развалинах когда-то могучего государства СССР должно возникнуть несколько мелких и хилых государственных образований с допотопным капиталистическим укладом и пещерными повадками двуногих хищников. Для этого требовалось прежде всего разрушить до основания экономику страны, приостановить технический и научный прогресс, развалить сельское хозяйство, растранжирить природные богатства - газ, нефть, лес, пушнину, одновременно воспитывая поколение иждивенцев, бездуховных, способных за жвачку и джинсы продать самому дьяволу все нажитое предками многих поколений, в том числе дедов и отцов. А это мог сделать человек "свой в доску", лидер, готовый послушно выполнять тщательно разработанную в Колумбийском или другом каком-нибудь университете США программу бескровного, "мирного" покорения СССР.

Так появился на троне все еще великого государства Леонид Ильич Брежнев - серенький, впрочем импозантного вида, не блестящий умом-разумом человечек. Для роли, предназначенной "божьими избранниками", он подходил по всем статьям. Покладистый, снисходительный до сентиментальности, простой в обращении и в то же время тщеславный, без твердых принципов и убеждений, пылкий женолюб и выпивоха. Но главное - женатый на Виктории Гольберг - дочери состоятельного ювелира, имеющей природное пристрастие к драгоценным камешкам. И сама Виктория и камешки впоследствии сыграли злую шутку в жизненной судьбе и карьере генерала Бойченкова. Но об этом чуть позже.

Бойченков вспомнил, как однажды его пригласил председатель КГБ и подал ему пространное на двадцати печатных страницах, письмо группы ученых-экономистов, адресованное в КГБ. "Ознакомься и скажи свое мнение", - попросил председатель. Это было в его характере выслушивать мнение подчиненных по любому, иногда даже бесспорному вопросу.

Авторы письма не носили высоких титулов "академик", "лауреат", "заслуженный". Это были глубоко мыслящие компетентные в вопросах экономики ученые-патриоты, искренне болеющие за судьбу Отечества. С цифрами и фактами они убедительно доказывали, что страна неотвратимо катится к экономическому краху, чего правительство либо не видит и не понимает, либо не желает понять. Бойченков - аграрий по образованию, разделял тревогу авторов письма, о чем откровенно доложил председателю. В ответ тот лишь спросил: "Ты считаешь, что это не провокация?" - "Это серьезно и честно. Я с ними согласен", - искренне ответил Бойченков. Колючие жесткие глаза председателя, прикрытые пенсне, скользяще резанули по Дмитрию Ивановичу и затем с усталой задумчивостью уставились в лежащий на столе тревожный документ. Пауза была долгой, напряженной, и Бойченков не решился ее нарушить. Наконец председатель, не поднимая глаз, тихо выдавил:

"Хорошо" и слабым жестом руки дал понять Дмитрию Ивановичу, что тот свободен.

По-прежнему для Бойченкова председатель оставался загадочной личностью, одетой в непроницаемую кольчугу.

"Институт жен", созданный еще на заре Советской власти, не очень пострадал в годы сталинских чисток. По крайней мере, во времена Брежнева он так же процветал, как и во времена Троцкого и Сталина. Бойченков знал, что из секретарей ЦК семь, включая и самого Брежнева, были женаты на еврейках, впрочем, как и многие зампредсовмина, министры, их замы, начальники главков. Не составляли исключения наука и культура, пресса. Старшим помощником у Брежнева работал Эммануил Цуканов, человек влиятельный, пользующийся доверием своего хозяина больше, чем иные члены Политбюро.

Жены власть имущих! Любопытная общественность не обделяет их своим вниманием, особенно, если они сами, своим поведением и действием дают повод для пересудов. Иные из них имеют большую власть, чем их всесильные мужья. Конечно же бывают исключения, встречаются среди них и скромные и даже умные, которые считают неэтичным вмешиваться в государственные и служебные дела. Но эти скромницы и тихони иногда позволяют себе обращаться к мужьям по мелочам. Скажем, у ее подруги или знакомой проворовался муж, сын или зять. Случайно, по оплошности, как говорится, бес попутал. А следователь уже и дело завел, а там глядишь - и суд и приговор. Жалко человека, ведь он не хотел. Ну просто так получилось, само собой. "Пожалуйста, позвони кому следует. Да может он и не воровал, злые люди напраслину навели". Или еще мягче, деликатнее: "А нельзя ли что-то сделать, как-то помочь? Ну, чтоб не было суда?" Есть и такие - сами звонят "кому следует", без ведома мужа.

В этом смысле не составляла исключения Виктория Брежнева. За одних просила Леню - помочь, посодействовать, за других - сама звонила "кому следует". Но чем выше должность, тем серьезней и просьбы об услугах. Просила и за соотечественников и за приезжих к нам иностранцев, которые своей "деятельностью" привлекали внимание органов государственной безопасности.

Генерал Бойченков и сейчас еще не был уверен, что супруга Брежнева понимала подлинный смысл услуг, которые она оказывала ходатаям, едва ли осознавала она, что выполняя их просьбы, наносит урон государственным интересам страны, ее безопасности. Понятно, что такая деятельность Брежневой" не могла пройти мимо сотрудников КГБ, служебный долг которых обязывал решительно вмешаться.

Вооружившись бесспорными, неопровержимыми фактами, материалами и документами генерал Бойченков явился на доклад к председателю. Дмитрий Иванович отдавал себе отчет в том, что дело это весьма щепетильное, что своим докладом он ставит председателя в сложное положение. Он даже пытался предположить, как будет действовать, какие меры или решения примет председатель, скорее всего доложит своему шефу-куратору Мирону Андреевичу Серому, который по непонятным причинам питал к Бойченкову откровенную неприязнь. Зато с председателем у Бойченкова были если и не дружеские, то ровные, доброжелательные отношения. Председатель ценил Дмитрия Ивановича как работника, которому доверял без сомнений и колебаний. Всегда сдержанный, корректный и осмотрительный, он и на этот раз встретил Бойченкова холодным проницательным взглядом, в котором невозможно было что-нибудь прочитать, выслушал его краткий доклад спокойно, не проронив при этом ни звука, затем молча внимательно прочитал положенные ему на стол материалы с конкретными фактами и именами. С напряжением наблюдал Дмитрий Иванович за председателем, когда тот читал, пытаясь проникнуть в его душевное состояние, хотя бы приблизиться к его мыслям. Но тщетно: ни один мускул не дрогнул на каменном лице председателя, и глаза, прикрытые пенсне, оставались холодными и недоступными. Закончив чтение, он прикрыл документ широкой крепкой ладонью и, уставившись на Бойченкова все тем же, без эмоций, взглядом, негромко и как будто даже доброжелательно спросил: "Кто еще об этом знает?" - кивок на докладную. "Я никому не докладывал" - так же тихо ответил Бойченков. "Хорошо, - выдохнул председатель. - Я посоветуюсь с Мироном Андреевичем".

Последняя фраза, как показалось Дмитрию Ивановичу, сорвалась у председателя невольно: он был явно огорчен и расстроен, хотя и старался скрыть свое состояние.

Какие дальнейшие шаги предпримет председатель? - спрашивал себя Дмитрий Иванович. Доложит Серому - это понятно. А как поведет себя Мирон Андреевич - человек вспыльчивый, нервный, самоуверенный и жестокий. Именно Серому обязан председатель своей карьерой - выдвижением на пост шефа КГБ. Председатель - человек принципиальный, но и осторожный и, пожалуй, в сложной обстановке может поступиться принципами. Слывет интеллектуалом, любит поэзию и, говорят, сам сочиняет. Но как считает Бойченков, интеллект его внешний, без прочного фундамента и глубоких корней. Кто его родители - неизвестно. Говорят, детдомовец. Как разведчик, скорее любитель, чем профессионал. Любитель, но не дилетант. Отличается широтой взглядов, убежденный ленинец, в то же время не чернит Сталина, не отрицает его заслуг перед страной, особенно в войне с фашизмом. Таким виделся Дмитрию Ивановичу председатель КГБ.

Приблизительно через неделю председатель пригласил к себе Бойченкова. На этот раз ему не удалось скрыть своего волнения. Он был подчеркнуто любезен и предупредителен, но какое-то смятение, чувство неловкости, беспомощности и стыда уловил Дмитрий Иванович в его смущенном взгляде. Он встретил Бойченкова стоя у окна и затем предложил сесть не у стола, а в стороне, на диване, и сам сел рядом, давая понять, что разговор будет носить полуинтимный, доверительный характер. "Я пригласил тебя, Дмитрий Иванович, в связи с делом Виктории, - начал председатель и запнулся, состроив гримасу на своем лице, отливающем нездоровой желтизной. Поправился: - Собственно, никакого "дела" нет. Вчера у меня состоялся, откровенно скажу тебе, очень серьезный и неприятный разговор с Мироном Андреевичем. Он был взбешен. Он говорил буквально следующее: "кто нам, то есть Комитету, дал право собирать компромат на первое лицо партии и государства?! Кто позволил? Ну и так далее… И, как итог - решение: всех, кто причастен к этому делу, уволить. В том числе и тебя".

Громом среди ясного неба прозвучали для Бойченкова последние слова председателя. И дело вовсе не в увольнении его из органов: он не забыл, как во время разговора о масонах раздраженный Серый уже предлагал Дмитрию Ивановичу добровольно уйти из КГБ в сельское хозяйство. Знал он и о вседозволенности и беззаконии, царящих в брежневском клане, о криминальных похождениях дочери Брежнева и ее мужа. Но здесь же особый случай. Не какие там бриллианты-сапфиры, а безопасность государства. "Что же - жена Цезаря вне подозрений", - с горькой иронией произнес Бойченков, на что Председатель, чтобы упредить вспышку эмоций Бойченкова сказал:

- Я прошу тебя не горячиться. Я тебя понимаю, но и ты должен меня понять. Есть вещи, которые выше наших возможностей. Короче, я уговорил Мирона Андреевича оставить тебя в Комитете. Только не в центральном аппарате. Временно.

- Я не о себе, - ответил Бойченков, с большим усилием сдерживая себя. - Я о товарищах. За что такая кара? В чем их вина? Что честно выполняли свой долг?

- Я постараюсь позаботиться о них, - проникновенно ответил председатель.

- В таком случае я хочу помочь вам. Искренне прошу уволить меня. Всю вину беру на себя. Думаю, что это вполне удовлетворит товарища Серого, и он не станет требовать других жертв. Да, я лично, по своей инициативе собирал этот "компромат", за что и несу персональную ответственность.

Так генерал Бойченков оказался отставным. Дремавший было ветер внезапно и резко встрепенулся, сорвал с клена золотистый лист и бросил на ступеньку крыльца. Потянуло осенней прохладой, и сдуло нить воспоминаний. Его внимание привлек этот одинокий, упавший на крыльцо кленовый лист с бирюзовыми капельками, вкрапленными в звонкое золото. В нем было что-то таинственное, загадочное - не предвестник осени с ее слякотью и холодами, а напротив, какой-то благовест, неожиданный и приятный, который мы всегда ждем даже в самое безысходное время, как последнюю надежду. Лично для себя генерал Бойченков уже ничего не ждал. Ровесник Октября - он родился 7 ноября 1917 года и гордился, что свой день рождения отмечает "вместе со всей страной" - физически он чувствовал себя вполне трудоспособным, и у себя на даче, хотя и без особого влечения, занимался садом-огородом, чтобы только отвлечься от тягостных дум. И думы эти - не о себе, а о стране, о судьбе великой державы - одолевали его неотступно, постоянно преследовали и не давали покоя. Он видел, понимал, наконец, доподлинно знал, что страна уже не сползает, а неотвратимо катится к экономическому краху, что относительная стабильность и благополучие достигаются за счет благополучия потомков, их нефти, леса и пушнины, что нынешнее поколение живет по страшному принципу: "После нас хоть потоп". Он располагал достоверной объективной информацией о деятельности, а вернее бездеятельности наших научно-исследовательских и технических учреждений, всевозможных НИИ, которые работают вхолостую, в том числе и Академия наук, возглавляемая престарелым Александровым. Добрую половину этих "двигателей прогресса" составляют бездарные начетчики в степени кандидатов и докторов, сидящие на чемоданах в ожидании виз, и столь же бездарные академики, получившие из рук Брежнева золотые звезды героя труда за никому не нужные "открытия" и "изобретения". Бойченков считал, что полученные этими учеными почести имеют политический характер. Самым ярким, показательным в этом смысле был академик Аркадий Григорьевич Гарбатов, доверенное лицо и ближайший советник Брежнева в делах международных и доверенное лицо Виктории Брежневой, можно сказать, друг семьи. В домашней обстановке Брежнев называл Гарбатова по имени, но почему-то не Аркаша, а Абраша. И хотя научный багаж Гарбатова не поднимался выше уровня провинциального журналиста, он занимал высокую должность руководителя научного центра, был депутатом Верховного Совета, носил золотую звезду Героя труда и был членом различных коллегий, редколлегий, советов и комитетов.

А сколько было подобных Гарбатову академиков экономистов, преднамеренно разрушающих своими рекомендациями экономику, академиков-историков и социологов с примитивным мышлением!

Бойченков жил один на даче. Жена часто недомогала и в конце лета перебралась на московскую квартиру до новой весны. Дмитрий Иванович предпочитал уединение здесь среди природы, особенно в первые сентябрьские дни, когда уезжают дачники и устанавливаются какая-то особая умиротворенная тишина и безлюдие. Молчал и дачный телефон, который казался теперь совсем не нужным. Первое время после его отставки друзья звонили, предлагали "повидаться", обсудить новости, которые его не интересовали, но всякий раз Дмитрий Иванович под явно надуманными предлогами уклонялся от встреч, и его оставили в покое. Одиночество его не тяготило; пожалуй напротив - давало покой и отдых душе. Общение с друзьями и знакомыми ему заменяли книги. На них он набросился с жадностью проголодавшегося, словно старался наверстать упущенное.

Открытая веранда, на которой сидел Дмитрий Иванович, выходила не на улицу, а во двор, где на старых яблонях дозревали штрифлинги и коричное. Он не слышал, как к его калитке подкатила "Волга", и только мягкий хлопок закрытой двери заставил его настороженно напрячь слух. Он никого не ждал, но сразу понял, что приехали к нему. Не тревога, а обыкновенное любопытство заставило его подняться из старого удобного кресла, вывезенного из московской квартиры, и выйти навстречу бывшему своему подчиненному, а ныне занявшему его должность генералу Слугареву. Бронзовое от загара лицо Ивана Николаевича светилось тихой, доброй улыбкой, а в глазах играли искорки радости и необъяснимого смущения. И этот свежий загар лица, и синие доверчивые глаза, и даже светло-голубой с серебристым переливом костюм излучали радость и дружелюбие.

- Не ждал, Дмитрий Иванович? Ты уж извини, что я без предупреждения. Домой позвонил: Галина Даниловна сказала, что ты на даче. А сюда я решил без звонка.

- Правильно решил, - дружески улыбнулся Бойченков, обнимая Слугарева. - Рад тебя видеть, Иван. Сегодня я дочитал "Черную книгу", подумал о тебе.

- Биотоки: за ней я и приехал.

- И только всего?

- Ну, не только. В общем, все связано с этим вопросом. С главным вопросом, - многозначительно повторил Слугарев, и Дмитрий Иванович догадался, что он имеет в виду под "главным вопросом", - конечно же "еврейский вопрос".

- Тогда садись, рассказывай, кому и зачем понадобилась "Черная книга"?

Слугарев не спешил садиться. Он снял серебристо-голубой свой пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, сказал:

- Я там тебе пильзенского пива прихватил. Не возражаешь?

- Какой русский человек откажется от пива, да еще чешского, как сказал товарищ Гоголь Николай Васильевич.

- Товарищ Гоголь, насколько мне помнится, говорил о быстрой езде.

- К черту детали, давай пиво.

Слугарев вышел в сад и прокричал шоферу:

- Толя! Тащи коробку.

Оба они были поклонниками пенистого напитка. Дмитрий Иванович пил покрякивая, демонстрируя подлинное наслаждение, и приговаривал:

- Ну, удружил… А то, может, чего по существенней? У меня есть бутылочка молдавского, берегу на всякий случай "Белый аист", марочный.

- Береги. Кто-нибудь нечаянно заглянет, вот и выстрелишь в него "Белым аистом". - И одарив Бойченкова теплым взглядом спросил: - Не скучаешь? - И не дождавшись ответа, вымолвил:

- Хорошо у тебя, тишина и покой. Идеальная творческая обстановка - хоть пиши книгу. А что? Тебе есть что сказать людям.

- "Белую" едва ли станут читать. А "черную" никто не издаст. А потом - видишь, какая судьба ждет автора. - И минуту помолчав, спросил о Максе Веземане: - Как там Вальтер?

- Работает. Все еще переживает за Дюкана. Казнит себя.

- Ну, это он напрасно. Спасти Эдмона он не мог - это факт.

Бойченков открыл еще бутылку, налил Слугареву, потом себе, поднял пенистый бокал, но пить не стал, словно передумав, поставил на стол. Уставив на Слугарева пытливый взгляд, предложил:

- Ну так что там, давай, выкладывай.

Слугарев дотронулся до "Черной книги", лежащей здесь же на столе, приподнял ее и снова положил на место, заговорил негромко, медленно:

- Вчера председатель вызвал меня и завел разговор о сионистах и масонах. Спросил: "Как по-твоему, есть у нас сионисты и масоны?" Вопрос, конечно, праздный, хотя и неожиданный.

- И что ты ответил?

- Я говорю, что касается сионистов, то ответ однозначный: коль есть евреи, то есть и сионисты. Он перебил меня: "А ты что - в каждом еврее видишь сиониста?" Я говорю: "Зачем в каждом? Я так не думаю. Иное дело, что каждый сионист - еврей". Он и тут возразил: "Совсем не обязательно. Среди русских, женатых на еврейках попадаются матерые сионисты". Так и сказал - "матерые". И потом снова вопрос: "А что думаешь о масонах?" Я не успел ответить, как он уточнил: "Об их связях с сионистами?" Своим уточнением он облегчил мой ответ. Я сказал: "Думаю, что сионисты контролируют масонские ложи". Он не возразил. Одним словом, председатель поручил мне дать ему концентрированный материал о сионистах в виде справки с экскурсом в историю. Затем, как бы между прочим, заметил, что этим вопросом в свое время интересовался товарищ Бойченков, так что твои советы могли бы быть мне полезны. И еще он спросил, читал ли я "Протоколы сионских мудрецов"? И советовал ознакомиться с этим, как он выразился, "основополагающим документом". Признаюсь, я был несколько удивлен: "основополагающим".

- Напрасно, - отозвался Дмитрий Иванович и прибавил: - Удивляться тут нечему: лично я не сомневаюсь в подлинности этого страшного документа. Вся последующая деятельность мирового сионизма подтверждает и подлинность и незыблемость этой зловещей программы мирового господства. Об этом, между прочим, без всяких колебаний говорят честные американцы, на собственной шкуре испытавшие всю омерзительную сущность сионизма. Я имею в виду Генри Форда и Дугласа Рида. Сейчас я тебе покажу…. - Дмитрий Иванович поднялся из-за стола и ушел в дом. Вернулся через минуту с толстой тетрадью в руках и, не садясь сказал: - Вот послушай, что писал автомобильный король Генри Форд по поводу "Протоколов сионских мудрецов": "Эти "Протоколы" полностью совпадают с тем, что происходило в мире до настоящего времени; они совпадают с тем, что происходит сейчас". Или вот свидетельство Дугласа Рида - блестящего публициста, писателя, глубоко изучившего "еврейский вопрос", о "Протоколах": "Книга точно описывает, что произошло в течение полувека после ее публикации и все, что произойдет в последующие 50 лет, если только заговор не вызовет соответствующего его силе противодействия. В книге содержится богатейшее знание (в особенности слабости человеческой природы), источником которого может быть только опыт и изучение, накопленное в продолжение столетий и даже целых эпох".

Закончив чтение, он положил тетрадь на стол и не садясь продолжал:

- Точно, метко, убедительно. Лучше не скажешь! А противодействия не будет. Некому. Сталин попытался - они его умертвили.

- Ты в этом уверен?

- Совершенно. Это сделал Берия.

- И ты не видишь силы, которая могла бы предотвратить этот заговор?

- Нет. По крайней мере, у нас, в СССР, нет. Брежнев, ставленник Сиона. И все его окружение - это лакеи сионизма.

- Тогда скажи - зачем председателю потребовался такой материал?

Бойченков медлил с ответом. Сосредоточенное лицо его хмурилось. Он напряженно искал ответ, и не найдя, выдохнул:

- Не знаю. - И уже садясь за стол, спросил:

- В чем должна выражаться моя помощь тебе? Я бы посоветовал ознакомиться с высказываниями по этому вопросу с известными как русскими, так и иностранцами. В частности, из русских посмотри, что говорили Достоевский, Куприн, Розанов Василий Васильевич, Дикий Андрей Иванович, Чехов, Гоголь. Из иностранцев начни с Маркса и Энгельса. Потом Эразм Ротердамский, Мартин Лютер, Наполеон, Монтере, Вольтер, Франц Лист, Вагнер, Бенджамин Франклин, Генри Форд, Дуглас Рид, Уинстон Черчиль. Могу предложить тебе эту тетрадь. С возвратом, конечно, и ненадолго. Что же касается Форда, Рида и Дикого, а также "Протоколов", то это надо внимательно, с карандашом, проштудировать.

Слугарев встал из-за стола, прошелся к окну, посмотрел в сад. Но взгляд его не замечал ни яркого багрянца черноплодной рябины, ни могучей еще зеленой кроны матерого дуба, освещенного неярким солнцем. Взгляд его был обращен в себя, в свои мысли, - это чувствовал искоса наблюдавший за ним Бойченков и догадывался, в какие думы погружен его друг: оба они сейчас думали об одном и том же.

- И все-таки любопытно, зачем председателю понадобилась такая справка? - как бы размышляя вслух, молвил Дмитрий Иванович.

- Я думаю, это связано с активизацией сионистов в нашей стране, - не поворачиваясь от окна, произнес Иван Николаевич. Бойченков выжидательно молчал. Тогда Слугарев подошел к столу, достал из кармана изящную, в серебристом переплете записную книжку, полистал ее и, не садясь, сказал: - Вот послушай любопытное признание изральского профессора Герлана Броновера: "Славные сыны Израиля Троцкий, Свердлов, Роза Люксембург, Мартов, Володарский, Литвинов вошли в историю Израиля. Может быть, кто-нибудь из моих братьев спросит, что они сделали для Израиля? Я отвечу прямо: они непосредственно или посредственно старались уничтожать наших наибольших врагов - православных гоев. Вот в чем заключалась их работа. Этим они заслужили вечную славу!"

Он умолк и замер на месте в крайнем напряжении, устремив на Бойченкова жестокий пронизывающий насквозь взгляд. Пауза была звонкая, напряженная, как струна. Никто не спешил нарушить ее: слишком весомо и неожиданно прозвучали зачитанные Слугаревым слова, слишком много глубинных мыслей вздымали они из душевных недр.

- Вот так-то, - прокомментировал Бойченков, и слово это содержало в себе сотню резких, острых и гневных слов.

- А православные гои понаставили на своей земле своим палачам памятники, прославили их имена названием городов, заводов, колхозов, - стремительно выплеснул Слугарев и резко опустился на стол. - Город Свердловск - столица Урала и бронзовый монумент в центре Москвы, площадь Свердлова, станция метро Свердлова, фабрика имени Розы Люксембург, дворец имени Володарского….

- Площадь Урицкого, город Сергиев, основанный великим патриотом России преподобным Сергием Радонежским, заменили именем пришельца Загорского-Лубоцкого и так далее и тому подобное, - в тон Слугареву добавил Бойченков. - Ты говоришь, активизировались сионисты, - продолжал Дмитрий Иванович после недолгой паузы. - Это видно и невооруженным глазом. Недавно я разговаривал с товарищем из Прибалтики. Там сионисты, особенно из среды творческой интеллигенции, где евреи составляют большинство….

- Как, впрочем, в Москве и Ленинграде, - вставил Слугарев.

- Да: Шапирасы, Фельдманисы, Гольдбергсы. Они активно разжигают и провоцируют русофобию. И я уверен - запрограммированно, целенаправленно.

- То же и в Молдавии, в Грузии, - добавил Слугарев и, полистав свою записную книжку, продолжал: - Есть документ ЦРУ об израильской разведке. В нем американцы раскрывают методы деятельности своих израильских коллег, буквально: "плотное наблюдение за антисионистской деятельностью во всем мире и нейтрализация этой деятельности", "вербовка лиц, занимающих в бюрократии Советского Союза и стран Восточной Европы стратегически важные посты, которые из идейных или корыстных соображений согласны помогать сионистам этих стран". Думаю, что окружение Брежнева состоит в основном из таких элементов, работающих на Сион. Брежнев уже не правит страной, он - живой труп, за спиной которого и бесчинствует сионистская мафия. Вся их деятельность направлена на развал СССР, ликвидацию компартии.

- Именно направлена, - согласился Бойченков, - при этом умелой опытной рукой. Ты помнишь, как на одном из совещаний в Комитете председатель говорил, что в США принят закон о необходимости развала СССР путем отделения от него союзных республик? Задача эта возлагалась на Сион. Возможно, председатель готовит серьезный материал для Политбюро о подрывной деятельности в СССР международного сионизма. Естественно, по своей инициативе.

- Если даже ты прав, и такой материал получат члены руководства страны, председатель не найдет поддержки в Политбюро.

- Почему?

- Потому что те, кто понимает проблему Сиона, уже изгнаны из Политбюро: Мазуров, Шелепин, Полянский, Воронов, Шелест. Сион не терпит своих противников на вершине власти.

- Но там еще есть Кириленко, Романов. Насколько я знаю, эти товарищи отрицательно смотрят на деятельность сионистов.

- Именно, смотрят, притом очень осторожно, -стремительно ответил Слугарев и положил в карман свою записную книжку. Он был крайне возбужден, глаза исторгали гневный блеск. - Первый безнадежно стар, а второй недостаточно решителен, чтоб отстаивать свое мнение, ибо знает на примере тех же Шелепина - Полянского, чем это кончается. Нет, дорогой Дмитрий Иванович, уже со времени Хрущева сионисты крепко держат в своих руках бразды правления. Ты думаешь случай вынес Брежнева на вершину власти? Как бы не так! Все было заранее тщательно взвешено, продумано, рассчитано. Ты же читал письмо группы честных ученых-экономистов. Не академиков, не заславских-шаталиных, а русских патриотов, с болью видящих в какую пропасть катится страна. А разве мы с тобой не видим, не понимаем, какая идет идеологическая диверсия, духовное растление общества, главным образом молодежи. Это старая тактика Лейбы Троцкого-Бронштейна завоевать молодежь, оболванить, растлить сексом, пробудить в ней звериные, животные инстинкты, воспитать жестокость, цинизм, страсть к удовольствию. Затем направить это дикое стадо на кого угодно: на отцов, на коммунистов, на ветеранов. И они пойдут громить "и крушить все подряд. Разум будет отключен, его заменит инстинкт разрушения. Ты думаешь, случайно по телевидению денно и нощно рекламируют всяких оголтелых подонков, эту оглушительную музыку, рвущую барабанные перепонки, какофонию взбесившихся дикарей, песни, состоящие из трех слов: "я тебя хочу". Через десять лет эти дискотечные юнцы станут взрослыми гражданами, будут работать на предприятиях, в учреждениях. Представляешь их нравственный облик, их духовную основу, жизненный фундамент, их гражданскую совесть?! Вот с каким обществом нам предстоит столкнуться. И когда новоявленный Лейба Бронштейн бросит клич "Долой!..", они пойдут за ним и будут делать все, что он им велит. Рушить до основания и жечь дотла. Ты видел бесчинства фанатов у стадионов? Так это цветочки. А ягодки будут очень ядовиты.

- Грустную картину ты нарисовал, гнетущую, - сказал Бойченков. - Я-то думал, что ты меня порадуешь. Конечно, главные гнезда сионистов Москва, Ленинград, Свердловск, Новосибирск, столицы союзных республик, где сосредоточена интеллигенция.

- Но ее влияние, тлетворное, - подчеркнул Слугарев, - распространяется на всю страну через телевидение, кино, радио, прессу. Отсюда идут эти вирусы. И носители их не только сионизированная, творческая интеллигенция. К этим вирусам предрасположен столичный люмпен-интеллигент, который живет на зарплату в две сотни рэ, считает себя обиженным властью и мечтает о западном рае, о котором имеет превратное представление. По рассказам туристов да по кинофильмам.

- Люмпен-интеллигент, говоришь? Какая уж там интеллигентность. Просто дипломированный мещанин с философией неудачника-циника. За душой у него ничего святого нет. Он ведь никаких ценностей - ни материальных, ни духовных не создает. На это он не способен, нет у него амуниции. Зато амбиций!.. Основа общества - трудящиеся, те кто у станка и плуга, в том числе деятели науки и техники, творцы прогресса.

- Не заблуждайся в отношении творцов: их тоже поразил вирус бездуховности. Во-первых, они в юности прошли тлетворные школы дискотек, навязанных нам идеологическими диверсантами. Во-вторых, эту духовную пищу, этот яд они ежедневно вынуждены употреблять через то же телевидение, газеты и журналы. Выбора у них нет.

- Так что же? Выходит - никакого просвета, никаких надежд? - спросил Дмитрий Иванович, подняв опечаленный взгляд на Слугарева.

Иван Николаевич не спешил с ответом. Он встал из-за стола, снял со спинки стула свой пиджак, набросил его на плечи и задумчиво посмотрел в открытое окно. Бойченков ждал. Образовалась долгая настороженная пауза. Наконец Слугарев заговорил как-то издалека, словно рассуждая с самим собой:

- Человечество нравственно больно. Оно лишено иммунитета против страшной болезни - сионизма. Вирусы этой болезни поразили прежде всего мозг человечества - интеллигенцию и власть имущих, руководителей государства и государственных структур, лидеров политических партий. В былые времена роль имумунитета выполняла религия. Католицизм, православие, ислам, буддизм ревностно оберегали свои паствы от проникновения в них тлетворных сионистских вирусов, суть которых - разрушение: нравственное, духовное.

- Кстати, у Дюкана ты найдешь по этому поводу слова из Корана, - вставил Дмитрий Иванович и полистал "Черную Книгу". - Вот что говорит Коран о евреях: "… их целью будет сеять на земле разлад… Когда они будут разжигать факел войны, Бог будет тушить его. Их цель - вызвать раздоры на земле, но Бог не любит сеятелей раздора". Да, вот еще откровение современного еврейского поэта Мориса Самуеля. Вот что он писал: "Мы, евреи, разрушители… Что бы не делали другие народы для нашего блага, мы никогда не будем довольны". - Захлопнув книгу, Бойченков подал ее Слугареву: - Возьми. А эта страшная книга стоит жизни даже такого храброго антифашиста, как Эдмон Дюкан. Извини, я тебя перебил.

- И потому не случайно, - продолжал Слугарев прерванный монолог, которым он отвечал на вопрос Бойченкова ("Никакого просвета, никаких надежд?") - банда Троцкого свой приход к власти в России ознаменовала жесточайшим разгромом русской православной церкви, физическим истреблением духовенства, запретом веры как таковой. Отлучением всех граждан от религии, которая объявлялась опиумом народа… Да, религия была иммунитетом против духовного разложения. Сионисты создали себе тоже иммунитет: антисемитизм. Это сильнейший, безотказно действующий механизм самозащиты. Он лишил народы возможности бороться со злом, прикрываясь, как пугалом, словом "антисемитизм". Люди боятся не только бороться с этим злом, защищать себя от его яда, но и произносить вслух это слово. Иначе на тебя немедленно будет поставлено зловещее клеймо "антисемит", "черносотенец", "фашист". Даже слово "еврей" мы произносит шепотом. Человечество не знает всей правды о сионизме, потому что ему не позволяют ее узнать. Вообще в мире господствует ложь, дурман, который исторгают на общество сионистские средства массовой информации. Печать, кино, телевидение, радио во всем мире контролирует Сион. Он манипулирует общественным мнением в своих интересах. Ты уповаешь на трудящихся, на тех, кто создают материальные и духовные ценности. Тщетно! Они такие же гои, как и люмпен-интеллигенты, которых ты называешь дипломированными мещанами. Они не понимают проблемы сионизма, потому что им не позволено ее понимать. А те, кто понимает, те безмолвствуют, потому что им строго-настрого запрещено о ней говорить. Запрещено сионистами и их верными лакеями - предателями интересов народа.

Слугарев внутренне воспламенился, лицо его полыхало багрянцем, взгляд ожесточился. Он сбросил с плеч пиджак и небрежно швырнул его на стул. Прижимая двумя руками к груди книгу Дюкана, он заговорил негромко, дрогнувшим голосом:

- Иногда хочется подняться над землей и закричать на всю планету: "Люди! Человеки! Мои беспечные братья! Очнитесь от сионистского гипноза! Стряхните с себя мерзкое отвратительное тряпье лжи, духовного и телесного разврата, который вселил в ваши доверчивые души Сион! Возьмитесь за руки и станьте грозной неприступной скалой в преддверье пропасти двухтысячного года и не дайте столкнуть себя в бездну сионистского ада! Вы не гои, не двуногий скот, как вас презрительно называют те, кто нарек себя "божьими избранниками". Вы люди, человеки, созидатели, творцы, гении. Вас миллиарды. Их, разрушителей, ничтожные миллионы. Наберитесь мужества и гордости, набросьте на их хищные, ядовитые пасти узду, вырвите у них смертоносное жало, лишите их воровски присвоенных себе привилегий и благ, заставьте их жить, как все, на равных со всеми, лишите их награбленного золота и тех кровавых триллионов, с помощью которых они диктуют свои условия и правила жизни народам и государствам, покупают президентов, премьеров и министров, генералов и дипломатов, художников и журналистов".

Он вдруг умолк и устало подсел к столу. Не говоря больше ни слова, открыл бутылку, налил себе пива и залпом осушил бокал. Облегченно вздохнул, словно сбросил с себя тяжелый груз. Бойченков смотрел на него долгим печальным взглядом. Произнес без упрека и сожаления, просто заключил:

- Ты так и не ответил на мой вопрос. То, что ты сейчас сказал, для меня не новость. Думаю, что и для председателя. Но свой пылкий монолог ты включи в справку - пусть почитает. Эмоции в данном случае полезны, конечно в сочетании с фактами.

- Будут и факты, не сомневайся. А мне пора, надо ехать, - сказал Слугарев и поднялся.

Бойченков проводил его до машины. Задержав руку Слугарева в своей руке, подбодрил:

- Насчет нужности задания председателя не сомневайся: он что-то серьезное задумал.

- В серьезность его я не верю. Но документ будет откровенный и весомый.

Бойченков поощрительно закивал головой, и тихая дружеская улыбка осветила его грустное лицо.

В тот же день, а точнее - вечер, придя с работы, Слугарев начал читать записки Дмитрия Ивановича, то есть его тетрадь, в которой без всяких комментариев были выписаны цитаты из разных авторов по одному и тому же вопросу. Как и советовал Бойченков, Иван Николаевич начал читать с Карла Маркса: именно его статья "К еврейскому вопросу" и открывала тетрадь. Слугарев был знаком с этой статьей, но сейчас он читал ее с особым интересом, поскольку именно словами Маркса он решил начать поручение председателя - справку о сионизме и "еврейском вопросе". Сам еврей по отцу, Маркс, может, как никто другой знал и понимал характер и психологию еврея, знал, так сказать, "изнутри", и было бы глупо обвинять его в антисемитизме, как это делают сионисты в отношении любого, кто посмеет критически отзываться об их деятельности. Маркс писал: "Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Какой мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги…. То, что в еврейской религии содержится в абстрактном виде - презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели - это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью. Даже отношения, связанные с продолжением рода, взаимоотношения мужчины и женщины и т.д. становятся предметом торговли! … Еврейство не могло создать никакого нового мира".

Слугарева поразила фраза о презрении к искусству, к истории, к человеку, притом презрении сознательном (Маркс подчеркнул это слово). Сразу мелькнуло сомнение: прав ли Маркс. Не опровергается ли это опытом? Уж где-где, а в искусстве евреи шумною толпой хозяйничают. Да и в исторической науке их полным полно. "Хозяйничают-таки - да, а что выдающегося создали?" - мысленно спросил себя Иван Николаевич. И ничего достойного в искусстве так и не вспомнил. Зато имя академика Минца всплыло мгновенно, как только он подумал об историках. Уж этот "ученый", как никто другой, "наследил-накопытил" в исторической науке, так что будущим поколениям придется переучиваться. Тут Маркс на все сто процентов прав - презрением к русской истории отдает от исторических трудов этого академика.

После Маркса Иван Николаевич обратил внимание на краткое, всего в несколько строк, замечание Энгельса: "Я начинаю понимать французский антисемитизм, когда вижу, как эти евреи польского происхождения с немецкими фамилиями пробираются повсюду, присваивают себе все, повсюду вылезают вперед, вплоть до того, что создают общественное мнение города-светоча…" Имелся в виду Париж. "А разве только во Франции "присваивают себе все, повсюду вылезают вперед"? - подумал Слугарев. - Такое происходило и происходит и в нашей стране. Происходит и сегодня, как и сто лет назад. Ничего не меняется. Но попробуй об этом вслух сказать, как тотчас же на тебя навесят ярлык "антисемита", "фашиста".

Листая страницу за страницей, Иван Николаевич читал нелестные отзывы о евреях разных людей, живших в разное время и в разных странах, и поражался, что в сущности все они говорят одно и то же. Вот римский философ Сенека: "Этот народ - чума, сумел приобрести такое влияние, что нам, победителям, диктует свои законы". Вот Цицерон: "Евреи принадлежат к темной и отталкивающей силе - кто знает, как многочисленна эта клика, как они держатся вместе и какую мощь они могут проявлять, благодаря своей спаянности". А вот слова короля франков Гунтрама, жившего в VI веке: "Да будет проклят этот дьявольский народ, который живет только обманом". Вот Джордано Бруно: "Евреи являются зачумленной, прокаженной и опасной расой, которая заслуживает искоренения со дня ее зарождения".

Французский писатель (XVII век) Жан Воевтер говорил: "Евреи являются ни чем иным, как презираемым и варварским народом, который на протяжении длительного времени сочетал отвратительное корыстолюбие с ужасным предрассудком и неугасимой ненавистью к народам, которые их терпят и на которых они обогащаются". А вот голос из-за океана американского ученого и государственного деятеля Беджамина Франклина, жившего в XVIII веке: "Где бы ни было, в стране, где поселяются евреи - независимо от их количества, они понижают ее мораль, коммерческую честность… строят государство в государстве и в случае оппозиции к ним стремятся смертельно задушить страну в финансовом отношений. Если мы путем конституции не исключим их из Соединенных Штатов, то менее, чем через двести лет они ринутся в большем количестве, возьмут верх, проглотят страну и изменят форму нашего правления… Я предупреждаю вас, джентльмены, если вы не исключите евреев навсегда, то ваши дети будут проклинать вас в ваших могилах".

И еще один государственный деятель - австрийская императрица Мария-Тереза с той же категоричностью, как и Франклин, заявляла: "Впредь ни один еврей, независимо от того, кто он такой, не будет оставаться здесь без моего письменного разрешения. Я не знаю никакой другой злополучной чумы внутри страны, как эта раса, которая разоряет народ хитростью, ростовщичеством, одолжением денег и занимается делами, отталкивающими честных людей". Ее современник, другой монарх - Петр Первый - говорил то же самое: "Я предпочитаю видеть в моей стране магометан и язычников, нежели евреев. Последние являются обманщиками и мошенниками. Они не получат разрешения поселиться и устраивать свои дела". Позже ему вторил другой монарх - Наполеон Бонапарт: "Нищета, вызываемая евреями, не исходит от одного индивидуального еврея, но является сущностью всего этого народа. Они, как гусеницы или саранчи, которые поедают Францию… Я не хочу их иметь больше, чем их есть в моем государстве. Я делаю все, чтобы доказать мое презрение к этой подлейшей нации мира". А еще позже президент Трансвааля Крюгер: "Если б можно было сбросить с шеи нации еврейских монополистов, не вызвавши войну с Великобританией, проблема мира в Южный Африке была бы решена".

"Неужто все эти монархи находились в плену предрассудков и заблуждались в отношении евреев?" - спрашивал себя самого генерал Слугарев. Вспомнил, как он, прочитав "Черную книгу" Эдмона Дюкана, задал этот вопрос Бойченкову, и Дмитрий Иванович ответил ему кратко: "Не за то волка бьют, что он сер, а за то, что овцу съел". Ну хорошо, - рассуждал Иван Николаевич, - предвзятость монархов можно чем-то объяснить (чем именно, он не знал), ну а как же быть с историками, писателями, с их извечным стремлением к правде, к объективному отражению действительности? Ведь они олицетворяют собой совесть народа, уж их-то обвинить в предвзятости было бы, по меньшей мере, несправедливо, к их голосу надо бы прислушаться повнимательней, все сказанное ими взвесить, обдумать, оценить. И Слугарев, листая дальше тетрадь Бойченкова, услышал честные голоса, выражаясь по-нынешнему, интеллектуалов. Говорит композитор Ференц Лист: "Настанет момент, когда все христианские нации, среди которых живут евреи, поставят вопрос, терпеть ли их дальше или депортировать? И этот вопрос по своему значению так же важен, как вопрос о том, хотим ли мы жизнь или смерть, здоровье или болезнь, социальный покой или постоянное волнение". А вот голос с другого конца планеты, из Страны восходящего солнца - голос японского ученого Мабучума Окума: "Евреи во всем мире разрушают патриотизм и здоровые основы государства". То же самое говорит и Америка устами мэра Нью-Йорка Джона Хайлана: "Настоящая угроза нашему государству в невидимом правительстве, которое, подобно гигантскому спруту, простирает свои щупальцы над нашим городом, штатом и нацией. Во главе этого спрута стоит маленькая группа банкирских домов, которая обычно называется как "интернациональные банкиры". Эта небольшая артерия банкиров на самом деле управляет нашим правительством в своих эгоистических целях".

И еще один честный американец, писатель-публицист Дуглас Рид с душевной болью восклицал: "Как мы дошли до жизни такой? Какими средствами довели Америку (и весь Запад) до такого состояния, когда ни один политик не займет важного места и ни один издатель не будет чувствовать себя спокойным за своим столом, пока не постелят коврики и распростаются на полу, выразив покорность Сиону?"

Из Америки опять в Европу. Французский историк Эрнст Ренан писал: "В восточной Европе еврей, подобно раку, медленно въедающемуся в тело другой нации. Эксплуатация других людей - это его цель".

Многие классики мировой литературы в своих произведениях обращались к "еврейскому вопросу" - Эмиль Золя, Болеслав Прус, Мопассан, А. Куприн, А. Чехов, Ф. Достоевский. Мопассан "видел в евреях властителей, которые повелевают королями-повелителями народов, поддерживают или низвергают троны, могут разорить или довести до банкротства целую нацию, точно какого-нибудь виноторговца, гордо посматривают на приниженных государей и швыряют свое нечистое золото в приоткрытые шкатулки самых правоверных католических монархов, а те вознаграждают их грамотами на дворянство, титулами и железнодорожными концессиями". Один из персонажей романа "Кукла" Б. Пруса говорит: "Но это великая раса! Они завоюют весь мир, и даже не с помощью своего ума, а наглостью и обманом". В романе "Деньги" Э. Золя есть такие слова: "И он в бешенстве предсказывал конечную победу евреев над всеми народами, когда они захватят все богатства земного шара; ждать этого недолго, раз им позволено с каждым днем расширять свое царство и раз какой-то Гудерман уже пользуется в Париже большим почетом, чем сам император". "Таков весь еврейский народ, этот упорный и холодный завоеватель, который находится на пути к неограниченному господству над всем миром, покупая, один за другим, все народы всемогущей силой золота".

Иван Николаевич захлопнул тетрадь Бойченкова и поднялся из-за стола, как ужаленный. Его охватило чувство смятения, тревоги и еще чего-то странного, смесь гнева и собственной беспомощности. Подобное он испытал раньше, когда читал книгу Дюкана. Сейчас она лежала на письменном столе рядом с тетрадью Бойченкова в мягкой черной обложке, на которой резко выделялись кроваво-красные слова: "Эдмон Дюкан. Черная книга". Слугарев нервно зашагал по кабинету, ощущая непривычный озноб и растерянность. В горле пересохло. Он вышел в кухню и открыл холодильник, извлек бутылку минеральной и залпом выпил стакан холодной воды. Движения его были резкими, угловатыми. Постояв с минуту у окна, уставившись в немом оцепенении на вершины деревьев, тронутых первым багрянцем, он вернулся в кабинет, и взгляд его, как магнит, устремился на "Черную книгу". Он подошел к письменному столу и, не садясь на стул, раскрыл наугад где-то в середине, и прочитал: "В 1547 году Толедский архиепископ обнаружил письмо константинопольских евреев испанским евреям, в котором говорилось: "Дорогие братья в моисеевом законе. Мы получили ваше письмо, в котором вы извещаете нас о муках и горе, которые вы переносите и заставляете нас так же страдать. Мнение великих сатрапов и раввинов таково: относительно того, что вы говорите, что короли Испании заставляют вас сделаться христианами, сделайтесь такими, ибо вы не можете иначе поступить. Относительно того, что вы говорите, что вас заставляют покинуть ваше имущество, сделайте ваших сыновей купцами, для того, чтобы у них (испанцев) мало-помалу отнять их имущество. Относительно того, что вы говорите, что у вас отнимают вашу жизнь, сделайте ваших сыновей врачами и аптекарями, и вы отнимите у них их жизнь. Относительно того, что вы говорите, что они разрушают синагоги, сделайте ваших детей священниками и теологами, и вы разрушите их храмы. Относительно того, что вы говорите, что они причиняют вам и другие мучения, сделайте, что бы ваши сыновья были адвокатами, прокурорами, нотариусами и советниками и чтоб они постоянно занимались государственными делами для того, чтобы унижая их, вы захватили эту страну и вы сумеете им отомстить за себя. И не нарушайте совета, который мы вам даем, чтобы вы путем опыта увидели, как вы из презираемых станете такими, с которыми считаются. Иосиф - глава евреев Константинополя".

"Этот совет-инструкция, - комментировал Дюкан, - вот уже на протяжении свыше четырехсот лет неукоснительно претворяется в жизнь во всех странах мира. Собственно, она явилась основой, фундаментом "Протоколов сионских мудрецов", которые появились тремя столетиями позже. Совпадения настолько очевидны, что только матерый сионист или бесчестный лакей может отрицать подлинность "Протоколов". Давайте обратимся хотя бы к нескольким строкам "Протоколов". "Администраторы, которых мы выбираем в строгом соответствии с их способностью к раболепному подчинению, вовсе не будут лицами, обученными искусству управления, и легко превратятся, поэтому, в пешки в нашей игре, в руках знающих и способных мужей, которые будут их советниками, являясь специалистами, воспитанными и тренированными с раннего детства для управления делами всего мира".

Прокомментировав эти строки с позиций их сегодняшнего воплощения в жизнь в разных странах мира, автор "Черной книги" рассказал, как скрупулезно воплощаются в современной действительности рекомендации "сионских мудрецов" в смысле оболванивания народа, а вернее, превращение целого народа в безмозглую, лишенную собственного мышления толпу. И он процитировал следующие параграфы из "Протоколов", "Ни одно сообщение не достигнет читающей публики без нашего контроля. Уже сейчас мы достигаем этого тем, что все новости получаются немногими агентствами, в которых они собираются со всех концов света". И еще: "Чтобы забрать в руки общественное мнение, мы должны привести его в состояние полного разброса, дав возможность высказывать со всех сторон столько самых противоречивых мнений в течение столь долгого времени, чтоб народы окончательно потеряли голову в этом лабиринте, придя к заключению, что лучше всего вообще не иметь никакого мнения в политических вопросах, понять которые не дано обществу, ибо их понимают лишь те, кто им управляет… и мы вычеркнем из памяти людей все нежелательные нам факты прежней истории, оставив лишь те, которые будут расписывать лишь ошибки прежних правителей".

Эти последние строки вызвали на лице Слугарева горькую ухмылку: он вспомнил, как после расписываются подлинные и мнимые ошибки Сталина. Иван Николаевич был совершенно солидарен со своими партизанским другом Эдмоном Деканом в отношении бесспорной подлинности "Протоколов сионских мудрецов", как не сомневались в этом и два выдающихся патриота Америки - автомобильный король Генри Форд и писатель-публицист Дуглас Рид. Их высказывания Слугарев услышал из уст генерала Бойченкова, до того читал в книге Дюкана, которая лежала сейчас перед ним, раскрытая на страницах, где были воспроизведены эти вещие слова. Форд, на своей шкуре испытавший деятельность международного сионизма, утверждал: "Эти "протоколы" полностью совпадают с тем, что происходило в мире до настоящего времени, они совпадают и с тем, что происходит сейчас". Ему вторил Рид: "Книга (протоколы) точно описывает, что произошло в течение полувека после ее публикации и все, что произойдет в следующие 50 лет, если только заговор не вызовет соответствующего его силе противодействия. В книге содержится богатейшее знание (в особенности слабости человеческой природы), источником которого может быть только опыт и изучение, накопленные в продолжение столетий и даже целых эпох". Дуглас Рид, как и Генри Форд, ссылался на свой личный, при том очень горький опыт: "Закабаление печати произошло точно так, как оно предсказано в "Протоколах", и автор сам мог убедиться в этом, благодаря принадлежности к своему поколению и своей профессии".

На открытии первого сионистского конгресса 29 августа 1897 года профессор Киевского университета Мандельштам сказал:

"Евреи используют все свое влияние и власть, чтобы воспрепятствовать подъему и процветанию других наций, и полны решимости оставаться верными своей исторической надежде - завоеванию мирового господства".

Иван Николаевич перевел дыхание, отодвинул от себя книгу Дюкана и откинулся на спинку кресла. Волнение, которое нарастало в нем и ширилось с каждой прочитанной строкой, как лавина катящего с горы снега, кажется достигло предела. Нужно было остановиться, разобраться с мыслями, обрушившимися на него таким неожиданным мощным шквалом, успокоить разбушевавшийся в душе шторм неожиданных и жутких открытий, жутких и страшных. "И все, что произойдет в последующие пятьдесят лет, если только заговор не вызовет соответствующего его силе противодействия", - вслух повторил Слугарев слова Дугласа Рида. Пятьдесят лет, о которых пророчески говорил американский публицист, прошло, не вызвав со стороны мировой общественности никакого противодействия сионистскому заговору. В последнее полстолетие сионисты действовали, как и прежде, и продолжают действовать в соответствии со своей исторической программой, т. е. "протоколами", которые по-прежнему тщательно прячут от народа, по крайней мере, в нашей стране. Еще совсем недавно по приказу Троцкого и Бухарина только за чтение их человека лишали жизни.

Лейба Троцкий. У России не было более жестокого разрушительного врага, чем этот масоно-сионист, с помощью международного кагала и заправил империалистических государств прорвавшийся к власти в семнадцатом году. Демагог-палач, безжалостный и беспощадный, он цинично издевался над поверженной в хаос страной, заливая ее необозримые просторы народной кровью, и прежде всего - кровью цвета нации - интеллигенции. Слугареву запомнились, врезались в память сердца высказывание о Троцком его соплеменника Арона Симановича - личного секретаря Григория Распутина. В своих "Воспоминаниях" Лейба Давидович Троцкий, который стремился к развалу величайшей в мире державы - России по этому поводу говорил: "Мы должны превратить ее в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, и не белая, а красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн. Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния… А пока наши юноши в кожаных куртках - сыновья часовых дел из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы, - о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть все русское! С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию - офицеров, инженеров, священников, генералов, агрономов, учителей, писателей!"

Это была чудовищная программа, и Троцкий со скрупулезной точностью проводил ее на практике с помощью своих соплеменников - "юношей в кожаных куртках". Слугарев знал, что в наши дни, сыновья и внуки тех "юношей", так же, как их деды и отцы "умеют ненавидеть все русское" и готовят окончательный развал Советской России, полное крушение которой запланировано на конец нашего века. Знает Иван Николаевич какой дружной, оголтелой травле в нашей стране подвергаются патриоты, дерзнувшие неодобрительно отозваться о сионистском Израиле или о каком-нибудь деятеле еврейской национальности. Знакомый писатель рассказывал ему, что автор, изобразивший в своем произведении отрицательным персонажем еврея, обрекает себя на пожизненные невзгоды. Прежде всего его книга может не увидеть свет или не дойти до читателя. А если по недосмотру издателей и появится на полках книжного магазина, то сионистская критика не откажет себе в удовольствии учинить испепеляющий разгром этого произведения, будь оно трижды талантливо. Автора объявят графоманом, бездарным проходимцем, злопыхателем, черносотенцем, фашистом. Подлецами можешь изображать русских, украинцев, татар, якутов, кого угодно, - только не еврея, которому в литературе самой судьбой предназначена роль героя, положительного персонажа. И тогда автор может рассчитывать на благосклонность критики. Невольно вспомнились ему слова Антона Чехова, записавшего в своем дневнике: "Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящего в русском человеке ни больше, ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский, и Гоголь уже не смешит ее".

Тот же знакомый писатель рассказал Слугареву, как довольно посредственный роман Александра Фадеева "Разгром" просионистской критикой был поднят на Олимп, как наивысшее художественное достижение советской литературы. Главный положительный герой "Разгрома" первоначально носил русскую фамилию. Но "интимный друг" молодого писателя Раиса Самойловна Землячка посоветовала автору заменить русскую фамилию на еврейскую, и обязательно из племени Левитов: Левин, Левитан, Левитин и тому подобное. Фадеев не мог отказать обожавшей его женщине, стоящей в то время на вершине власти. Так в романе "Разгром" появился Левинсон. Рассказывал Ивану Николаевичу его знакомый писатель, как из дремучей посредственности - будь то поэт, артист, художник, музыкант - критики, о которых говорил Чехов, делают классиков, гениев. Талантлив он или бездарен, не имеет значения, - важно, чтоб он был женат на еврейке ("Институт жен" - мрачно подумал Слугарев). Тогда появятся всевозможные почести, лауреатские медали и золотые звезды Героя труда и всемирная известность: для международного сионизма не существует государственных границ, а информация и связь там отработана безукоризненно. Примеров на этот счет - пруд пруди. Писатель называл имена Алексея Суркова, Степана Щипачева и многих иных, ныне позабытых, а когда-то при жизни обремененных всевозможными почестями и административной властью над своими куда более талантливыми коллегами, но униженными и оскорбленными, не связавшими свою судьбу с "институтом жен".

Слугарев вспомнил свою последнюю поездку на дачу к Бойченкову, разговор с Дмитрием Ивановичем на больную кровоточащую тему, подумал: "А ведь я так и не ответил на его вопрос: есть ли просвет и где же выход? Не ответил, потому что сам не вижу и не знаю. В одном убежден: сионисты уготовили человечеству рабство. Они хотят превратить весь мир в поверженную, опозоренную Палестину и уже многого добились на пути к мировому господству. Самое трагическое, что беспечные доверчивые гои не видят этого и не понимают. Они, как стадо баранов, послушно бредут в преисподнюю дьявола. Или в диком экстазе, сытые и голодные, белые, черные, цветные, одурманенные наркотиками и сексуальным развратом, возбужденные вирусом жестокости и насилия, в предсмертной агонии пляшут чужой, навязанный им сатаной тлетворный танец, не ведая, что они уже не люди, не человеки, а двуногие животные, пребывающие в глубоком гипнозе. И некому их разбудить. Те, кто хотел бы открыть им глаза на смертельную опасность, схвачены за горло ядовитыми щупальцами сионистского спрута, скованы по рукам и ногам. Их трагический голос отчаяния и боли заглушается всеподавляющим бесовским гулом радиотелевизионной лжи и разврата. Стремительно приближается двухтысячный год, когда Сион намерен оповестить мир о своем триумфе, о победе зла над добром. Не уж-то такому суждено случиться?!"

Не хотелось верить. Нет-нет: человечество должно пробудиться. Правда должна победить.

Надежда… Чего стоит она без действий? Пустые иллюзии. Надежда утешает присужденного на казнь даже тогда, когда он идет на эшафот: авось в последние секунды поступит приказ о помиловании. Человечество не может надеяться на авось, жить в атмосфере иллюзий, апатии и беспечности. Нужна борьба, организованная, решительная и беспощадная. Сионисты создали свои организации во всемирном масштабе - официальные, полуофициальные и тайные. Для своего спасения человечество, весь род людской, должны созвать Всемирный антисионистский конгресс с широкой сетью низовых организаций, которые будут предавать гласности подрывные действия сионистов во всех сферах жизни и во всех странах мира. Мысленно Слугареву уже слышался ехидный вопросик какого-нибудь профессора из московского института кинематографии: "А что вы подразумеваете под "подрывными действиями"? "А то, профессор, что вы принимаете в свой институт студентов исключительно еврейской национальности. И то, что в России нет русского кино. В Грузии есть грузинское, на Украине - украинское, в Латвии - латышское, а в России - еврейское. Вы возмущены, господин профессор от кинематографа? Не спешите с феерверком изношенных от частого вами употребления слов: "антисемит", "черносотенец", "фашист"! Научитесь смотреть правде в глаза и считаться с фактами. А их - тьма тьмущая и на каждом шагу. Вы же знаете, как телезрители называют голубой экран - тельавидение. Почему? Вы тоже знаете: там ни Русью, ни русским духом не пахнет. А театры? Там тоже правят товстоноговы, да марки захаровы, шатровы, да гельманы. Коль есть всемирный сионистский конгресс, то вправе быть и всемирному антисионистскому конгрессу. Для равновесия добра со злом. Для справедливости".

Слугарева давно возмущала несправедливость: объявив себя "божьими избранниками", евреи фактически превратились в привилигированную нацию, притом привилегии эти получают за счет народов других национальностей и в ущерб им. По численности, евреи в СССР составляют менее одного процента от всего населения страны. Вместе с тем в науке и культуре их численность превышает двадцать процентов. По официальным, как правило заниженным, данным от общего числа писателей евреев 44 процента, врачей тоже 44 процента, музыкантов 23 процента. В кинематографе число их достигает 90 процентов. Чуть меньше в средствах массовой информации. Особенно разительное соотношение в сфере образования и науки. На тысячу человек русских приходится всего тридцать человек с высшим образованием, - евреев же четыреста человек, то есть почти каждый второй имеет высшее образование. Подобная картина в академии наук: из 250 академиков - 170 евреев. Не в этом ли причина отставания нашей науки и техники? - спрашивал себя Иван Николаевич и отвечал: "Липовые академики вроде Аркадия Гарбатова и Бориса Пономарева, липовые доктора-профессоры, липовые гении-писатели вроде Иосифа Бродского". И удивился: почему никто не протестует против такой несправедливости, почему молчит общественность? Впрочем, он знал ответ. Потому что страной правят представители "божьих избранников" и их верные лакеи из "института жен", вроде Мирона Андреевича Серого да и самого Леонида Ильича. И вспомнилось ему стихотворение большого русского поэта Василия Федорова "Рабская кровь". Да, не подавили русские люди в себе раба, лакея. В этом трагедия народа.

Когда справка для председателя была готова, Слугарев узнал, что председатель уже не председатель, что он занял пост умершего члена Политбюро и секретаря ЦК М. А. Суслова, которому непосредственно подчинялся председатель.

В одной из стран Западного полушария в роскошном апартаменте гостиницы "Северное сияние" всего лишь на одни сутки остановились два почтенных американца: сенатор Сол Шварцбергер и представитель Всемирного сионистского конгресса Милош Савич - он же Мариан Савинский. Да, тот самый Савич, который прошел "школу" Симонталя, израильского "Моссада" и американского ЦРУ, да плюс еще западно-германского ведомства генерала-разведчика Гелена. Здесь предстояла их встреча с советским послом в этой стране и срочно прилетевшим из Москвы придворным депутатом Верховного совета, Героем соцтруда академиком Аркадием Гарбатовым, ведущим американистом, советником, и вообще доверенным лицом самого Брежнева и его супруги Виктории Гольдберг.

Встреча носила чрезвычайный характер, как явление всемирного масштаба, поскольку речь шла больше, чем о судьбе великой державы - СССР, ибо с ее судьбой были связаны судьбы многих стран и народов.

Извещенные по телефону послом о прибытии с секретной миссией Гарбатова, Сол Шварцбергер и Милош Савич догадывались, о чем пойдет речь между ними и высокопоставленными советскими представителями: по своим каналам американцы уже получили сообщение из Москвы о клинической смерти Леонида Брежнева, хотя для широких кругов советской общественности это была государственная тайна, которую строго хранил узкий круг медперсонала Кремля и приближенные к главе партии и государства бонзы.

Шварцбергер и Савич сидели в просторном холле апартамента за круглым столом, сервированном легкими сандвичами, соками, бутылками вина, коньяка и виски, и, поджидая академика и посла, вели неторопливый разговор. С академиком Гарбатовым оба американца (впрочем, у Савича, кроме американского паспорта, были паспорта Израиля и ЮАР) были знакомы, неоднократно встречались в США, куда именитый академик частенько наведывался. Для него перемахнуть океан не составляло никакой проблемы, - ему было проще слетать в Нью-Йорк, чем неименитому советскому ученому в Киев или Минск. Осведомленный читатель может бросить мне реплику: "Так то ж ученому". Совершенно верно. Но Гарбатов не был ученым в полном смысле этого слова, поскольку у него не было никаких подлинно научных трудов. Его научный интеллект не выходил за рамки провинциального журналиста или рядового сотрудника какого-нибудь гуманитарного НИИ. Но ведь в нашей стране, чтобы быть академиком, совсем не обязательно быть ученым. Так что Аркадий Гарбатов не составлял какого-то исключения. Таких как он было немало в советском храме науки: В. Тихонов, П. Поспелов, Б. Пономарев, Т. Заславская, С. Шаталин, всех не перечесть. Это был своего рода особый отряд "деятелей", которых высшая власть за какие-то тайные, неизвестные широкой общественности заслуги награждало пожизненной рентой, которая давала возможность безбедно жить, ничего не делая. Потому-то многие ученые недоучки и даже неучи мечтали об академической манной и завидовали тем, кто ее имел. Мечтал и посол, которого мчал голубой "мерседес" в гостиницу "Северное сияние", мечтал и завидовал сидящему рядом с ним Гарбатову. Александр Яковлевич - так звали посла - считал себя более достойным для академического звания, чем этот выскочка и придворный лизоблюд Гарбатов. Ведь как-никак Александр Яковлевич имел ученую степень доктора исторических наук, и лет десять тому назад стремительно приближался к академическому святилищу, и уже было совсем приблизился к порогу, и уже было занес ногу, чтоб переступить этот порог, как вдруг судьба-злодейка подставила ему ножку, и он, кувыркаясь по жестким ступенькам карьеры, не скатился вниз, а, сумев сделать неожиданное сальто, оказался по другую сторону Атлантики в должности советского посла, можно сказать, что ему повезло, хотя сам он так не думал и нещадно корил судьбу.

Александр Яковлевич принадлежал к той категории советских дипломатов, которая, в сущности, прямого отношения к дипломатии, в профессиональном смысле, не имела, но была широко распространена в хрущевско-брежневские времена. Это был довольно многочисленный отряд чрезвычайных и полномочных послов из числа проштрафившихся партаппаратчиков, для которых назначение на дипломатическую работу скорее означало почетную ссылку. Для большинства из них это была последняя ступенька служебной карьеры. Но случались, хотя и редко, исключения.

Александр Яковлевич до своего назначения послом работал в центральном партаппарате, занимался вопросами истории и теории КПСС, наследуя традиции не безызвестного Емельяна Ярославского (Губельмана), разоблачал "реакционную сущность" православной церкви, довольно часто выступал на страницах газет и журналов. Впоследствии его публицистические упражнения, собранные воедино, легли в основу докторской диссертации, которую он с помощью друзей из Академии общественных наук и Высшей партийной школы защитил без особых хлопот и усилий. Судьба ему улыбнулась, - за его спиной маячила властная, зловещая фигура товарища Серого, покровительство которого вселяло беспроигрышную уверенность в победном финише. Но случилось неожиданное, что часто случается с азартными игроками. Увлекшись борьбой с патриотически настроенными "слоями" интеллигенции, со всяческими "почвенниками", "неорусофилами", поклонниками национальных традиций духовных корней, Александр Яковлевич не учел, что среди его оппонентов есть и весьма крупные деятели культуры и науки, такие как Михаил Александрович Шолохов, академик Иван Матвеевич Виноградов, всемирно известные художники, музыканты, артисты. Да и на Старой площади многие партаппаратчики не разделяли космополитской прыти Александра Яковлевича. Особое возмущение общественности вызвала статья в центральной газете, в которой доктор исторических наук гневно клеймил писателей и публицистов, призывающих к патриотическому осмыслению своей истории, ее духовных и нравственных корней. Высокие партийные и правительственные инстанции захлестнул поток писем читателей, возмущенных статьей Александра Яковлевича. Идейный раскол, накопившийся в среде интеллигенции, да и в обществе, угрожал выплеснуться наружу и нанести глубокие трещины в монолит "единомыслия" народа. А этого-то и опасался Брежнев, привыкший к блаженной тишине и покою. Тем более, что "позицию" Александра Яковлевича не только не поддержали, но и осудили некоторые члены Политбюро. Последнее обстоятельство не на шутку встревожило автора скандальной статьи: угроза для карьеры приобретала реальные очертания. Об этом он откровенно рассказал Елизавете Ильиничне - супруге товарища Серого. Елизавета Ильинична нашла опасность преувеличенной, попыталась успокоить встревоженного историка и обещала поговорить с супругом. "Мирон Андреевич все уладит: у него с Леонидом Ильичом полное согласие". Но, увы - Брежневу были дороже общественный покой и согласие с членами Политбюро, недовольными статьей. Доводы Серого, что молодой историк, мол, высказал свое личное мнение ученого, Брежнев парировал: "Он - лицо официальное, должностное, и его позиция воспринята, как позиция ЦК". И посоветовал на какое-то время "передвинуть" возмутителя спокойствия. "Послом?" - спросил Серый, и в его вопросе звучали предложение и даже просьба. "Куда-нибудь подальше", - согласился Брежнев.

Так Александр Яковлевич оказался в далекой северной стране. Напутствуя его, Мирон Андреевич покровительственно пообещал: "Это ненадолго. Время успокоит страсти".

В машине молчали, недоверчиво поглядывая на водителя, который тоже был нем, как рыба.

- Что ж, Александр Яковлевич, пробил твой час, - наконец нарушил молчание Гарбатов. Сутулый, тучный, он ронял спокойные слова своим гнусоватым, с пренебрежительными оттенками голосом. Во всем его небрежно-хмуром облике сквозила гипертрофированная вселенская важность и значимость, которую он придавал своей персоне.

- Что ты имеешь в виду? - негромко и мрачно, преднамеренно приглушенным голосом отозвался посол. Он вообще имел мрачный характер, и эту мрачность усиливал его внешний вид: тучная, угловатая большеголовая фигура, лицо бульдога с грубыми чертами, словно вырублена топором запойного лесоруба - мясистый утиный нос над толстыми плотоядными губами, упрямый бычий лоб, нависающий над глубоко посаженными холодными глазами.

- Пора возвращаться тебе в Москву, - прогнусавил академик, в полусонном вальяжном голосе его звучали покровительственные нотки. Этот самоуверенный тон Гарбатова всегда раздражал Александра Яковлевича, в нем ему слышались нескрываемое высокомерие и даже пренебрежение. Посол промолчал, и после паузы Гарбатов снова заговорил: - С Соломоном вы, кажется, знакомы. - В его словах не было вопроса, но посол ответил:

- С Солом Швацбергером мы учились в Колумбийском университете. Это было давно. Тогда он был холост. Сделал карьеру, женившись на дочери мексиканского миллионера Хаиме Аухера. Их было два брата - Хаиме и Аарон. И оба уже в могиле. Умерли в один год в: преклонном возрасте.

- Хаиме был великий человек с умом пророка, - почтительно отозвался академик. - О нем мне рассказывали Илья Эренбург и Константин Симонов. Они с ним встречались на каком-то конгрессе.

О своей учебе в Колумбийском университете США Александр Яковлевич предпочитал не распространяться. В то время там готовили советологов различного профиля с откровенно антикоммунистическим направлением.

И опять долгая пустая пауза. Каждый думал о предстоящей встрече, которая должна решить не только личные судьбы посла и академика, но главное - судьбы мира, по крайней мере, Советского Союза.

- Что из себя представляет Савич? - наконец нарушил молчание посол.

- С Милошем я познакомился лет двадцать, а может и больше тому назад. Мне его отрекомендовали просто: Моше. У него несколько имен и фамилий. Тогда он был шустрым журналистом-международником. Но думаю, это не основная его профессия. Он уже и тогда похоже не просто был связан с некоторыми спецслужбами, а имел там влияние и вес. Родился в Польше. Дом его - вся планета. Владеет многими языками, в том числе и русским. Бывал в Москве. Сейчас важная фигура в сионистском движении. Острый ум, богатая эрудиция, необыкновенная осведомленность, своего рода банк информации - как всегда тягуче и важно, словно делал одолжение, прогнусавил академик.

- Исчерпывающе, - резюмировал посол и прибавил: - Вот мы и приехали.

Встретились, как давние знакомые, более того, как друзья. После обмена обычными в таких случаях светскими любезностями, и приняв серьезные выражения лиц, перешли к делу. Поскольку инициатором встречи был посол, ему и принадлежало первое слово. Александр Яковлевич расчетливо был предельно краток: пальму первенства он предоставил московскому гонцу, прибывшему для кого с доброй, для кого с недоброй, но, несомненно, чрезвычайной вестью. Сообщение из Москвы слушали стоя.

- У Брежнева клиническая смерть, - торжественно, с напускной скорбью сообщил академик, и оба американца сделали вид, что слышат об этом впервые, и приняли соответствующие такому случаю выражения лица.

- Соболезнуем, - печально произнес сенатор низким, грудным, но приятным голосом. Высокий, широкоплечий, он выглядел ухоженным и моложавым, умеющим следить за собой. Во всем его импозантном облике, в мягких жестах чувствовались тщеславно выработанные манеры.

- Пора. Всем свое время, - как-то уж слишком обыденно, попросту обронил Савич и первым сел за стол, бесцеремонно разглядывая бутылки. В недалеком прошлом лихой выпивоха, он сохранил в себе и в преклонном возрасте почтение к Бахусу и иногда позволял себе, конечно в разумных пределах, приложиться к рюмке коньяку. Другие напитки с некоторых пор он высокомерно игнорировал, как недостойные его персоны.

Сели к столу и другие, проигнорировав неуместную реплику Савича. Самонадеянный циник, хитрый и наблюдательный, Милош Савич не очень считался с нормами приличия и нередко позволял себе непростительные вольности: должно быть его журналистское прошлое отложило свой не лучший отпечаток на характер. Гарбатова покоробила неуместная бестактная, по меньшей мере, реплика Савича по адресу Брежнева. Изобразив на своем вытянутом, усталом лице с набрякшими веками значительную мину и устремив на Савича пустые и страшные глаза, Гарбатов угрюмо произнес:

- Я думаю, Милош, вы не станете отрицать заслуги Леонида Брежнева в нашем общем деле. Он сделал все, что от него зависело.

- За свои заслуги он сполна вознагражден, - порывисто сказал Савич, наливая себе коньяку и, не глядя на Гарбатова, язвительно прибавил: - Он весь в наградах - с головы до ног, спереди и сзади.

На сером квадратном лице его пробежала всегда дежурившая там презрительная ухмылка, которую погасил сдержанный негромкий голос сенатора:

- Мавр сделал доброе дело и может с достоинством покинуть этот мир. Нас интересует будущее: кто придет на смену? - он пытливо уставился на Гарбатова.

- Неожиданностей пока не предвидится, никаких отклонений от расчета, - ответил академик, быстро, мимоходом стрельнув пустыми глазами в посла, ожидая от него поддержки. - Будет Андропов. На сегодня ему нет альтернативы, - ответил посол, положив на стол широкие пухлые руки. Неподвижные холодные глаза его глядели тупо и холодно. Мясистое, широкое лицо ничего не выражало.

- Андропов… - Савич презрительно поморщился. - Шеф КГБ - личность для меня загадочная и непредсказуемая. Он убежденный сталинист.

- Это временная фигура, - успокоил Гарбатов. - Он не жилец: безнадежно болен.

- А кто сменит его? - прицеливающий взгляд Савича направлен на посла.

- Могут быть варианты. - Посол облизал толстые потрескавшиеся губы и принял важный вид. - Черненко, Романов, Гришин, Щербицкий, Горбачев, Громыко.

- Только не Романов и не Щербицкий! - порывисто воскликнул Савич и наклонился всем корпусом. - Их приход к власти разрушит все достигнутое при Брежневе. Этого допустить нельзя. Невозможно.

- Почему? - не повышая голоса поинтересовался молчавший все время сенатор.

- Это истовые славяне-патриоты. Они не любят евреев и поощряют антисемитов, - возбужденно ответил Савич.

- Из названных Александром Яковлевичем кандидатов, - тягуче начал Гарбатов, - надо сразу исключить Громыко и Гришина. Первый безнадежно стар и, как умный политикан, он не примет на свои дряхлые плечи пост первого лица, то есть Генерального секретаря. Его вполне устроит ритуальная должность главы государства, о чем он, как мне известно, давно мечтает. Гришин безнадежно глуп, и об этом знает все Политбюро.

- Глуп, груб, невоспитан, - поддержал Гарбатова Александр Яковлевич. - У него нет авторитета ни в партии, ни в народе.

- Он еврей? - спросил Савич. Гарбатов кивнул. А посол счел уместным добавить:

- Фамилию поменял недавно и упорно скрывает свою национальность, а при случае не прочь продемонстрировать антисемитские штучки.

- Официально пишется русским? - спросил Савич.

- Половина евреев в Союзе пишутся русскими, белорусами, украинцами, грузинами, - ответил Гарбатов, и мимолетная вежливая улыбка заиграла на его губах. - Как и ваш покорный слуга. Что же касается Романова и Щербицкого - мы приняли меры по их дискредитации.

- А что из себя представляет Черненко? - полюбопытствовал сенатор.

- То, что и Брежнев. Предельно ограничен, - сдержанно ответил Александр Яковлевич.

- Жена? - Это Савич.

- Тут все в порядке, - загадочно улыбнулись толстые губы посла.

- Но он, как и Андропов, неизлечимо болен, - добавил Гарбатов. - Это будет халиф на час.

- А дальше? - в голосе Савича нетерпеливая настойчивость.

- Дальше выход, как говорят, спортсмены, на прямую финишную, - ответил посол.

- Я думаю, Щербицкий отпадает: он в преклонном возрасте, да и здоровьем не блещет. Останутся двое.

- Этот ваш интелектуал -демократ и Романов? - уточнил Савич и спросил: - Романов серьезный конкурент?

- Против Романова мы приняли максимум мер: подключили прессу и "беспроволочный телеграф" - так у нас называют слухи, - сказал Гарбатов.

- Романов, Романов, - пробормотал Савич. - Кажется такой была фамилия русских царей? Он не потомок?

- Однофамилец. Распространенная в России фамилия, - ответил Гарбатов.

- Скажите, Александр, ваша кандидатура, как назвал его Милош, интеллектуал-демократ достаточно надежная? - вдруг обратился к послу сенатор. - Может, есть смысл иметь, как альтернативу, еще несколько кандидатур. Что б на всякий случай был выбор.

- И резерв, - вклинился Савич.

- Да, и резерв, - повторил сенатор.

Александр Яковлевич был польщен приятельски-фамильярным обращением к нему сенатора и решил ответить тем же:

- Сол, - сказал он, дружески глядя на Шварцбергера. - Я понимаю вашу обеспокоенность, но тот, кого господин Савич назвал демократом-интеллектуалом, и в самом деле демократ по убеждению и человек незаурядного интеллекта. Он был здесь моим гостем, и я убедился, что это так. Он наш человек, наш душой и телом Гибкий политик, в меру беспринципный, обаятельный находчивый, без убеждений, на все готовый в экстремальных условиях… Хорошая биография - трудовой стаж, диплом МГУ…

- Я вас понял, Александр, - вежливо перебил сенатор и добавил: - Но алтернативный резерв не повредит.

- Господа, - вмешался Гарбатов, - резерв конечно же нужен, но это вопрос отдаленного будущего. Он появится в свое время в конкретных условиях. Не надо спешить: Брежнев еще жив, живы и его потенциальные преемники, а мы уже делим наследство. - Веселая улыбка осветила серое мрачное лицо академика.

- По нашим данным все может решиться в течение двух-трех ближайших лет, - авторитетно заявил Савич. - Так что о резерве думайте.

- Думаем. Есть еще три кандидатуры. Присматриваемся, изучаем, проверяем. Все трое крупные партаппаратчики. Один - обкомовский секретарь. Импозантен, с популистскими замашками. Грубоват, самонадеян, непредсказуем. Не хватает интеллекта, но зато избыток ненависти к коммунистам. - Посол умолк, и в комнате повисла выжидательная пауза. - Второй - князь республиканского масштаба. Прославился в борьбе с преступностью, у себя в республике сажал виноватых и невиновных. На этом сделал себе популярность.

- У этой кандидатуры есть существенное "но", которое не пускает его на первые роли, - заговорил Горбатов, продолжая Александра Яковлевича. - Во-первых, сомнительное, по крайней мере, жиденькое образование. Во-вторых, что в нынешних условиях существенно, он грузин, и тень Сталина будет его преследовать, если он займет пост номер один.

- Третий? - стремительно спросил Савич.

- Партаппаратчик из центра. Молодой, толковый, - продолжал Гарбатов. - Пока что неизвестен широкому кругу общественности. Детдомовец. Это плюс. По отцу - Иванович, что тоже имеет вес. Славяне любят: Иванович, значит свой, не пришелец. Правда, внешность у него ярко выраженная не славянская.

- Интернациональная, прозападная, - весело заулыбался посол, вызывая улыбки своих коллег.

Внешне сдержанный, тщательно натренированный Соломон Швацбергер - воспитанник Колумбийского университета, умеющий хорошо владеть собой, не терпел пустых и праздных разговоров. Он высоко ценил время собеседников, но особенно свое. Он считал, что любая мысль должна выражаться точными лаконичными словами и фразами. И сейчас он опасался, что главная суть встречи может потонуть в словесной шелухе. А ведь речь шла о судьбе Советского Союза - великой державы, которая была единственным препятствием для сионистской Америки на пути к ее мировому господству, которое по программе еврейских оракулов должно наступить в самом конце нынешнего тысячелетия. Советский Союз на протяжении всех семидесяти лет был бельмом в глазу не только США, но всего капиталистического мира, надеждой и покровителем развивающихся стран, получивших политическую независимость, по-прежнему остающихся на положении полуколоний, в смысле экономическом. О реставрации капитализма в России, о превращении ее в сырьевой придаток империалистического Запада никогда не переставали не только мечтать, но и предпринимать практические действия через секретные спецслужбы как в Вашингтоне, так и в Лонданах-Парижах. Их агентура действовала и внутри страны, главным образом из числа сионистов, занимающих видные посты в культуре, партийном и государственном аппарате. И если Сталин не просто сдерживал, а решительно пресекал их деятельность, то Хрущев практически закрывал на них глаза под влиянием своего зятя. Но больше всех для развала СССР сделал Брежнев. Он преднамеренно, с помощью своих советников привел страну к экономическому краху, который по планам ЦРУ должен доказать несостоятельность социалистической системы как в политике, так и в экономике, ошибочность революции семнадцатого года и необходимость возврата к капитализму. Но как за океаном, так и внутри страны отдавали себе отчет в том, что сразу объявить об этом народу нельзя, что это будет воспринято, как контрреволюция, что переводить политическую стрелку на сто восемьдесят градусов нужно постепенно, поэтапно. Для этого нужен ловкий политикан на капитанском мостике и еще более ловкий штурман-авантюрист, называемый "серым кардиналом". На эту должность претендовал и Аркадий Григорьевич и Александр Яковлевич. Гарбатов, между прочим, не подозревал в Александре Яковлевиче конкурента. А между тем американцы предпочитали на роль "серого кардинала" не липового академика, способности которого не высоко ценили, хотя и сполна пользовались его услугами, а посла, их больше устраивал иезуитский ум Александра Николаевича, его цинизм и отъявленное вероломство. И еще не менее важное, а может, даже главное обстоятельство делало выбор в пользу Александр Яковлевича: он был масон. А это означало, что в будущем и новый правитель страны, кто бы им ни был, не минует масонской ложи: уж "серый кардинал" постарается.

Соломон Швацбергер и Милош Савич знали, что в СССР за последние пятнадцать лет создана мощная "пятая колонна", ядро которой составляют сионисты и лица не еврейской национальности, связанные родственными узами с "институтом жен". Среди "пятой колонны" нет рабочих и крестьян, и это закономерно: не часто вы встретите еврея за плугом или у заводского конвеера. А если и встретите в селе и на городском предприятии, то это непременно будет не рядовой работяга, а штатный "специалист" - агроном, экономист, ветврач, инженер, начальник цеха. Отсутствие в "пятой колонне" представителей трудящихся беспокоило не только деятелей вроде Александра Яковлевича, но и таких, как Шварцбергер и Савич. С этой целью еще в первые годы брежневского правления на подобной встрече - а она происходила в Лондоне - была принята программа воспитания нового поколения трудящихся в духе нового мышления. Дух этот заключался в бездуховности, вещизме, цинизме, стяжательстве, эгоизме, жестокости, нравственном скотстве, вседозволенности и прочих "прелестей", ведущих к моральной деградации личности. Воспитание, а точнее оболванивание будущих "хозяев страны", то есть молодежи, начинали исподволь - с музыки, лишенной национальных корней, возбуждающей животные инстинкты, покрыв страну густой сетью дискотек - своеобразных притонов, где под оглушительный гром какофонии и истеричные вопли рок-звезд процветали секс и наркотики. Параллельно в том же духе и столь же целенаправленно действовали кино, эстрада, театры, где полными хозяевами были лица еврейской национальности. Шварцбергер считал, и с ним соглашался Савич, что их московские друзья несколько упрощенно смотрят на осуществление стратегической цели - развала СССР и изменения государственного строя. Не упустили бы мелочей, на которых можно. споткнуться и провалить так тщательно спланированную акцию. Вот и теперь, погасив на своем холеном лице вежливую улыбку и приняв официальный вид, заговорил:

- Господа. - Он произнес это слово элегантно, но с едва уловимым оттенком торжественности, и сделал небольшую паузу, требующую особого внимания. - Когда мы говорим или думаем о грядущих коренных переменах в судьбе России, меня всегда преследует вопрос: а позволит ли советский народ. Я имею в виду не интеллигенцию, а простой народ - заводской, сельский - произвести эти перемены? Готов ли он к ним психологически, и учитываете ли вы именно психологический аспект? - Он устремил вопросительный взгляд на академика и продолжил: - Советский Союз - это мощная держава с твердой идеологией широких слоев населения. Она сокрушила Гитлера. Не только танками и "катюшами" - идеями, верой в социализм. Насколько вам удалось скомпрометировать эту идеологию, довести до абсурда? Мы знаем, кое-что сделал Хрущев, больше сделал Брежнев. Есть многомиллионная партия коммунистов. Это сила, с которой нельзя не считаться.

- Мы это учитываем, - самоуверенно своим вальяжным голосом ответил Гарбатов. - Прежде всего запланированные революционные перемены будут происходить при совершенно новом рабочем классе, с новой психологией, новым мышлением, которым мы внушали и продолжаем внушать новые ценности, принятые во всем демократическом мире. Сейчас экономика доведена до крайней черты. Через средства массовой информации мы обвиним в этом партию коммунистов. Коммунисты довели страну до ручки.

- И саму систему, - вставил Александр Яковлевич.

- Социализм себя не оправдал на практике. Значит ложны оказались марксистско-ленинские теории. Страна живет в долг, хотя народ об этом не знает.

- Народ не знает - это возможно, - вклинился Савич. - Но мне непонятно: что, в Кремле среди руководителей нет умных людей, которые не видят или не понимают настоящего состояния экономики страны? Что там - все эти члены Политбюро - идиоты?

- Тех, кто понимал, Брежнев убрал, по одному. Заменил некомпетентными, или как вы выразились, идиотами, - пояснил Гарбатов.

Сенатор сделал жест рукой, призывая к порядку:

- Господа, не будем отвлекаться на частности. Поговорим о главном, о тех действиях, которые нужно предпринять во время икс, то есть, когда у руля государства станет ваш демократ-интеллектуал.

- Во главе с "серым кардиналом", - добавил Савич и решительно плеснул коньяку в свой фужер. Он немножко захмелел. Сенатор бросил на него неодобрительный взгляд и, двусмысленно улыбнувшись, сказал:

- Я попросил бы Милоша вкратце изложить нашу точку зрения на перспективу.

Савич, который хотел было выпить свой коньяк, с деланным недоумением посмотрел на сенатора и поставил фужер.

- То, что я скажу, - начал он неторопливо, глядя в стол, - наши московские друзья знают. Нам хотелось лишь уточнить некоторые детали. - Он вдруг резко вскинул голову и посмотрел в угол потолка. - Чтоб разрушить любое здание, достаточно разрушить фундамент. Что из себя представляет фундамент Советской империи? Первое - это партия коммунистов с ее идеологией. Второе - союз национальных республик. Третье - армия, КГБ, ну и министерство внутренних дел. Дальше - где силы, способные разрушить этот фундамент? Во-первых, средства массовой информации и прежде всего - я повторяю - прежде всего - телевидение. Во-вторых, наши люди в партийном и государственном аппарате, в науке, в культуре. И в-третьих - молодежь. Молодежь - это мощная слепая разрушительная сила. В ней живет фанатичный инстинкт экстремизма, бездумный, животный. Этот инстинкт надо организовать и направить, указать цель, и молодежь, как стадо взбесившихся слонов, пойдет крушить все на своем пути. Для нее нет ничего святого - ни родителей, ни нравственного долга.

- Извините, Милош, - вежливо вступил в разговор сенатор, что касается животного инстинкта, то он присущ не только молодежи. Это разрушительный инстинкт толпы, жажда громить, крушить, ниспровергать, ее стремление к вседозволенности под лозунгом свободы. На пути вседозволенности стоит закон, который исполняют власти. И разъяренная толпа бросается на представителей власти. Так было во все революции, потому что вожди хорошо понимали психологию толпы и умело ею манипулировали. - Он замолчал и, вопросительно посмотрев на Гарбатова, спросил:

- Господин академик не согласен?

- Нет, почему же, все правильно, - ответил Гарбатов. - Как мы знаем из истории большевистской революции, Лев Троцкий отлично использовал молодежь. Кстати, это понимал и Мао в "культурной революции". Мы уже начали работу с комсомолом. Мы создали по всей стране - через комсомол - сеть видеосалонов и дискотек, используем комсомольскую прессу. Во главе многих газет и журналов стоят люди Александра Яковлевича и ждут своего часа. Я хотел бы коснуться вопросов, о которых говорил Савич, о фундаменте. Прежде всего партия. Как в центральном комитете, так и в республиках, в обкомах есть наши люди, даже первые секретари крупных областей, члены ЦК. Дискредитацию партии мы начнем со сталинских репрессий.

- И Ленина, - резко вставил Савич. - Ленин фанатик, жестокий экстремист, террорист.

- С Лениным будет сложней, - сказал посол. - Его сделали иконой.

- Я не думаю, что будут какие-то сложности, - возразил Гарбатов. - В двадцатых годах свергались и более древние иконы, рушились храмы, и даже самого Христа Спасителя. Все это делалось руками умело организованной и направленной молодежи, буйство которой не могли остановить даже родители. Дети шли против отцов, и мы это учитываем.

- Все гениальное - просто и простое - гениально, - вслух пробурчал Савич не поднимая взгляда, и пояснил: - Довести народ до голода, а потом твердить ему денно и нощно, что это сделали коммунисты, что социализм оказался утопией, и тогда народ возненавидит и коммунистов и социализм.

- Это будет революция сверху. Возглавят ее прогрессивные силы - антикоммунисты, - сказал посол.

- Прежде всего евреи, как наиболее радикальная и организованная часть общества, - уточнил Савич. - Как и все предыдущие революции. И я думаю, сионистам в России пора выходить из подполья и действовать открыто. - Он поднял вялый взгляд на Гарбатова, спрашивая его мнения.

- По-моему, преждевременно. Это может вызвать волну антисемитизма. Сначала надо отменить решение ООН, объявившее сионизм формой расизма и расовой дискриминации.

- Ничего не преждевременно. Еврейский вопрос надо увязать с вопросом прав национальных меньшинств. Надо всячески поощрять национализм в республиках, стремление к суверенитету, - возразил Савич. - Национальные вожди не желают зависимости от центра, от Москвы. Таких надо иметь в каждой республике, особенно среди интеллигенции. Если хотите - и платных. Да, да, надо платить, если вы хотите сокрушить империю изнутри. В материальных и иных средствах, надеюсь, у вас нет проблем.

- Извините, господин академик, - с любезной улыбкой обратился сенатор к Гарбатову - как вы думаете привлечь на свою сторону крестьян? Они - организованная сила в этих… как их? - кооперативах?

- Колхозах и совхозах, - подсказал Александр Яковлевич.

- Через средства массовой информации мы внушим крестьянам, что насильственная сталинская коллективизация была ошибкой. Проведем идею фермерства, раздадим землю всем желающим, - сказал Гарбатов. - В каждом крестьянине живет собственник.

- В том-то и беда, Аркадий Григорьевич, - вклинился посол, - что тех крестьян-собственников уже нет. Это я говорю вам, как крестьянин, выросший в деревне. - Александр Яковлевич любил подчеркивать свое мужицкое происхождение. Он делал это с таким усердием, к месту и не к месту, что само это подчеркивание вызывало сомнение в его крестьянском происхождении. И не из гордости он рекламировал свое мужицкое происхождение, а как опровержение тех, кто ошибочно считал его евреем.

- Для начала, со ссылкой на Ленина, мы выдвинем программу кооперации, - продолжил Александр Яковлевич. - Начнем повсеместно создавать кооперативы, представим кооперативам неограниченные кредиты. Государственный банк начнет испаряться, пойдет интенсивная штамповка новых банкнот. Подскочит инфляция. Из кооперативов появится новый класс зажиточных людей, будущих хозяев страны. Пока власти спохватятся с налогами, произойдет солидное обогащение деловых людей. Это будет новый класс, наша опора.

- Не будем повторяться, - предупредил сенатор, - мы определили главные направления: партия, идеология, патриотизм, молодежь, армия, КГБ, средства массовой информации. За каждое направление должен нести ответственность один из руководителей акции, которую мы считаем исторической. Я имею в виду господ академика и посла. Между вами распределены ведущие сферы деятельности?

- Да, - Гарбатов сделал резкий кивок головой.

- За мной - армия, военно-промышленный комплекс, КГБ, ученые. У Александра Яковлевича средства массовой информации, молодежь, партия, идеология.

- А национальные движения? - быстро спросил Савич. Посол и академик переглянулись.

- У нас есть ответственный за это направление. - сказал Гарбатов.

Разговор подходил к концу. Первым поднялся из-за стола сенатор: у него были вопросы личного характера к своему коллеге по Колумбийскому университету, которого он подчеркнуто называл "господин посол", придавая такому обращению приятельски-веселый оттенок, Шварцбергер взял Александра Яковлевича под руку и отвел в сторону. Оба были рады встрече, - как старые знакомые, почти друзья, они понимали друг друга с полуслова.

- Я думаю, Савич преждевременно форсирует еврейский вопрос, - сказал посол. - Излишняя активность, легализация в данное время может вызвать нежелательную ответную реакцию. Русский обыватель от рождения поражен вирусом антисемитизма.

- Не обращайте внимания: за Савичем водится такой грех - поторапливать события, - снисходительно улыбнулся сенатор.

А Савич тем временем с преувеличенной озабоченностью донимал Гарбатова:

- Скажите, профессор, какой процент гарантий, что этот ваш Горбунов именно тот будущий лидер, который сможет повернуть вспять судьбу России? По некоторым сведениям он слишком… как это говорят русские?… есть такое слово - плутоват? Что вы думаете?

- Стопроцентные гарантии редки, как сиамские близнецы. Но у него неплохой гарант, - прогнусавил Гарбатов.

- А именно?

- Михаил Суслов.

Имя это вызвало на лице Савича пренебрежительную гримасу:

- Масонам из гоев, даже высокого градуса, я не очень доверяю. Они имеют неприятную черту на крутых поворотах вылетать в кювет.

- В таком случае вам бы надо поговорить об этом человеке с Александром Яковлевичем. Он его лучше знает. Они встречались здесь. Он был гостем посла. Лично я более приемлемой кандидатуры на пост нового лидера не вижу. А что плутоват… так это не всегда минус. Чаще даже плюс. В конце концов всякая политика держится на плутовстве.

Так закончилась эта встреча в гостинице "Северное сияние". Впереди в зыбкой дымке то ли стылого тумана, то ли ядовитого смога неясными, ублюдочно-уродливыми очертаниями зловеще мерцало нечто омерзительно-неестественное, как исчадие преисподней, как безумный рок, ниспосланный антихристом, что через несколько лет было названо перестройкой.

1978-84 г.г.