"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

пошли в дальний угол храмовой площадки и пересекли, не заметив, границу, за
которой подобает хранить молчание. Отнюдь не высокомерие и не робость - а
она, конечно, тоже была - заставили меня, разговаривая с женщинами, ни
словом не упомянуть Энея. Я всегда была скрытной, никогда я, как другие, не
открывала своей души всем. Я знала, что этим сохраняю преграду между нами.
Неназванное имя Энея вставало между мной и остальными женщинами, которые
обретали, чем дольше шла война, страх перед своими одичавшими мужьями, не
меньший, чем перед врагами. Их могло охватить сомнение, на чьей же стороне я
на самом деле, если не поделилась с ними подробностями о том, например,
полудне на границе храмовой площадки, когда мы оба, Эней и я, знали, чего от
нас ждут, и оба знали это от Гекубы, когда мы оба оказались не в состоянии
исполнить то, чего от нас ждали, и возлагали вину каждый на себя. Няня, мать
и Эрофила, жрица, весьма строго втолковывали мне мои обязанности в
отношениях с мужчиной, но они не рассчитали, что любовь, если она внезапно
вступает в игру, может помешать всем правилам, и я не знала, что мне делать,
и залилась слезами, видя его робость и считая, что ее виной была моя
неумелость. Очень юны, очень юны мы были. Когда он поцеловал меня,
прикоснулся ко мне, погладил меня, я сделала все, как он хотел, только,
по-моему, он ничего не хотел, я должна была ему что-то простить, но что, я
не знала. Под вечер я уснула и до сих пор помню, что мне приснился корабль,
который по синей гладкой воде уносил Энея от нашего берега, и огромное
пламя, вспыхнувшее, когда корабль достиг горизонта, между ним, уплывшим, и
нами, оставшимися дома. Море пылало. Эта картина и посейчас стоит передо
мной, сколько ни легло на нее с тех пор других, других, более страшных.
Хотела бы я знать... (Да о чем я думаю! Хотела бы? Знать? Я? Именно так.
Слова правильные), хотела бы я знать, какого рода беспокойство, неощутимое в
пору мира, в пору счастья - так мы говорили, - вызвало этот сон.
С криком я проснулась, Эней, встрепенувшись от сна, не смог меня
успокоить и отнес к матери. Только потом, когда я днем и ночью, снова и
снова перебирала все, сцену за сценой, пока они не потеряли постепенно свою
остроту, - только потом я удивилась тому, что Эней в ответ на вопрос матери,
все ли в порядке, ответил кратким "да". Самое поразительное - она
поблагодарила его, смущенная, я не знаю чем. Она отослала Энея. Уложила
меня, как ребенка, дала мне какое-то питье, мне стало хорошо, все вопросы и
сны рассеялись.
Трудно передать словами, по каким знакам мы безошибочно узнаем, когда
нельзя больше думать о каком-либо событии. Эней исчез из моей жизни. Эней,
первое воплощение идеала, остался во мне пылающей точкой, его имя -
раскаленным уколом, я повторяла его когда только могла. Но я запретила себе
понять таинственные слова, которые няня, когда я выросла и она прощалась со
мной, передавая мне в услужение свою дочь Марпессу, пробормотала наполовину
с почтением - наполовину с ненавистью: "Старуха и тут сделала по-своему, ну,
на этот раз, может быть, и на благо доченьке". И она тоже спросила, все ли в
порядке. Я рассказала ей свой сон, как всегда делала, и в первый раз
увидела, как бледнеют люди от моих слов. (Что в этом было? Испуг? Гнев?
Соблазн? Правда ли, что я, как меня упрекали потом, пользовалась этой своей
способностью вызывать бледность?)
"Кибела, помоги!" - прошептала няня. С этими же словами она и умерла.
Это было, да, это было вскоре после падения Трои, до того, как мы переплыли
море. Нас всех, пленников, согнали на голый морской берег в наводящую жуть,