"Евгений Витковский. Чертовар" - читать интересную книгу автора

глазами и схватил гордость хозяйской коллекции - слоноборскую молясину.
Сунул за полу форменной шинели и вышел из квартиры, не забыв спрятать окурок
"Императорской" в тяжелую золотую пепельницу с крышкой, саму же пепельницу -
в боковой карман.
На кухне сиротливо и очень медленно отмерзала треска. Дважды звонил
телефон, но взять трубку было некому. Затем ее нехотя сняли: на место
происшествия явился участковый, - соседи все-таки перепугались выстрела,
позвонили в шестьдесят четвертое. Участковый был росл и угрюм, в трубку
только сопел. В трубке тоже молчали. Участковый глянул на определитель
номера: увы, звонили из автомата. Наконец, тишина раскололась.
- Ты не жди, что я вернусь, - сказал женский голос. - Если хочешь,
подай в суд. На бывшей площади Прямикова, нынче она Андроньевская. Повестку
пришлешь Веронике Моргане в офис, она знает, где меня найти.
Участковый внимательно прислушался к гудкам отбоя, положил трубку.
Квартира была пуста, однако время рабочее, и мало ли что. Вызов, безусловно,
ложный. Взгляд участкового скользнул по стеллажам - и застыл, остекленел.
Полицейский схватился за край стола и медленно опустился в хозяйское кресло,
потом достал шарик нитроглицерина и рассосал его. С тревогой поглядел на
часы, поднес к уху. Снова поглядел на часы, потом задумчиво сверил их
показания с термометром, укрепленным за окном, в открытой всем весенним
ветрам лоджии. Потрогал свой лоб, убедился, что сильного жара нет. Потом
тихо ругнулся и шагнул к полке Глинского, на которой обрел предмет, столь
сильно потрясший его сердце. Это была редкостная, из розоватой кости
сработанная "воробьясина": на ней один воробей стремился заклевать
другого, - и, понятно, наоборот.
- Настоящая, киммерийская... - пробормотал полицейский, - миусской,
наверное, резьбы. Ох, не зря догадался на Рождество жареными воробьями
разговеться, - вот, хотя бы увидел... Взять, что ли? Нельзя, заметят...
Полицейский принюхался, посмотрел под ноги. Похоже, здесь кого-то с
мылом выкупали в коньяке. На мгновение страж закона задумался: может, такое
необычное радение тут было? Как, интересно, выглядит она, эта, ну,
коньясина?.. Заветная игрушка с дерущимися воробьями заградила очи его
разума, спеленала весь полицейский здравый смысл. Участковый охватил
вожделенный предмет обеими руками, накрыл подвернувшейся салфеткой, сам себе
сказал: "Ну, Ефрем Илларионович, помогай Кавель, давай теперь Кавель ноги!"
Бормоча "Мучениче Кавельче, по... помогильче!", - заложил полицейский
молясину за пазуху и рванул из квартиры Глинского куда подальше, не подумав
составлять акт: приставы-гибельщики непременно заметят, что святая
воробьясина прилипла к рукам участкового, уж лучше с погонами проститься,
чем с ней.
Только-только убрался участковый из подъезда дома на Волконской
площади, как в квартире Глинского опять зазвонил телефон - долго и
назойливо, терпя и сороковой звонок, и пятидесятый, кто-то пытался призвать
Кавеля Адамовича к трубке. Телефон все-таки умолк, но причиной этого был
примечательный факт: в будку напротив дома Глинского, стоявшую возле
овощного магазина, постучал человек средних лет, нахальной и не совсем
трезвой наружности, и спросил Глинскую, зачем это она и звонит и глядит в
бинокль одновременно; бинокль ему не нужен, а вот телефон - весьма. Клара
извинилась, мысленно выругала себя за лишнюю бдительность. Видела она, что и
вытрезвительская машина убыла, и полицейский вниз по переулку рванул, так