"Набат" - читать интересную книгу автора (Шевцов Иван Михайлович)

Глава первая

Казалось, ничто не изменилось за этот бурный трудный военный год в замке графа Кочубинского. Как и в прошлый май, духмяно и сочно цвели пионы на клумбах, а на аллее, бегущей к озеру, буйствовал жасмин. По-прежнему в озере плавала пара лебедей, а по ночам у криницы, укутанной черемухой, пел соловей.

Природа оставалась неизменной, и ни соловью, ни лебедям не было дела до того, чем занимался в лесной тиши новый хозяин замка, тридцатичетырехлетний доктор Артур Хассель, биолог и врач-психиатр.

В мрачноватой большой комнате нижнего этажа, казалось, тоже ничего не изменилось, лишь над камином, где еще год тому назад громоздился портрет диктатора Юзефа Пилсудского, теперь висел портрет Адольфа Гитлера. Артур Хассель не любил каминную, особенно летом, за ее мрачный вид. Зимой она казалась светлей, особенно когда за окном сверкает снег, а здесь, в камине, потрескивают сухие березовые дрова. Но летом Хассель редко заглядывал сюда. И своего гостя - оберфюрера Шлегеля он принимал в беседке, сооруженной на искусственном островке, в самом центре озера. Крепкий мускулистый человек, круглолицый, с крупным подбородком и большими серыми глазами, настороженно посматривающими из-под широких полей шляпы, доктор Хассель скорее был похож на жокея, чем на ученого. Впрочем, и одежда на нем была жокейская: галифе, заправленные в блестящие коричневые голенища сапог, замшевая куртка и стек, с которым Хассель не расставался. Он ходил по двору замка и парку широко, горделиво вскинув голову, и похлестывал по голенищу стеком. Отведали его стека и подопытные пациенты из числа военнопленных из лагерей смерти и гетто. Их доставляли сюда в закрытых автомашинах в полное распоряжение доктора, как доставляют в лаборатории подопытных кроликов и собак. Содержали их под усиленной охраной в цементированных подвалах, где раньше граф Кочубинский хранил всевозможную снедь.

Свои эксперименты над людьми доктор Хассель хранил в строжайшей тайне. Только самым близким друзьям он доверительно сообщал, что работает над проблемой, одобренной и горячо поддержанной самим фюрером, что его открытия связаны с будущим великой Германии. Лаборатория доктора Хасселя имела кодовое название "Д-333" и подчинялась, как ни странно, не службам Гиммлера, а ведомству адмирала Канариса, короче говоря, военной разведке, так называемому абверу. Конечно же, и руководитель СД Вальтер Шелленберг, и его непосредственный начальник Эрнст Кальтенбруннер были осведомлены о целях и направлении опытов Артура Хасселя. Однако тот факт, что такие важные, ответственные исследования ведутся под эгидой абвера, настораживал службу имперской безопасности, порождал некоторую ревность. И чем строже Хассель держал свои опыты в тайне, тем сильнее разгоралось любопытство руководителей СД: им хотелось хотя б одним глазом заглянуть в лабораторию, расположенную в замке графа Кочубинского. Само собой разумеется, что удобней всего это было сделать через тамошнего, то есть беловирского, начальника СД, который находился если и не в дружбе, то, во всяком случае, в добрых, даже приятельских отношениях с доктором Хасселем. В обязанность оберфюрера Шлегеля не только входила охрана замка Кочубинского, но и поставка доктору Хасселю живого "товара" для его "научных" экспериментов. И хотя самоуверенный доктор в душе с некоторым высокомерием и даже пренебрежением относился к эсэсовцам, все же обстоятельства вынуждали его если и не сближаться на короткую ногу, то уж, во всяком случае, не портить отношения с местным руководителем СД и полиции. Тем более что сам оберфюрер, несмотря на свой надменный характер и крутой нрав, проявлял особое расположение к герру доктору. То пришлет охотничий трофей - сам Хассель не увлекался охотой и от приглашения Шлегеля составить ему компанию категорически отказался, - то сам пожалует с очередной партией "полуфабрикатов", как он называл "живой товар", поинтересуется, не нуждается ли в чем-либо герр доктор. Через полгода они уже были на "ты", правда, после нескольких рюмок шнапса, притом инициатива дружеских возлияний всегда исходила от оберфюрера, который был на несколько лет старше Хасселя.

Сегодня, доставив в замок очередную партию "живого товара" в количестве шести человек - пять девушек и один мужчина: таков был заказ доктора, - Шлегель решил попытаться заглянуть в "святая святых", в лабораторию. Неделю тому назад оберфюрер приглашал доктора присутствовать на очередной карательной операции против партизан в деревне Влоснево. Хассель вначале дал согласие, хотя и без особого энтузиазма, и потому Шлегель, желая блеснуть перед коллегой, собственноручно составил сценарий жуткой трагедии, разыгравшейся потом во Влоснево. Но когда накануне операции он позвонил доктору, чтобы напомнить, что завтра придет за ним специальная бронированная автомашина, Хассель вдруг наотрез отказался ехать, даже не выставив никакой мало-мальски убедительной причины: просто его подобные зрелища не интересуют. Шлегель выразил сожаление, но не обиделся, а проведение операции поручил гауптману.

На остров они плыли вдвоем на небольшой лодке. Хассель сидел на веслах, Шлегель - на корме. Лодка плавно скользила по спокойной, зеркальной глади озера, в которой отражалось синее-синее небо и величавые вершины прибрежных сосен да сверкали золотистые блестки лучей. Хассель как всегда был строг и сосредоточен. Он греб молча, легко, бесшумно погружая весла в воду. А Шлегель не хотел молчать, не за этим он сюда приехал. Заговорил, щуря маленькие свинячьи глазки:

- Напрасно герр доктор отказался поехать на расправу с партизанами. Вы бы получили удовольствие.

- Вы думаете? - отозвался Хассель так, словно спугнули его мысли, и коротко скользнул равнодушным взглядом по розовому упитанному лицу оберфюрера.

- Великолепное было зрелище. Эту акцию поляки запомнят надолго.

- Вы думаете? - теперь уже как будто даже машинально повторил Хассель, но в этой реплике таился глубокий подтекст.

Шлегель с воодушевлением начал рассказывать подробности жестокой расправы над жителями Влоснева. Хассель слушал рассеянно, без всякого интереса, а когда лодка мягко ткнулась бортом о деревянный причал, он негромко оборвал оберфюрера:

- Достаточно.

"Что-то он сегодня не в духе. Чем-то расстроен", - подумал Шлегель не без огорчения. Настроение окружающих, кроме, конечно, начальства, оберфюрера ничуть не волновало: он привык считаться со своим настроением.

Они вошли в зеленую беседку с круглым плетеным столом в центре и полдюжиной таких же плетеных кресел вокруг стола. Хассель подошел к стоящему на маленьком столике телефону, распорядился:

- Фрейлейн Герта, прошу вас. На две персоны.

Когда Хассель положил трубку, Шлегель продолжал прерванный рассказ о расправе над крестьянами деревни Влоснево. Хассель недовольно поморщился и сказал уже с явным раздражением:

- Я же просил вас, оберфюрер, не надо об этом.

Шлегель недоуменно уставился на доктора оторопело-вопросительным взглядом.

- Я не разделяю подобных методов, - уже мягче, спокойно пояснил Хассель.

- Вот как?! Для меня это полная неожиданность, - с подчеркнутым изумлением сказал Шлегель. - Выходит, у нас с вами разные взгляды.

Хассель улыбнулся мягко, снисходительно, без демонстрации своего превосходства:

- Нет, оберфюрер, у нас одна цель, но разные методы. Я противник неоправданных жестокостей. Впрочем, в этом, вероятно, повинна моя профессия: не забывайте., что я врач. Потому я и сторонник гуманных методов.

- Вроде доктора Альфреда Розенберга, - беспристрастным тоном заметил Шлегель. - Но ведь рейхсминистр родился в России. Его можно понять. А вы, если не ошибаюсь, родились в Бреслау.

- Немножко… ошибаетесь: я из Лигница.

- Это почти одно и то же - рядом.

- Значит, доктора Розенберга вы понимаете, а меня, как врача, не хотите понять?..

Хассель явно кокетничал: ему, снискавшему покровительство самого фюрера, никакие Шлегели не представляли опасности. Его непосредственный начальник - маленький, робкий на вид, необщительный адмирал, такой неприветливый и мрачный обершпион, пользовался в государстве такой же властью и влиянием, как всесильный оберпалач рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

- Я вам не верю, доктор, не верю вашему гуманизму. Вы такой же, как и я. Как все мы, солдаты фюрера. И знаю, убежден: если интересы Германии потребуют уничтожить миллион, десять, пятьдесят миллионов наших врагов - вы не задумываясь исполните свой долг. Рука у вас не дрогнет. И совесть вас не будет мучить. Верно я говорю? - Хассель смолчал. Он был задумчиво серьезен. А Шлегель продолжал: - Я считаю, что всякий гуманизм, либерализм мы должны искоренять как заразу, которая недостойна истинного немца. Гуманизм ведет к предательству, к измене фюреру и Германии. Сколько было таких примеров! И здесь, у нас. У меня в подчинении служил некий Дельман. Открыто не высказывал, но я чувствовал, что ему не по нутру наша твердость в наведении порядка, в обращении с этим скотом - поляками, евреями, русскими. И что в результате? Изменил присяге, ушел в лес к бандитам и теперь служит у так называемого Яна Русского. Вот к чему ведет гуманизм, либерализм и тому подобное слюнтяйство.

Он говорил резко, безапелляционно, и каждую фразу сопровождал грозным жестом. Потом, после паузы, понизив голос:

- Кстати, этот Дельман был из ваших.

- Что значит из наших? - Хассель вскинул настороженный взгляд на стоящую напротив тучную фигуру оберфюрера.

- Из ведомства адмирала Канариса. А точнее - из отдела полковника Гелена.

- Рейнгарда Гелена? - оживленно переспросил Хассель. - Вы с ним знакомы? - упоминание о Гелене сделало Хасселя словоохотливым.

- Не имел чести.

- Рейнгард родился в Бреслау. Отец его отставной оберлейтенант Вальтер Гелен. Между прочим, его супруга фрау Шарлотта Агнесса Хелена фон Зейдлиц-Курцбах доводится мне дальней родственницей. С Геленом я познакомился в тридцать восьмом году у нас в Лигнице. Рейнгард тогда командовал батареей в восемнадцатом артиллерийском полку. В первую встречу на меня он произвел весьма приятное впечатление. По крайней мере, мне он показался человеком гибкого ума и твердых убеждений. В нем чувствовался характер. В сороковом году я снова встретился с Рейнгардом уже в Берлине. В то время он был адъютантом начальника штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера. Фортуна ему улыбалась. И он заслужил ее улыбку. Я убежден: такие, как Рейнгард Гелен, судьбой предназначены для больших государственных дел.

Но судьба тогда еще малоизвестного разведчика не очень интересовала оберфюрера Шлегеля. Тем более что к беседке причаливала лодка с улыбчивой румянолицей фрейлейн на борту, выполнявшей в хозяйстве Хасселя обязанности экономки, секретаря, прислуги и так далее и тому подобное. Она была из тех, о которой поэт сказал "стройна, румяна, круглолица", пышущая задорной молодостью, здоровьем и самыми искренними пылкими чувствами к своему патрону, которого она откровенно боготворила. Герта молча кивнула оберфюреру, одарив его слегка смущенной улыбкой, с привычным изяществом и быстротой накрыла стол, расставив закуски и бутылки с напитками: коньяк, вино, водку, - вопросительно посмотрела на Хасселя.

- Спасибо, Герта, вы свободны, - кивнул доктор и предложил оберфюреру, провожающему прилипчивым взглядом фрейлейн, садиться за стол.

- У вас, доктор, отличный вкус, - потирая руки и облизываясь, сощурил масленые глазки Шлегель.

- О вкусах не спорят, - вяло, не поддержав игривого тона, ответил Хассель, потянувшись к бутылкам. - Что будем пить?

- Коньяк? Французский? Великолепно!.. Хассель налил гостю коньяку, себе рейнского вина. Поднял бокал, изучающе уставился на Шлегеля, сказал:

- Ваше здоровье, оберфюрер. Желаю в следующий ваш приезд видеть вас бригаденфюрером.

И хотя слова Хасселя содержали увесистую долю иронии, тщеславный оберфюрер принял их за чистую монету и был приятно польщен.

- Благодарю, сердечно благодарю, герр доктор. Будем надеяться: уже сделано представление на бригаденфюрера. Я очень польщен, но мне хотелось бы первую рюмку выпить за нашу победу там, на Востоке, за победу в новой летней кампании, которую готовит наш фюрер. - Шлегель сделал многозначительное лицо, стараясь показать, что ему кое-что известно о готовящемся генеральном наступлении немецких войск. Прибавил с хвастливым намеком: - Это будет жестокая расплата за Сталинград.

- Дай бог, - сказал Хассель и не спеша осушил свой бокал. Доктор не был поклонником Бахуса, из всех спиртных напитков предпочитал сухие вина. Впрочем и в них не находил особого наслаждения. Зато гость олицетворял собой полную противоположность хозяину. Второй тост он уже пил не из маленькой коньячной рюмочки, а из винного фужера, пил с жадностью и наслаждением, не забывая при этом помянуть недобрым словом французов, чей коньяк, по мнению Шлегеля, недостаточно крепок и не имеет настоящего аромата.

После второго фужера коньяка Шлегель, казалось, начал трезветь. Но доктора называл на "ты" и просто по имени. Свой тост он говорил стоя, уверенно держась на ногах:

- Я пью за тебя, дорогой Артур, за твой талант, за твой ум. Тебя любит Германия, тебе доверяет фюрер! К черту всякий гуманизм и совесть. Да здравствует долг гражданина перед Отечеством!..

Хассель дружески улыбался, фужер за свое здоровье выпил до дна и, как многие умеренно пьющие, быстро захмелел. А будучи слегка навеселе, он становился общительным, разговорчивым, впадал в состояние раскованной доверчивости, совершенно чуждой ему в трезвости. Он уже не задавал себе вопроса: "Зачем пожаловал этот подручный Шелленберга и что ему здесь нужно?" Наплевать ему на всех - и на гестапо, и на СД. В конце концов, он честно исполняет свой долг, и этот оберфюрер сказал правду по его адресу. Долг превыше всего, а он, Хассель, человек долга. И Шлегель показался ему не таким уж примитивным и ограниченным, какими считал всех эсэсовцев доктор Хассель, а даже, напротив, человеком, не лишенным трезвого ума и преисполненным чувства долга. Ведь работа у него, у этого оберфюрера, мечтающего о, как там по-ихнему, бригаденфюрере, - работа у него - грязная, кровавая. Впрочем, если трезво смотреть на вещи, то и у Хасселя нисколько не чище, и Шлегель это знает, не может не знать от своих агентов, которые охраняют замок графа. И наверно, находят на Шлегеля минуты нестерпимой хандры - Хассель это знает по себе. Потому и приехал он к своему коллеге, чтоб развеять хандру, излить душу.

Теперь Хассель смотрел на своего гостя даже с некоторым участием. И захотелось сказать этому грубому, жестокому оберфюреру что-то приятное. Но Шлегель сам опередил его. Глядя на отражение замка в озере мутными хмельными глазами, он заговорил:

- Вот кончится война, Артур, и фюрер подарит тебе этот прелестный уголок. А, доктор, хочешь иметь такой рай? Ну, признайся? Ведь хочешь…

- Нет, Курт, не хочу. Я люблю солнце, юг. Мне нужны пальмы, олеандры и теплое море.

- И будет, обязательно будет, мой доктор. Когда мы победим. Главное - одолеть русских. А там - весь мир у наших ног. Англия падет через два дня после победы над русскими. Индия, Китай, Австралия, Африка - все будет принадлежать фюреру. Впрочем, Австралию мы отдадим японцам, а часть Африки - Муссолини. Останется Америка. Ее мы завоюем напоследок.

- И ты думаешь, это будет легко - завоевать Америку? Окруженную океаном?

- Нелегко. Потребуются жертвы. Мы будем жертвовать. Китайцами, неграми. Мы их заставим воевать с Америкой. Мы построим невиданный в истории флот. Тысячи военных кораблей, десятки тысяч транспортных судов. Посадим на них экспедиционную армию. Две армии. В первых эшелонах пошлем китайцев и негров, во вторых - наших союзников, разных там итальянцев, турок, испанцев, японцев. В третьем эшелоне пойдут доблестные ветераны фюрера. Одна армада высадится в Канаде, другая - в Южной Америке. А потом сразу, одновременно, с севера и юга пойдут на США. И никакая сила не устоит. Мы сбросим их статую Свободы в океан, а на ее месте воздвигнем памятник фюреру.

Он увлекся. Щелочки его глаз хищно расширились. С пафосом великого стратега он строил глобальные планы невиданных в истории сражений, запросто решал судьбы многих стран и народов.

- А всех славян, евреев, коммунистов, цыган, всех этих французов, англичан и разных шведов мы просто истребим, уничтожим. Подчистую… Под корень.

- Их наберется миллиард, - заметил Хассель, со снисходительной улыбкой слушавший бредовые разглагольствования вошедшего в словесный раж оберфюрера.

- Ну и что же. Пусть миллиард. И миллиард истребим!..

- Каким образом? Через газовые печи можно пропустить миллионов пять в год. Да если даже и десять миллионов - и то потребуется сто лет, - с холодным расчетом, словно речь шла о кубометрах древесины или тоннах угля, заметил Хассель. - А потом, уважаемый Курт, если мы хотим оставаться хозяевами мира, господами, то мы должны будем устранить не миллиард, а все полтора миллиарда этого скота, населяющего землю, как совершенно ненужного, опасного для нас. Излишек рабов - вовсе не благо, а несчастье для господ. Рабы погубили Римскую империю. Это мое убеждение. Я знаю историю. И ее уроками мы не должны пренебрегать. - Хассель "завелся". И то, что Шлегель внимательно, с неподдельным интересом слушает и не перебивает, поощряло доктора, делало его словоохотливым, подбивало на откровенность. И он продолжал, все больше увлекаясь:

- Ты говорил о совести, о долге, строил планы, армады кораблей. Но извини меня, Курт, ты рассуждаешь, как дилетант. Да, история повелевает нашему народу владеть миром. И мы будем им владеть, если положимся на силу разума и не отдадим себя во власть стихии инстинктов и эмоций. Чтобы владеть миром, недостаточно покорить его и обложить низшие расы данью или превратить их в своих рабов. Рано или поздно рабы взбунтуются и меч возмездия опустят на головы своих господ. Они подавят нас своим числом, растопчут, сметут, они пойдут на нас, как стада диких буйволов, как стаи саранчи. Но как быть? Устранить, как предлагаешь ты? Да, значительную часть придется устранить. Славян, евреев и еще кой-каких. Но не твоим методом, не пилой, не газовыми камерами. Практически это невозможно: они будут сопротивляться с ожесточением обреченных.

Он вдруг умолк, передохнул, насупился, словно что-то припоминая. Казалось, он потерял нить своей мысли и теперь пытается ее найти. Продолжал, не глядя на оберфюрера, уже другим, более спокойным тоном:

- Есть два способа избавления от излишков человеческого хлама. Первый - вызвать эпидемию совершенно новой, ранее неизвестной людям болезни, которая за какой-нибудь месяц унесет в могилу почти все население целой страны или целого континента. Уцелеют немногие, самые выносливые и сильные. Но это не беда, это даже хорошо: они составят отряд отборной рабочей силы.

- Но ведь эпидемия может обрушиться и на нас, - с беспокойством зашевелился Шлегель. Он жадно внимал каждому слову доктора.

- Погоди, я не закончил. Прежде чем дать ход смертоносным вирусам, мы сделаем прививки антивируса всему населению Германии и наших союзников. И если исходить из гуманности и совести, то это была бы жестокая акция, но не более жестокая, чем те, которые проводишь ты,

- К черту гуманность, - сквозь сжатые зубы процедил Шлегель, глядя на фужер теперь уже сощуренными, заплывшими жиром глазками. - Не жестокость меня смущает, а ненадежность этого метода. Есть ли полная гарантия, что ваша вакцина антивируса надежна на все сто процентов?

- Пока что такой гарантии я не могу дать. Но эксперименты продолжаются, - сказал Хассель, пытливо наблюдая за оберфюрером.

Шлегель похолодел: здесь, в этом райском уголке, среди пионов, жасмина, среди белых лебедей, изобретаются вирусы страшной смерти!.. Проницательный Хассель понял состояние гостя. Это забавляло доктора, наводило на мысль: вот он мучает и убивает людей ежедневно, готов уничтожить половину человечества земного шара, а сам смерти боится, содрогается от одной мысли о ней. Доктор давно замечал, что палачи и садисты пуще всех других боятся смерти, дрожат за свою шкуру. Отсюда он делал заключение: те, кто ни во что не ценят жизнь других, сами ничтожные, обыкновенные трусы. Себя он, разумеется, исключал. Заскрипело плетеное кресло под Шлегелем. С каким-то растерянным видом он спросил:

- А другой вариант?

- Да, возможен еще второй способ избавиться от излишнего людского балласта. И способ этот совершенно гуманный. Посредством вирусов воздействовать на половые органы. Лишить людей способности деторождения. Мужчин и женщин. Пораженная таким вирусом нация постепенно вымирает. Правда, этот процесс длительный, он растянется на несколько десятилетий, но зато совершенно гуманный.

- Но опять же вирусы, опять-таки нужна гарантия, - перебил его Шлегель, возбуждаясь. Хассель его поразил. Оберфюрер знал, что засекреченный доктор изобретает какое-то сверхмощное оружие, но только сейчас понял, что это за оружие. Вирусы его пугали. А Хассель все так же спокойно продолжал:

- Но ты, конечно, понимаешь, что устранить нужно всего-навсего излишки двуногого скота. - Он избегал слов "уничтожить", "убить", "истребить", он находил удобным заменить их более мягким глаголом: "устранить". Повторил: - Только излишки. Рабочих рук нам потребуется много. На одного немца, по меньшей мере должны работать двадцать человек. Впрочем, слово "человек" тут неуместно. Это уже будут не люди, а в подлинном смысле двуногий рабочий скот. Они будут лишены способности думать, рассуждать, им чужды будут всякие эмоции, какие бы там ни было запросы, кроме грубой пищи. Такие рабы абсолютно безопасны для хозяев. Чтоб привести их в послушание, достаточно будет простого примитивного кнута. А пистолет - это уже крайний случай. Сделать их такими, то есть вернуть их к доисторическим предкам, - сложная научная проблема. Впрочем вполне разрешимая. По крайней мере, первые опыты дали обнадеживающие результаты.

- Этто оч-чень интересно, - растягивая слова, медленно произнес Шлегель. - Это шикарно! Теперь я понимаю… - он не закончил фразы, решив не уточнять, что именно он понимает. Спросил после вдумчивой паузы:

- А как насчет потомства? Ну, у этих идиотов каково будет потомство?

- Нужно добиться полной наследственности. Я повторяю: задача эта весьма сложная. Кстати, Курт, ты почему-то присылаешь мне главным образом евреев.

- Как ты и просил, - и лиц женского пола. Помоложе и поинтересней. - Шлегель дьявольски сощурил глазки. Хассель не принял его намека, сказал с явным раздражением:

- Мне нужны разные национальности и расы. В том числе желтые и чернокожие. К сожалению, у тебя их нет. Давай славян.

- Сегодня ты получил прекрасных полек, очаровательных фрейлейн. Надеюсь, ты останешься доволен.

Захмелевший оберфюрер заходил слишком далеко, и это не понравилось благовоспитанному доктору.

- Как правило, развратные люди дурно думают о других, - уколол Хассель, но такой "укол" нисколько не смутил Шлегеля. Напротив, он был польщен.

- А, брось, доктор, играть в целомудрие: все мы из одного полена сделаны, исключая евнухов и безнадежных импотентов. Надеюсь, ты к их числу не относишься, - с грубоватой развязностью ответил оберфюрер и продолжал: - Кстати, тебе не приходилось иметь дело с еврейками? А я имел. И скажу тебе откровенно - среди них попадаются экземпляры, что не уступят француженкам. Нет, не уступят. Ты евреек не опасайся. Польки опасны. Учти, между прочим, те, что сегодня тебе доставили, - террористки. С этими будь осторожен. А евреек я даже использую как своих агентов. Одну заслал в банду к Яну Русскому, и, представь себе - проникла и назад вернулась. Я хотел ее повесить, но пощадил: талант. Она все может. Она мне еще послужит. Артистка. Легко перевоплощается. Может быть кем угодно - ангелом или дьяволом. - Он лихо наполнил фужеры. - Давай выпьем за фрейлейн Герту. Она очаровательна. Где такое сокровище раздобыл?

Хассель не ответил. Он молча и как бы машинально поднес к губам фужер с вином, отпил несколько маленьких глотков, задумчиво глядя мимо Шлегеля на пару лебедей, беззаботно и неторопливо проплывающих невдалеке от беседки. Он любовался не лебедями, а их отражением в зеркальной воде и с досадой пожалел о том, что посвятил этого жирного олуха в цели своих экспериментов. Хотя ничего особенного, никакой такой тайны он не раскрыл. Просто Шлегель становился ему неприятен своей грубой бесцеремонностью и тупым цинизмом. Хассель опасался, что оберфюрер сейчас продолжит разговор о Герте, и это окончательно выведет доктора из равновесия. Чтоб увести разговор в сторону, Хассель, не сводя прикованного взгляда с лебедей, тихо произнес:

- Изящная птица.

Но Шлегель готов был поддержать любой разговор.

- А тебе не приходилось, доктор, есть жареных лебедей?

Вопрос удивил Хасселя. Он только пожал плечами, но ответом не удостоил.

- А я ел. Во Франции. Ресторан был на берегу пруда в роскошном парке, - продолжал Шлегель приятное воспоминание. - В пруду лебеди плавали. И среди них один черный. Как негр среди белых. Мы пили не помню по какому случаю. Кажется, по случаю производства в новый чин штурмбанфюрера. Да, именно: штурмбанфюрер Бирренбах. Сколько было выпито! А потом я пожелал лебедя. Черного. Потому как нечего ему среди белых… Хозяин ресторана, француз, хотел провести нас: мол, не могу поймать, никак не дается черный дьявол. Я помог ему. Собственноручно из парабеллума с первого выстрела: пуф! И лебедь готов. Здоровый, жирный, как поросенок. А белого Бирренбах пристрелил. С третьего выстрела. Первые два промазал. И вообще, потом мы подняли такую пальбу по лебедям… Но зверски мазали, позорно мазали. Убитых лебедей нам достали и зажарили. Божественное блюдо, Артур. Тот, кто не пробовал жареного лебедя, тот много потерял. Уверяю тебя, Артур. Тот жизни не знает!..

- Скажи, Курт, у тебя есть жена? - неожиданно спросил Хассель.

- Да, конечно, Шарлотта. Она в Штеттине. А что?

- И дети есть?

- Двое. - Шлегель насторожился, глаза его округлились, как у хищной птицы. - А в чем дело?

- Да так, - равнодушно ответил Хассель.

- Ну нет, ты что-то хотел сказать. Что ты имел в виду? Ну признайся.

- Совершенно ничего. Просто спросил.

Шлегель несколько минут молчал, соображая. Потом неожиданно громко расхохотался и хлопнул Хасселя по плечу:

- Понял!.. Я понял тебя, Артур. Ты хотел отвлечь меня от лебедей. Хитрый доктор, ой какой хитрый. А я не отстану. Я твой гость - уважь. Ну позволь. Я сам его, только одного стрельну. Один выстрел. Всего один. Если промажу - то все, баста, больше не стреляю. Фрейлейн Герта нам зажарит. Не пожалеешь. Божественно! И мы разопьем с тобой еще по бутылочке. А потом пойдем посмотрим полек, тех, что сегодня доставили. После лебедя.

- Нет, оберфюрер. Стрелять лебедей не будем. По крайней мере сегодня.

- Почему? Жалеешь?.. Для офицера фюрера ты жалеешь польскую птицу, какого-то гадкого лебедя. Эх вы, патриоты, - сквозь зубы процедил Шлегель.

- Патриотизм офицеров фюрера проявляется не в стрельбе по лебедям… - в голосе Хасселя прозвучала едкая ирония.

- А в чем, позвольте вас спросить? - с вызовом произнес оберфюрер, уставившись на Хасселя тупым мутным взглядом. - Ну, доктор, договаривай.

- Если вы не в состоянии сами ответить на свой вопрос, что ж - извольте, оберфюрер, - с ожесточением принимая вызов, ответил Хассель. - Патриотизм истинного немца проявляется в борьбе с врагами Германии, прежде всего там, на Восточном фронте.

- Что вы этим хотите сказать?.. Что здесь, в тылу нашей армии, нет врагов фюрера? Что здесь сидят бездельники и дармоеды? Вы это хотели сказать, герр доктор? - Шлегель встал. Голос его дрожал от волнения и гнева. Розовые щеки надулись и покрылись бледными пятнами. Хассель также поднялся. Отчеканил холодно и отчужденно:

- Я сказал все, что хотел сказать. Больше мне добавить нечего. А комментировать свои слова я не привык.

- Благодарю вас, доктор, за любезность, - Шлегель щелкнул каблуками. - Я сожалею о финале нашей весьма приятной беседы. Позвольте откланяться.

Хассель молча опустил голову. Получилось это у него несколько театрально. Теперь ему вдруг захотелось рассмеяться над поведением оберфюрера. В лодке до самого берега они молчали. Простились у ворот и тоже молча. Шлегель изображал незаслуженно обиженного и в уме грозил доктору подлостью, которую еще не успел придумать. Хассель спешил быстрее отделаться от беспокойного гостя, встреча с которым его расстроила. Он считал, что во всех неудачах гитлеровских войск на Восточном фронте повинны вот такие идиоты, как этот индюкообразный, свиноликий, звероподобный оберфюрер. Он опасался, что такие кретины могут погубить Германию.

Себя Артур Хассель, как и Рейнгарда Гелена, относил к той породе подлинных арийцев, которым суждено владеть миром.