"Лев Вершинин. Приговоренные к власти (Роман-хроника)" - читать интересную книгу автора

- Если же я в чем-то нарушил волю твою, Царь Царей и Бог мой Александр,
дай мне знамение ныне и наставь, как исправить оплошность...
В зыбком сиреневом мареве курений, колеблющих полумрак шатра, мраморный
Царь Царей и Бог едва заметно кивнул головой.
Нет, ему не за что гневаться на своего верного Пердикку, напротив, он
доволен...
Благодарно, но без всякого удивления - чему тут, в самом деле,
удивляться? - Пердикка, с трудом согнув спину, коснулся лбом циновки перед
алтарем.
Разве стало легче после усмирения черни?
Разогнав баранов, ему пришлось столкнуться с псами.
Он ясно видел, знал и понимал, что следует делать теперь, когда с ними
нет Божественного. Он пытался объяснить это им всем, тем, кто еще вчера бок
о бок с ним сражался под знаменем Царя Царей, но ответом его пылким,
искренним речам было тупое, тягучее молчание.
Его слушали, но не слышали.
Он говорил о власти, воле которой подчинилась половина Ойкумены, о Царе
Царей, наблюдающем за ними с вершин Олимпа, о величайшей державе, сохранить
которую - их долг перед потомками и Историей.
А они молчали. И в прищуренных глазах большинства прочитывался только
один вопрос: кому какая сатрапия достанется в управление, и желательно - с
правом наследования?
Они хотели золота и земель, и еще раз золота, и опять земель, очень
много земель и очень много золота, и почета, и коленопреклоненных толп; "За
что мы боролись?" - было написано на их лицах, и подчас Пердикке хотелось
блевать от омерзения прямо на хамаданские ковры, потому что сам он боролся
совсем за другое. С того дня, когда узнал он от царевича Александра правду о
его рождении и поверил ему раз и навсегда, ибо любого, посмевшего лгать о
таком, Диос-Зевс немедленно испепеляет яростной молнией, а в миг признания
Александра небо оставалось чистым и благостным, и лишь в отдалении что-то
негромко рокотало, словно Отец Богов одобрял своего сына, открывшегося
Пердикке.
Скорее всего так оно и было...
...Что ж! Отказать им в дележе земель означало спровоцировать мятеж,
много страшнейший, чем бессмысленный и беспощадный бунт черни. Он и не стал
отказывать, тем паче что далеко еще не все покоренные сатрапии были замирены
и нуждались в управлении и надзоре, а каждый из стратегов, при всей их
алчности и приземленности, имел опыт военный и государственный, и не
приходилось желать лучших наместников для азиатских стран.
После десятидневного крика, доходившего до драк, после позорных
хватаний друг друга за грудки, перечисления заслуг, взывания ко всем богам,
оговоров, интриг и угроз сатрапии были распределены более-менее справедливо,
и никто не остался недовольным, во всяком случае, никто не заявил об этом во
всеуслышание.
Но сам Пердикка отказался участвовать в дележе.
Почти никто не обратил на это внимания, разве что некоторые удивленно
поохали, и лишь в мерцающем оке одноглазого Антигона мелькнуло нечто,
похожее на понимание...
Псам бросили кость, и псы унялись.
К сожалению, кроме псов, были и волки.