"Лариса Володимерова, Владимир Мальсагов. Русская мафия - ФСБ " - читать интересную книгу автора

...Мы росли, и в 1972 году я из МТИППа, что на Волоколамке в Москве,
заехал в МГУ, где часто бывал и имел много приятелей, и где в общежитиях вел
среди знакомых "антисоветскую агитацию и пропаганду", так как страшно
ненавидел существующий режим, знал его кровожадную, человеконенавистническую
сущность (а о предпосылках этого отношения расскажу в главе о своем
детстве - сына диссидента, "чеченского Сахарова"). Через треск помех
заслушивался радио "Свобода", "Голос Америки", "ВВС", "Немецкая волна", -
всеми "вражескими голосами". Зачитывался, проглатывая, от "Теркина на том
свете" Твардовского, "Одного дня Ивана Денисовича" до В. Шаламова и других в
Самиздате, благо возможность выпала, так как хорошей приятельницы моей
дедушка был писатель Смирнов, что в основном во Франции публиковали, и
библиотека была у него шикарная.
Так вот, иду по "Клубной части" МГУ, и вдруг Хан спускается ко мне
навстречу. Обнялись, приветствуя друг друга, и спрашиваю: "Ты как здесь?". -
"На юридическом учусь", отвечает. Удивлен я был чрезмерно, ведь конкурс на
юрфак, да еще в МГУ, пожалуй, самый большой был по СССР. Но он - парень
толковый, напористый, и поступил.
Итак, в начале 70-х я пропадал в общежитиях МГУ им. Ломоносова, где
училось много земляков-грозненцев. Было несколько одношкольников и вообще
добрых знакомых, среди которых у нас как бы сам по себе образовался кружок
антисоветчиков - по интересам. Почти ежевечерне проходили диспуты с обменом
информации. Читали вслух запрещенные "Доктор Живаго" Пастернака, "Собачье
сердце" Булгакова и т. д. Такие мероприятия не могли пройти мимо внимания
КГБ, тем более что в гостях у нас бывали и иностранные студенты. Это все
отразилось на моей судьбе и дальнейшей жизни, на протяжении которой КГБ мало
того, что установил негласный надзор и слежку за мной (прежде всего из-за
нашего отца, Дзияудина Мальсагова), - меня вызывали для беседы о
взаимоотношениях с иностранцами, а главное - какого характера встречи я
проводил в общежитии МГУ. Спрашивали об этом в КГБ ЧИАССР, а потом все же
посадили, сфабриковав дело - и по статье вовсе не политической.
Один приятель из нашей команды был человеком "партейным", но не по духу
и убеждениям политическим, а по настоянию и заветам даже не Ильича, - а
папиным. Отец нашего товарища был одним из секретарей обкома КПСС, а в
прошлом - следователем КГБ, кстати, в свое время допрашивавшим нашего отца.
Эту историю я-то знал. А его сын, по моему убеждению, догадывался-то уж
точно. Но я всегда корректно обходил этот момент в воспоминаниях о своем
отце, рассказать о котором меня просили постоянно (в то время как сын
обкомовца в разговорах о собственном - избегал всяческих упоминаний).
Наш отец был известным диссидентом-правозащитником, всю жизнь боролся
за возвращение чеченцев на родину из высылки и завосстановление Чеченской
республики. Он первым поднял тему сталинского геноцида, обнародовав, в
качестве очевидца, данные о массовом сожжении около 750 человек в чеченском
селении Хайбах в феврале 1944 года. За борьбу за свободу и права человека
отец был осужден. Он провел в заключении с 1958 по 1964 год, включая год
заточения в ленинградской спецпсихбольнице КГБ.
В пору летних каникул и студенческих стройотрядов тот "партеец", о
котором я говорил, по зову Политбюро ЦК КПСС возглавлял боевой авангард
советской молодежи, взвалив на себя звание полной ответственности и ношу
борьбы с акулами капитализма, став комиссаром студенческого строительного
отряда - ВСО МГУ. Так как именно комиссар был всегда на острие классовой