"Криста Вольф. Медея " - читать интересную книгу автора

сообщить ему нечто важное. Акам устремил на меня тяжелый взгляд. Этому
человеку я не нравлюсь. Он произнес: Говори.
Я сказала, что дело касается Медеи. Акам резко меня перебил: беженцы --
это не по его части. Тут я поклялась себе: "Ну погоди, ты еще научишься меня
уважать!" И холодно заметила: это уж ему решать, хочет он или не хочет
выслушать известие, важность которого для Коринфа нам оценивать не пристало.
Тут он взглянул на меня внимательней и, как мне показалось, чуть удивленно,
после чего рявкнул снова: - Говори!
И тогда я рассказала то, что видела: во время царского пира Медея
шпионила за царицей Меропой.
Услышанное пришлось Акаму явно не по вкусу.
- Шпионила? - переспросил он, вскидывая бровь. - Это каким же
образом, милочка?
Я чувствовала, как деревенеет под его бесстыдным взглядом все мое
нескладное тело - слишком крупный нос, который я по возможности стараюсь не
показывать в профиль, неуклюжие руки и ноги, которые я еще девчонкой вечно
прятала. И лишь Медея, которой я, к стыду своему, одно время открывала душу,
учила меня распознавать в себе красоту: красивый разрез моих глаз, мои
густые волосы, мои груди. Но волосы у меня слишком гладкие, груди обвисли,
это каждому видно, и Акаму в том числе, я проклинала Пресбона, который меня
сюда притащил. Акам меня презирал. Что ж, для меня это не новость. Мои
добрые колхидцы тоже меня презирают с тех пор, как я все реже стала
появляться в их колонии, а все чаще показываюсь в сопровождении влиятельных
коринфян, и уж подавно после того, как я им презрительно бросила: с какой
стати мне лелеять воспоминания об их Колхиде, в которой мне давным-давно
было тошно. "Хорошо же ты раньше умела притворяться", - сказала мне как-то
раз Лисса. А хотя бы и так. Да мне плевать, раз коринфяне мне за эту мою
нынешнюю прямоту благодарны. Я-то мигом раскусила, как важно им верить, что
они живут в самой распрекрасной стране на белом свете. Так что мне стоит их
в этой вере помаленьку укреплять?
Но Акам еще пожалеет о том, что дал почувствовать мне свое презрение. Я
ведь тоже хочу вершить чужими судьбами, и способностей у меня к этому ничуть
не меньше, чем у него, и нет для меня большего восторга, чем узнавать мои
собственные намерения и мысли в словах и поступках другого человека, который
даже не подозревает, что это я их ему внушила.
Хорошо еще, что то, о чем мне надлежало поведать Акаму, по крайней
мере, соответствовало истине. Совершенно случайно - это было единственное
лукавое слово в моем рассказе - во время последнего царского пира, где я в
качестве сопровождающей при царевне Глауке, как и положено, стояла в дверях,
я увидела, как государыня наша, Меропа, выходит из трапезной. Одна. А потом
углядела, что следом за ней тенью крадется Медея. И видела - сперва царица,
а потом Медея скрылись за шкурой в боковом проходе и долго, во всяком
случае, настолько долго, насколько мне вообще приличествовало ждать, оттуда
не показывались. Так что я начала уже не на шутку беспокоиться и вот-вот
готова была поднять тревогу, если бы не случившийся с царевной Глаукой
приступ слабости, который, конечно же, потребовал моего вмешательства.
"Приступ слабости" - так врачи по договоренности с царем ус-

ловились называть припадки, когда его бледная, худенькая дочка начинает
сперва дергаться, потом падает навзничь, содрогается всем телом в жутких