"Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью (про войну)" - читать интересную книгу автора

двадцатые сутки боев, - я как будто научился быть хладнокровным в
любой обстановке.
Я шагал взад и вперед по берегу, пока не набрел на старого
бакенщика. Возле него лежало десятка полтора треугольных плотиков для
фонарей, указывавших пароходам фарватер.
С помощью бакенщика я спустил плотик на воду и сразу увидел, что
бакен не в состоянии выдержать человека, но оружие и одежду, пожалуй,
выдержит.
Я разделся, нацепил на бакен обмундирование, повесил на фонарь свой
полуавтомат, сверху надвинул шлем и бросился в воду как раз в тот
момент, когда немецкие автоматчики уже подходили к берегу. Толкая этот
своеобразный плотик, я плыл все дальше и дальше. Моему примеру
последовали и врачи. Скоро бакенов стало не хватать, кто-то бросился в
воду с доской. В это время начался обстрел с берега, вначале
автоматный, затем, видимо, подтащили минометы: мины стали ложиться на
воду. Разрывы их оглушительно звучали в ушах.
Конечно, немцы расстреляли бы всех пловцов, но нас спасли быстро
сгущавшиеся сумерки. Несколько человек все же были ранены или убиты.
Раненый пожилой врач, загребая одной рукой, начал погружаться в воду.
Я хотел ему помочь, подгоняя свой плотик ближе... В это время еще одна
автоматная очередь полоснула по воде, и он, бросив сопротивляться, но
продолжая держаться на воде, сказал: "Не надо... Спасайтесь сами,
коллега..."
Он медленно погрузился в воду, раньше чем я успел подплыть к нему.
Когда волна вынесла меня на берег, была уже темная ночь. Если бы
кто-нибудь до войны сказал мне, что я буду военным человеком, я бы
сильно удивился. Но если бы мне сказали, что я переплыву Днепр, я
удивился бы еще больше. Все же Днепр я переплыл. Правда, с потерями -
снесло волной с плота мою гимнастерку и с ней последние нити,
связывающие меня с прошлой жизнью интеллигента-белоручки: в правом
кармане был красный пропуск с фотографией, где значилось:
"Предъявитель сего режиссер киностудии...", а в левом кармане - две
авторучки.
Я лежал на прибрежном песке не менее часа. Сердце билось очень
сильно, я не мог двинуться ни на шаг. Постепенно стали возвращаться
силы, и я вдруг почувствовал досаду - мне было страшно жаль двух моих
авторучек. Я приподнялся на локтях, посмотрел на свои ноги, освещенные
луной. Ступни ног нежно лизала днепровская волна - я чувствовал это,
но ноги были чужие - длинные, худые, с мослаками коленок, торчащими
кверху. Лишь переведя взгляд на впавший живот, я понял, что все это
принадлежало мне, но просто я похудел за эти дни, скинув ненужный жир
мирного времени. Я засмеялся и, легко поднявшись, пошел в камыши.
Медленно стал пробираться берегом, направляясь на звук голосов. Там, в
прибрежном селе, перекликались и собирались бойцы, отыскивая свои
части, подразделения.
Это был мой двадцать шестой день войны.
Двадцать пять суток, почти без передышки, я находился под огнем. Из
взвода, роты и батальона, которыми я командовал, мало осталось в
живых.
Пробираясь сквозь камыши, я думал: "А все-таки солдатское счастье