"Криста Вольф. Медея " - читать интересную книгу автора

- Ты же знаешь, как все было на самом деле.
- Знаю, - ответила Лисса, - и всегда буду помнить.
Что означало: не все и не всегда будут помнить то, что знают. Я все еще
не понимала, что к чему, почувствовала даже нечто вроде облегчения, наконец
хоть что-то случилось, что, быть может, разгонит смутную тоску, которая слой
за слоем осаждалась на мне все эти годы в Коринфе.
Ибо сам Коринф, его прошлые и нынешние дела, меня никогда не волновали.
Родная Колхида стала для меня словно вторым моим огромным телом, и я
чувствовала малейшее его движение. Упадок Колхиды я ощущала в себе самой,
будто ползучую болезнь, из жизни уходили любовь и радость, я даже тебе,
младшему брату, не раз об этом говорила, ты ведь всегда такой смышленый был,
такой чуткий. Когда мы сиживали вместе с матерью, сестрой Халкиопой, с
Лиссой и, не скрывая тревоги, судили-рядили о том, что же такое с нашей
Колхидой творится, ты, еще ребенок, бывало, пугал нас своей
проницательностью. Ничто так не мучит меня, как мысль, что,


Наши люди, шедшие требовать и в один миг превращенные в просителей, от
неожиданности лишились дара речи и вынуждены были смущенно удалиться.
Возможно, мы проявили бы больше присутствия духа, если бы не аргонавты,
которые, как назло, именно в эти дни прибыли в Колхиду, повсюду шастали,
путались под ногами, а нам приходилось сбивать их с толку, дабы они ничего
не заметили. Они и не заметили ничего. Однако царь успел использовать выгоды
создавшегося положения, он действовал решительно и умно. Без излишней
пышности, но чинно и строго был проведен церемониал, во время которого он
сложил с себя царский сан и посадил на царство тебя, мой несчастный братец.
Я как сейчас вижу тебя в тяжелом и дорогом царском облачении, такого
крохотного на огромном деревянном троне, а рядом невзрачного, в затрапезной
одежде, Эета - больше не царя. Я не понимала, что происходит, это
единственное мое оправдание, однако страх и безысходность, написанные у тебя
на лице, мгновенно передались и мне тоже.
Я все еще не знаю доподлинно, как именно он это сделал. Наверное, ему и
делать-то ничего особенно не пришлось. Может, он вначале ничего такого и не
замышлял, кроме того, о чем нам сказал, а мысль тебя убить - или дать тебя
убить - пришла ему в голову позже, когда ему стало ясно, что ритуальными
уловками дела все равно не поправишь. И может, потом, после всего, его
скорбь о сыне даже не была притворной. Если бы не выбирать одно из двух,
если бы можно было и власть удержать, и тебя, братик, сохранить, он бы,
конечно, с радостью так и сделал. В миг, когда он понял, что это не
получается, он, наверно, изведал, что такое ужас. Но потом, как ему и
пристало, все-таки выбрал власть. И наивернейший путь к ней - устрашение.
Может, кто-то из его прихлебателей намекнул старухам, этой ораве
оголтелых фанатичек, для которых весь смысл их существования свелся к тому,
чтобы всю Колхиду заставить жить в точности, до последней мелочи так же, как
жили наши предки. Мы не принимали их всерьез, и это оказалось ошибкой,
соотношение сил в Колхиде вдруг разом обернулось в их пользу, они сочли, что
час их наконец пробил, и, вдохновленные обращением царя к древним законам,
возжаждали исполнения этих законов в полной мере и до конца: лишь кто-то
один, либо царь, либо его наследник, должен остаться в живых, а посему в
полночь, по истечении дня твоего царствования, братик, через один из