"Книга 2" - читать интересную книгу автора (Высоцкий Владимир)

Не играл — жил

Владимир Семенович Высоцкий умер год назад. Но придите на Ваганьковское кладбище; такое чувство, будто все произошло вчера цветы росистые, свежие, кольцо людей вокруг могилы, то же растерянное молчание. Люди, в большинстве своем приезжие с Сахалина, Тюмени, Ашхабада, Вильнюса, москвичи тоже бывают, хотя они-то за год уже находились. Что собирает их, разных по возрасту и интересам, у последнего пристанища поэта?

Почему они идут к нему? Ищут ответа, и всплывает интересная деталь — во время телевизионных вечеров лучших советских поэтов, прозаиков, артистов — из зала непременно приходят записки следующего содержания: «Как вы (тов. Сафронов, тов. Образцов) относитесь к Высоцкому? Творчеству Высоцкого, к поэзии и т. д.»

Оказывается, все они относятся хорошо, с глубоким почтением, что аудитория неизменно приветствует восторженными аплодисментами и атмосфера, вы, должно быть, сами подметили, становится доверительнее, теплее, что ли.

Имел такое свойство при жизни — обьединять души человеческие, не потерял и после. Да и случайно ли большой российский поэт Андрей Вознесенский назвал его мессией нашего времени не в кулуарах, не в житейской суете, в стихах своих назвал. Тут есть над чем подумать.

Согласитесь, о Высоцком нынче говорят и спорят больше сейчас, чем раньше. Наиболее активны среди поклонников поэта люди военного и послевоенного поколения. Может, не успели тогда, и сейчас с полным сознанием совершенного торопимся высказать отношение, оправдываемся перед прахом, памяти, гонимые с иллюзией быть услышанными? Так и ведь при жизни популярности Высоцкого (надеюсь, признание факта никого не обидит) могла позавидовать бригада самых модных «звезд». Впрочем, особого сорта была та популярность, в ней наше «из душевных глубин идущее» почитание сопровождалось нашей же черной, слава богу, безнадежной неприязнью. Обошло его только равнодушие. Ну, да почему я это вдруг пишу о Высоцком?

Быть другом его — чести не имел, но в последние годы жизни Владимира частенько с ним встречался, беседовал, работали вместе над сценарием фильма (где он надеялся сыграть роль героя, реального человека с почти фантастической биографией), а как-то летом вместе путешествовали по Сибири. И время то — радостное, светлый уголок жизни, куда (пусть даже медленно) можно вернуться, чтобы побывать рядом с удивительным человеком, ненавязчиво интересным, таким огромно талантливым, открытым, как лесная хижина на пути измотанных дорогой путников.

Сибирь Высоцкому приглянулась. В день приезда прямо с аэропорта уехали на Байкал. Он спросил, где утонул Саша Вампилов и добрых пять часов сидел на берегу озера, от всего отрешенный, тихий, вглядывался в зеленоватые волны. Поднявшись с замшелой коряги, сказал:

— Знаешь, я все же верю, что на такое человек руку подымет… Разве, что сумашедший… Нет, нет думать не хочу. Байкал — святыня России. И Вампилов святой водой перед смертью омылся. Повезло… И Валентин Григорьевич Распутин, дай ему бог здоровья, живет на этих берегах. Святое место.

Кстати, что до меня, то видится мне в судьбах двух таких разных, на первый взгляд, людей, помимо их взаимной симпатии, еще кое что общее, как-то: редкий дар послушать, понять, раскрепостить твою душевную скованность единственным верным словом не по обязанности, а по сердечному участию для тебя одного произнесенным.

Роднит их обостренное чувство ответственности перед правдой, которую они нам несли, бережное, строгое отношение к ее чистоте.

В драматургии Вампилов, в искусстве Высоцкий. Не гримеры, творцы они, сеятели света. Да и люди мудрости необыкновенной. Много ли назовешь сегодня поэтов, писателей, помогающих нам разглядеть во внутреннем мраке стяжательства, двуличия, лжи свое настоящее лицо?

Вспомните, еще не подтвердилось имя, а по белу свету уже шли герои Александра Вампилова, театры репетировали пьесы сибиряков. Ох, трудно он шел к зрителям. И как широко распахнулись двери театров уже после смерти Вампилова, будто прозрение общее получилось, и вслед ему понеслись слова признания, догонят ли?! И подтвердилось имя. Имя Владимира Высоцкого не подтверждено по сей день, однако где есть дом без его песен? Кто из театралов может забыть твердо — скупого Гамлета или таких необычных, самостоятельных киногероев, как Брусенцов «Служили два товарища», Жеглов «Место встречи изменить нельзя»?! «И в своих песнях, и в своих ролях на сцене и в кино он был обнаженным нервом событий», — писал драматург Эдуард Володарский.

Он очень хотел, чтобы вокруг было чисто и светло, отсюда такая талантливая непримиримость художника к злу и несправедливости. Никто не остается глухим к его страстному призыву — не копите правду! И ее капитал — гири на вашей совести. Отдайте, со всей страстью и верой в ее торжество! Сам он никогда не скупился, тысячи песен! Некоторые из них ушли от нас навсегда, большинство продолжает жить с нами. Одну из них, уже забытую, Володя нашел в ресторанчике на окраине Парижа. Песню исполняли цыгане, ужастно коверкая русские слова, да и те, кто слушал, говорили не лучшим образом, — ушел от них родной язык вместе с родиной.

— Откуда вы взяли эту песню? — Спросил Володя.

Старый цыган крутил вислый ус:

— От верблюда! Народная песня, русский ведь, должен знать…

— Перед тобой — автор, Владимир Высоцкий.

— О дайте барду гитару!

Он пел ее вместе с цыганским ансамблем и через несколько дней песня разлетелась по свету, обрела вторую жизнь.

А сейчас вернемся в Сибирь, точнее на север Сибири, Бодайбинский район, где среди диких скал текут тяжелые, будто масляные реки и медведи дерут кору с чахлых кедров, отмечая границы своих угодий. Вертолет завис над крохотным поселком старателей Хомонхо. Слева от гольца заходит чернобрюхая туча, вдалеке за ее спиной сплошная стена дождя.

— Это надолго! — Кричит пилот Высоцкому, — возможно до конца недели. Поворачиваем на Бодайбо?

— Прошу, садитесь. Я обещал.

Вертолет со снайперской точностью — на ровный пятак среди изрытых бульдозерами полигонов старателей — спустился и тут же умчался в незахваченное тучами небо.

… Семь жилых домиков, рубленных из тонких, тайга в тех местах силы набрать не успевает, деревьев, столовая, баня да глухие лысоватые горы вокруг — такой вот безрадостный пейзаж, особенно горы, в них поди и эхо не приживется. Что касается старателей, то они — явление временное. Взяли ушли. Высоцкому же, совсем неожиданно, край понравился, он говорил, пробуя холодную землю:

— По острой грани бытие движется. Ощущение земли не теряешь от того, что рядом, в вечной мерзлоте, она совсем отсутствует. Лед мертвый.

Вечером его будут слушать 50 усталых мужчин, большинство из которых трудно чем удивить. Люди серьезные, как принято говорить, с большим жизненным опытом. Короче — старатели. Ну, а пока он наблюдал за их работой и сам, сидя за рычагами бульдозера, очень даже прилично толкал золотоносные пески на промприбор.

Потом ветер рванул с темных озер сонную гладь, зашлось стене северное худолосье, дождь, до того едва моросящий, хлынул во всю мощь.

— Пошли в избу, ребята, — говорит Вадим Иванович Туманов, хозяин местных золотодобывающих участков, чья репутация специалиста старательской добычи в стране конкуренции не имеет.

Человек решительный, умный, в нем крутая воля первопроходца уживается с тонким пониманием поэзии, в нем много чего-то загадочного, к чему так пристально приглядывался Высоцкий. Высоцкий даже песню о Туманове написал. Дружили они давно, знакомил нас, Вадим Иванович:

— Вот мой старый друг. Ты его обязательно полюбишь.

Уже, когда остались одни:

— Ты знаешь, Леня, я дышу его песнями.

Знал я и другое: на старательских участках всей Сибири иной музыки и не водится. Она с ними и в удаче и в прогаре: рвет сон тайги хриплый голос москвича.

Обратил внимание: Высоцкого всегда тянуло к людям нестандартным к тем, которые защищали зубами голые провода, могли встать грудью к течению и шагнуть наперекор. У них он находил ответы на вопросы: «Что есть там, на краю земли?» и «Можно ли раздвинуть горизонт?» Рядом с ними он становился тихим, незаметным, стараясь слушать и понять. Крохотной деревушке большая глубокая, что по Культукскому тракту Байкала, беседовал до первых петухов с седой много пережившей старушкой, а в шумной компании, где шампанское стреляло чаще, чем охотники на открытии утиной охоты, где зрел душистый шашлык, тосты (в его честь, понятно) сопровождали каждый бокал, Володя погас, замкнулся, даже озлобился. Петь отказался наотрез и, сославшись на недомогание, уехал. По дороге, уже улыбаясь, говорил:

— Не заметил, они смахивают на свои кошельки — тугие, самодовольные. Мои песни нужны им для лучшего усвоения пищи. Кошелек он ведь с удовольствием открывается лишь только для того, чтобы принять рубль. Песню не примет.

Людям бы он наверное спел, потому что любил петь людям, любил, когда его люди слушали. «Кошелькам» — отказал.

К вечеру в поселке старателей собралось человек 120.

Мы ломали голову: как узнали, откуда бы им взяться? По холодной, северной распутице, через грязь, болото, многие километры шли люди из лесных кордонов, геологических палаток, зимовий.

Старый якут кеша приехал на смешном таком олене, в потертой по бокам от долгих переходов шкуре, и тоже старой. Он все улыбался, показывая Владимиру единственный зуб. Обьяснял старательно, но без хвастовства:

— Однако, медведь на гнилом ключе шалил. Олешка пугал. Кеша думал — пешком ходить надо. Ши-ши-ихо. Далеко.

— Обманул все же медведя, дедушка?

— Обманул, обманул, радостно трясет головой старик и гладит сухой ладошкой рукав Володиной куртки и губы шепчут что-то не вслух, для себя.

Разместить 120 человек в столовой показалось делом невозможным, и поначалу хозяева повели себя со всей определенностью.

— Товарищ Высоцкий приехал для нас. Очень сожалееем, но…

Высоцкий попросил:

— Ребята, давайте что-нибудь придумаем. Мокнут люди…

И минут через 30 был готов навес. Открыли окна и двери настежь. Высоцкий тронул струны гитары. О голосе Высоцкого разговоры разные. Очень хороший, прекрасный просто писатель Виктор Астафьев (сибирского корня человек) писал в «Литературной газете»: «Нельзя, допустим, петь под Высоцкого, этим хриплым голосом, орущим, несколько ерничающим, петь мог только он». Правда, довелось мне однажды послушать в том же исполнении песню, и один известный тенор не сдержался, зааплодировал: «Володя, это же Челентано — говорит, — настоящий живой Челентано!».

— Это подделка, Саша, шутка для друзей.

Настоящее было хриплым, орущим, несколько ерничающим, оно входило действующим лицом в каждый спектакль. (Любая песня Высоцкого есть маленький прекрасный спектакль, где партнерами были высокая поэзия и самобытное актерское мастерство. Многие нынче исполняют свои песни. Увы, за двери концертного зала песни не выходят. «Раздвинуть горизонты» удалось ему, в коем соединились талантливый поэт, актер, певец.

Мы слушали его под шум дождя в таежном поселке Хомонхо. Неизреченные истины, томящиеся в нас немыми свидетелями, обрели хрипловатый голос в потрясающих балладах. Все в жутком вихре и раздельно, все точно, накалено до предела, каждое слово на душу ложится и жмет ее так, что терпение на грани. Но ведь если она закрыта, то и пламя больших оркестров туда не пройдет, а здесь принимает, мается вместе с ним. И память входи в кровь нашу благодарностью миру, где рождаются такие люди.

Страсть, любовь, ненависть, не играл — живьем отдавал, как в чудесном прозрелом. А где этого, живого, напасешься? Потому, должно быть, и ушел рано, что не берегся, не берег, отдавал…

Мы тогда молчали все 4 часа, ни хлопочка он не получил время экономили, хотя знали — чудо не вечно, и с последним аккордом почувствовали прелесть утраты. Володя стоял на сколоченном из неструганных досок помосте, пот — по усталой улыбке соленым бисером. Добрый такой, приятный человек, вид немного беспомощный — дескать, все, мужики, отработал, весь, как говорится, вышел. А мужики с понятием, не настаивали, только в волнении мужики, вроде глухарей на току. Потом он ушел отдыхать на нары к старателям, но никто не расходился до самого утра: и некуда было многим уходить. Дождь барабанит по крыше, под крышей люди — говорят о случившемся без крепких, привычных слов. Бережный разговор получился, для кого-то может быть, единственный в этой жизни скитаний поисков.

Утром — на смену, о прогулках ведь здесь понятия не имеют.

Взревели двигатели бульдозеров, стальные ножи рвут вечную мерзлоту по сантиметру. Трудно крадется к золоту человек, оно же в легких местах не хоронится. Машины остановились часам к десяти утра, всего на несколько минут. Бульдозеристы, сварщики вытирали о спецовки потные ладони, жали ему руку по-мужицки, твердо, не встряхивая. Просили не забывать.

Один говорит:

— Фронтовик я, и такую благодарность от всех фронтовиков имею…

Заволновался, кашлянул в кулак, никак наладится не может…

Володя ждет серьезный, с полным к человеку вниманием пониманием.

— … Будто ты, вы, значит, со мной всю войну прошагали. Рядом будто, дай-кось, обниму вас, Владимир Семенович…

Обнялись. Володя слезы прячет, к машине заторопился. Поехали. Опять, обычно пустой северный тракт наполнился людьми. Улыбаются из-под брезентовых капюшонов, машут мокрыми кепками.

В Бодайбинском аэропорту мы остались вдвоем. Володя сидел на лавочке, что-то писал в блокнот. И тут, как на грех, подошел высокий патлатый парень, еще не трезвый, из тех, кто в карман за словом не лезет. Протягивает Высоцкому облепленную зарубежными красавицами гитару: давай, мол, друг любезный, пой, весели публику.

Высоцкий вежливо отвечает:

— Петь не буду. Работаю, вот сижу. Не надо меня беспокоить.

За спиной патлатого еще трое образовалось. Одна компания, даже взгляд один, с хмельным прищуром, без искры уважения человеку, сырая злость, мучающая и себя, и мир божий двуногих. Кабы им знать, что человек этот, даже если по нему танк пройдет, на последнем вздохе за гусеницу его укусит. Но они в другом убеждении, пребывают в своей безнаказанности. Тогда Володя встал, сбросил куртку, а у меня четко пронеслось в голове: «Я не люблю, когда мне лезут в душу, особенно, когда в нее плюют…»

К счастью, рядом сидели геологи, они-то и угомонили хулиганов. Еще одно редкое по нынешним временам качество — Владимир Семенович не делил людей на нужных и ненужных. Он любил или презирал. Такая вот черно-белая позиция. Любил значительно больше. И та притягательная сила поэта, которую мы ощущаем в его стихах, берет свое начало в любви к людям. Иначе, откуда бы взяться таким балладам, как «Нейтральная полоса», «Кто сказал, что земля умерла». Их создал добрый художник, гражданин, сознающий свою ответственность перед народом.

Знать и не любить Высоцкого было просто невозможно. Те многие тысячи людей, которые провожали его в последний путь, и те многие, которым не удалось попасть на похороны, разве они от любопытства?! Ушел их полпред, от их имени и по душевному поручению рассказывающий всему миру их правду, ушел «Всенародный Володя»: «Любовь российская и рана».

Он всегда вставал на сторону слабого и раскрывал свой кошелек для тех, кто нуждался, в строки:

Они о нем самом. Босоидущий был Владимир Семенович, и ею, босой, принимал чужую боль, откликаясь всем своим огромным добром.

Кажется, во Франции застала его весть, что давний его друг, артист МХАТа Всеволод Абдулов попал в автомобильную катастрофу. Тотчас личные дела оказались на втором плане — Высоцкий у постели больного.

К друзьям, к товарищам он относился нежно, не разменивал, однако, свои чувства на слова и разговоры о них.

Но вот скончался Василий Макарович Шукшин и чувства заговорили страстной болью потери. Песня родилась об ушедшем друге в одну ночь. На первом исполнении слово вылетело из памяти, он — губу до крови закусил. Вспомнил. Допел.

… Мы возвращались из Нижнеудинска в Иркутск. Высоцкий все подходил к проводнику, спрашивал, когда Зима, а на станции первым спрыгнул с подножки и ушел в город. Вернулся он перед самым отходом поезда пыльный, счастливый.

— Городок-то не очень приметный, — говорил он, провожая взглядом прочно сидящие на земле деревянные дома, — обыкновенный городок сибирский… Но видишь, как получается — поэт в нем родился… (Он имел ввиду Евгения Александровича Евтушенко).

Не знаю, как встретил смерть Владимир Семенович Высоцкий, да и никто не знает: он был с ней один на один, однако, смею предположить — достоинство ему не изменило. Редкого мужества был человек и трезвого отношения к бытию. «Кто учил людей умирать, тот учил их жить» — писал Мишель Монтень.

Герои Высоцкого учат нас не просто умирать, но и знать, за что это следует делать. Он это тоже умел… Но прежде, чем все это произошло, было признание другу:

— Сева, я скоро умру.

Было письмо-телеграмма жене с последними строчками стихов:

Было ясное сознание того, что должно произойти. Утром его нашли в постели со спокойным неотрешенным мукой расставания лицом…

Вот оглянулся еще раз на те счастливые дни. Иркутск. Тихая, летняя ночь. В Сибири в конце июля бывают прекрасные теплые ночи. Володя с гитарой вышел на балкон, то ли не спалось, то ли просто попеть захотелось для себя. Пел тихо, без высоких нот, и душа не рвалась, пела душа. Так шла одна песня, другая… пятая. Потом ненароком взглянул вниз. Там, на газонах сквера в тихом уюте расположились влюбленные, постовые милиционеры, рабочие со второй смены. Он, конечно же пел, еще, он ведь пел и «говорил о нашем русском так, что щемило и щемило» от чистоты сердечной, от того, что имел особое призвание дарить правду и пользоваться ею с полной отдачей и ответственностью перед нами.

Задумываясь перед его феноменом, нашел у Белинского (вас пусть это не смущает) интересное тому обьяснение: «Другой способ выговорить истину — прямой и резкий: в нем человек является провозвестником истины, совершенно забывая о себе глубоко презирая робкие отговорки и двусмысленные помехи, которые каждая сторона толкует в свою пользу, и в котором видно низкое желание служить и вашим, и нашим». «Кто не за меня, тот против меня» — вот девиз людей, которые любят выговаривать истину прямо и смело, заботясь только об истине, а не о том, что скажут о них самих…

Он выговаривал истину прямо, смело, талантливо, о себе, конечно, не заботясь. Поначалу она не всегда доходила до нас в чистом виде — мешало посредничество северных дублей, но техника, слава богу, на месте не стоит, и он пришел к нам растопил в нас безразличие и отчужденность к самим себе, уважать себя научил.

А Россию-то как любил — до страдания доходящей любовью!!! Потому и не хоронился за свою славу, сражался несправедливостью, где бы она ему ни встречалась. Я не пытаюсь найти в строю верных рыцарей поэзии Высоцкого, мне он видится мушкетером в косоворотке, чья острая шпага бескорыстно и честно служила своему народу.

И одно он с нами делал дело.