"Леонид Влодавец. Мародеры." - читать интересную книгу автора

части. И дела в этом фонде были самые что ни на есть ерундовые. Кроме
одного, которое, хоть и числилось в этом фонде, относилось совсем к
другому.
Внешне выглядело оно совершенно так же, как и остальные: имело невзрачную
голубовато-серую обложку, на которой стоял штамп с номерами фонда, описи и
дела, имелся старый, еще с "ятями" и "ерами" написанный заголовок. Что-то
вроде: "Переписка о заготовке сена". И даты стояли - "Начато: 14 июля 1916
г. Кончено: 23 сентября 1917 г.".
Что заставило Никиту полистать это дело - сейчас трудно сказать, но где-то
в самой середине его, в окружении рапортичек о количестве заготовленного
сена, наткнулся на тетрадку без обложки, из тридцати желтых, сложенных
вдвое, листов очень плохой нелинованной бумаги, убористо исписанных
химическим карандашом. Эта самая тетрадка была прошита через сгиб листов
суровой ниткой и пришпилена ржавой булавкой к соседнему документу.
Листочки в тетрадке были пронумерованы, но сами по себе - не по общей
нумерации листов дела. На первом же листке тетрадки Никита увидел дату - 2
августа 1919 года. То есть документ не относился ни к данному фонду, ни
даже к данному архиву, который хранил документы лишь до 1918 года. А по
содержанию эта тетрадь представляла собой дневник капитана Белой армии
(вооруженных сил Юга России) Евстратова Александра Алексеевича.
Что должен был сделать Ветров по правилам? Да ничего особенного. Пойти к
заведующей хранилищем, показать тетрадочку. Из нее по акту сформировали бы
отдельное дело и передали бы в другой архив "по принадлежности".
Однако Никиту бес попутал. Сначала он заставил его прочесть первую
страничку...


ИЗ ДНЕВНИКА КАПИТАНА ЕВСТРАТОВА


"2 августа 1919 года.
Сегодня от щедрот о. Анатолия, у которого нынче квартирую, приобрел
немного бумаги (выменял на горсть подковных гвоздей). Это позволило мне
продолжить описание своих странствий, прерванное неделю назад. На нашем
участке фронта все это время наступали. Похоже, краснюки на последнем
издыхании. Сдаются чуть ли не ротами. Говорят, что Троцкий велел ставить
позади обычных полков латышей, китайцев и матросов с пулеметами, чтобы
удерживать бегущих. Впрочем, я лично этого не видел, ибо известно, как
славно врет наш доблестный ОСВАГ. Не удивлюсь, если у них, как и в
большевицком РОСТА, трудятся те же щелкоперы, которые в 1914-м убеждали
нас через газеты, будто Краков вот-вот будет взят. И мы,
кадеты-молокососы, страдали от того, что война кончается, а мы все еще
учимся... Господи, какие же мы были идиоты!
Третий день стоим здесь, в Пестрядинове. Село бедное, солдаты жалуются на
плохую пишу. Подвоз чрезвычайно слабый. Даже пшена привезли треть против
положенной нормы. Весьма не завидую сотнику Вережникову. У меня на
довольствии только 4 лошади, а у него - целый табун. Фуража, как водится,
нет. Казаки уже вовсю воруют его у крестьян. Одного Вережников поймал и
приказал пороть на виду у мужиков.
Прибыл вестовой из штаба полка. И зачем я понадобился в столь поздний час?"