"Анатолий Вержбицкий. Творчество Рембрандта " - читать интересную книгу автора

фигурки на нашем берегу.
На листке действительно видно мало или даже ничего не видно. Но этот
листок столь же действительно представляет великолепный пример простого,
убедительного, лаконичного и выразительного рембрандтовского реализма.
Благодаря контрасту между линией, обозначающей внизу рисунка ближний берег -
энергичный, темный, решительный - с одной стороны, и, с другой, тонким
штрихам домов и деревьев дальнего берега, выше, у нас получается вполне
ощутительное впечатление пространства и дали. Минимум примененных средств
подчинен определенной цели реалистического изображения. Для достижения
конкретной задачи найден прием вполне достаточный, но поражающий своей
смелостью: всего только два-три нажима пера, всего только легкое усиление
штрихов в обозначении более близких к нам предметов - и результат налицо;
перед нами оживает кусок пейзажа старой Голландии.
Голландия семнадцатого века была далека от Рембрандта. Она его не
поняла, не поддержала и не прославила. За исключением нескольких учеников и
друзей, художник никого не собрал вокруг себя. В его время Миревельт, а
немного позже Ван дер Гельст были в глазах всего мира истинными
представителями голландского искусства. На собственном примере он понял, что
буржуазная толпа отдает предпочтение посредственности. Он был слишком
необыкновенным, слишком таинственным. Маленькие нидерландские мастера, так
называемые "малые голландцы" - Терборх, Метсю, Стэн и другие - выбирали для
своих картин светские и изящные сюжеты или изображали легкомысленное
веселье, проказы, фарсы и празднества. Их настроение было настроением
добродушных гуляк, задорных хватов и волокит. Это были добрые ребята. И если
в своих бытовых картинках они и касались порока, то делали это, смеясь и
распевая.
Они никогда не доходили до крайностей. Конечно, картина Стэна
"Пьянство" совершенно не подходила к строгому стилю буржуазной гостиной, но,
по правде говоря, какой же амстердамец не забывался за выпивкой в
каком-нибудь кабачке, укрывшись от посторонних взоров. Национальные пороки,
как в зеркале, отражались в картинах этих художников. Их милая живопись - в
перламутровых, серебристо-розовых тонах с тщательным рисунком, изысканно
щеголеватая - была очаровательна. Некоторые из них, например, Питер де Гох,
Терборх, Стэн и особенно Вермеер из Делфта, были превосходными мастерами, и
тот, кто преимущественно любил их, имел основания для такого предпочтения.
И вот среди этих, так сказать, прирученных художников, появляется
Рембрандт, независимый и дикий. Когда он смеялся, он всех скандализовал
своим безумным весельем. Он был несдержан. Ему еще могли простить
"Ганимеда", мальчишку, который мочится со страху, но не "Актеона, застигшего
Диану и нимф", где изображена группа внезапно застигнутых мужчиной
обнаженных женщин. Это был не фарс уже, а сам порок во всем его неприглядном
бесстыдстве. И везде художник преступал границы условностей и предрассудков.
Он смущал, задевал, оскорблял и шел во всем до конца.
Если в "Актеоне" сказывалось излишество порока, то в "Иакове, узнающем
окровавленные одежды Иосифа" - излишество отчаяния. В "Учениках в Эммаусе" -
излишек невыразимого. Он постоянно нарушал нормы. Между тем именно норма -
не слишком мало, но и не слишком много - это истинный идеал того спокойного,
флегматичного, практичного и в высшей степени буржуазного существа, каким
является каждый настоящий голландец.
Возникает желание воссоздать в сознании те внешние черты Рембрандта