"Евгений Витковский. Павел II [АИ]" - читать интересную книгу автора

полтора десятка, Виктором Глущенко, директором автохозяйства. У нее детей -
деликатно говоря, официальных - тоже не было, а сын Глущенко от первого
брака, Всеволод, к моменту смерти Федора Михайловича отбывал одиннадцатый
год исправительно-трудовых работ за некую ошибку юности, о которой слухи
ходили самые разноречивые - не то он отделение милиции ограбил, не то группу
милиционеров изнасиловал. Павел, во время совершения оных невероятных
событий сдававший экзамены за четвертый курс, вовсе ни в чем разобраться не
мог, но знал, что Глущенко публично от сына отрекся. Знал и то, что Глущенко
панически боится возвращения сына, которому к отбытию полного срока должно
было стукнуть неполных тридцать три года.
Школьники старших классов, вот уже десять лет проходившие под
руководством Федора Михайловича "Преступление и наказание" (до того
Достоевский в программе отсутствовал вовсе), из поколения в поколение звали
его безобидным прозвищем "Достоевич". Совпадение имени и отчества как бы
перевешивало бесцветную фамилию, она отходила на задний план, в прозвища не
просилась. Не то получилось с сыном. Преподаватель истории П.Ф. Романов
скоро и единодушно был прозван "Павел Второй". Особой популярности прозвище
не имело: изысканно чересчур и уму простого школьника недоступно. Злило
только отчего-то отца.
Отец копил деньги - ясное дело, не из учительского жалования. Все
свободное от работы и охотничьих сезонов время он посвящал главной своей
страсти - художественной резьбе по рисовому зерну. Выгравированные им на
рисовом зернышке, а то и на восьмушке такового, тексты "Интернационала",
Коммунистического Манифеста, статей Мичурина, Горького, Сталина, а позднее
"Слова о полку Игореве", "Теркина на том свете", "Судьбы человека" и
"Каштанки" приносили ему бесчисленные грамоты ВСХВ (позднее - ВДНХ) и разных
других выставок. Скажем, трудно ли было народному умельцу-самоучке Федору
Романову, прослышав, что во Фрунзе открывается республиканская выставка,
послать ей в подарок какое-нибудь самое лучшее стихотворение великого акына
Токтогула на языке оригинала, снабженное портретом автора, не очень, правда,
похожим, - отец рисовал весьма средне, - на половинке там или на
тридцатидвушке; за подарком неизменно следовала премия, а за премией -
один-два хорошо оплачиваемых заказа. Вот от этих-то премий, а порою и от
продажи своих шедевров и получал Федор Романов те деньги, которых хватило
ему на покупку нового ружья, породистого щенка настоящего русского спаниеля,
на второй микроскоп, главное же - на сберкнижку "все - вам - останется",
точней на две сберкнижки, ибо не единожды доводилось Павлу слышать, что
более всего на свете не хотел бы отец, чтобы дети перессорились после его
смерти. Они, впрочем, перессорились гораздо раньше, а из-за чего - так
верней всего из-за того, что "слово по слову - банником по столу", как
выражался Виктор Глущенко, пускаясь затем в долгие объяснения, что такое
банник.
О раннем отрезке жизни отца Павел знал совсем мало. Из того, о чем
родитель раз в год проговаривался, Павел уяснил, что родился папаша за
несколько лет до революции, в семье сельского, что ли, учителя, что деда
звали Михаил Алексеевич, и что погиб дед при каких-то темных обстоятельствах
в 1918 году. Судя по плохо скрываемой злости, с какой отец произносил слово
"погиб", Павел догадался, что деда, похоже, расстреляли. Дальше спрашивать
было бесполезно, других же родственников у Романовых не имелось.
Впрочем, года за три до кончины Федора Михайловича уверенность Павла в