"Павел Вежинов. Барьер" - читать интересную книгу автора

- Какую, например?
- Например, делать куклы. Или расписывать чашки, вазы, тарелки. У нее
тонкий артистический вкус.
- Постараюсь, - ответил я. - Только не говорите пока ей. Не хочется ее
огорчать, если ничего не выйдет.
- Она не огорчится. Ей сейчас все равно, где работать. И сколько
получать. Для нее деньги просто бумажки. В житейских делах она очень
непрактична.
- Ну, не совсем! В ту ночь она прекрасно сориентировалась в обстановке.
- Это скорее инстинкт. Там, где разум бессилен, природа мобилизует
таинственные подспудные силы. Я часто наблюдала нечто подобное у моих
пациентов. И как врач не могла найти этому объяснения.
Я ушел из клиники в полном смятении. Последние слова Юруковой тащились
за мной по пятам, как надоедливые попрошайки. Думал, что отделаюсь от них
в машине. Не удалось. Они устроились на заднем сиденье, продолжая изводить
меня своими нелепыми вопросами и предположениями. Я включил радио на всю
мощность. С тем же успехом. Если природа в самом деле так изобретательна,
защищаясь, как утверждала доктор Юрукова, то в данном случае она избрала
совершенно неведомые мне пути.


Прошла еще неделя. Единственным моим достижением за это время было то,
что раз и навсегда из моего дома было изгнано одиночество. Я уже был не
один. Доротея словно незримо жила во мне и рядом со мной, хотя и не как
человек, даже не как воспоминание. Воспоминание было не из приятных, а и я
старался отогнать его от себя. На его месте оставался какой-то осадок,
смутное и тягостное, но все же живое чувство. Что это было за чувство?
Трудно сказать. То ли горькой укоризны, то ли стыда за отсутствие
чуткости. Я ловил себя на том, что мысленно веду бесконечные разговоры, но
не с нею, а с самим собой. Пытался понять, что же произошло. Ничего не
изменилось, кроме того, что я был не одинок. Доротея прогнала одиночество.
Все было в порядке, если бы она сама не заняла его места. И если бы
чувство одиночества не сменилось растерянностью.
Как-то ночью, ворочаясь без сна в постели, я силился припомнить ее
лицо. И странное дело, я не мог себе представить четко и определенно ни
одной черты. Казалось, если б я встретил ее на улице в другой одежде, то
просто бы не узнал.
Нет, она не была безликой, этого про нее никак нельзя было сказать. Вот
припоминаю - нос у нее длинноват, губы узкие и бледные, волосы прямые, как
у Моны Лизы. И все же это не были определенные черты - лицо ее непрерывно
менялось, точно поверхность реки, по которой то переливаются солнечные
блики, то пробегают тени облаков. Оно словно отражало внешний мир, не
выражая ничего своего, - наверно, в этой изменчивости и было заключено его
непонятное очарование.
С того вечера, когда мы впервые встретились, прошло более года. Теперь
она мертва, и я с ужасом и мучительной горечью чувствую, что так и не могу
припомнить ее лица, хотя столько странного, необычайного случилось с нами.
И не только ее лица не осталось в моей памяти, но и никакого следа, ни
даже пятнышка крови - такой, какую я видел однажды, светлой и негустой,
как черешневый сок. Словно ее и не существовало, хотя подобной ей в этом