"Георгий Вирен. Путь единорога" - читать интересную книгу автора

веранде. Продукты ей обычно приносила почтальонша, а сама старуха с
участка почти не выходила. За все прошлое лето Матвей видел ее один раз,
да и то мельком - в заросшем саду заметил сгорбленную фигурку с огромной
лейкой. Впрочем, зимой Ядвига Витольдовна изредка гуляла по поселку. С
Матвеем она раскланивалась дружески: года два назад он починил ей
радиоприемник.
Дядя Коля Паничкин - ветеран пьянства. "Первую рюмку, - счастливо
вспоминал он, - опростал я на масленой в двадцать третьем году! Ты вникни,
вникни - это ж какой стаж! Ты посчитай - ахнешь! Седьмой десяток пошел. А
было мне тогда неполных тринадцать лет". В поселке уже не осталось никого,
кому бы дядя Коля не впечатал навеки в память эту масленую двадцать
третьего года. Каждую весну он отмечал юбилей тот события, и до глубокой
ночи над поселком разносилось: "Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью..."
Дядя Коля сознательно пел не "былью", а "пылью", вкладывая в это особый
антирелигиозный смысл, так как под "сказкой" разумел конкретно Библию, а
также все имеющее отношение к вере. Он любил рассказывать, как в годы
задорной комсомольской юности они всей ячейкой "распатронили" соседнюю
церковь, и было понятно, что воспоминание греет ветерана. В конце лета
дядя Коля обходил дома поселка и просил у хозяев по пятерке, обещая всю
зиму сторожить от покражи. За такую пену никто не отказывал, и дядя Коля с
карманами, полными пятерок, направлялся к магазину. Если же зимой какой-то
дом все-таки взламывали (шпана из райцентра набегала), то дядя Коля шел к
хозяевам каяться: "Виноват! Оплошал, не уберег добро, родные мои! Вертаю
средства, совесть не позволяет, раз оплошал!" - и благородно возвращал
деньги. Поскольку за зиму обычно обкрадывали только две-три дачи, то дядя
Коля не оставался внакладе.
Ренат Касимов, приятель и ровесник Матвея, филолог. Он так устроился
в своем институте, что ездил туда раз или два в неделю, а остальное время
сидел в огромном пустом доме и писал - который год писал исследование о
временных отношениях в поэзии. Дача сначала была не Рената, а его жены.
При разводе от отдал ей все, нажитое двадцатилетними научными трудами:
квартиру, мебель, машину и попросил только дачу. Он вселился туда с
чемоданом одежды и несколькими сотнями книг.
А четвертая живая душа - он, Матвей Басманов, военный пенсионер,
майор в отставке, сорокадвухлетний летчик-испытатель, списанный по
инвалидности семь лет назад после катастрофы. Он давно снимал комнатенку у
одинокой тети Груни сначала на лето, а потом и вовсе переехал сюда из
подмосковного городка, где у него была квартира. А перед смертью тетя
Груня возьми, да и завещай ему дом.
Матвей растопил печку и, сгорбившись, сидел перед ней на низкой
скамеечке, одно за другим бросал в пламя березовые полешки. Огонь
заворожил его. Матвей вроде и собирался пойти на кухоньку согреть себе
чаю, позавтракать, но вот никак не мог оторваться от огня. Нога совсем не
болела, жар из печки разливался по лицу, по груди приятным теплом, и
Матвей подумал, какая же странная штука - исполнение желаний. С каким
судорожным отчаянием ждал он новой поры, немо звал ее, и вот она пришла, а
он как будто не готов. А он как будто медлит вступить в нее, и что это с
ним - растерянность счастья? Страх обмануться?
- Эх, Матюшка, нелепый ты человек, - громко сказал он и, резко
оттолкнувшись обеими руками, встал со скамейки. Сильно, с хрустом