"Дмитрий Вересов. Опер печального образа (fb2)" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)Глава 15– Ах, дикарка, дикарка, Пеструшка, Пеструшка! Что это ты последние дни все балуешь? Что тебя, дочка, волки напугали, что ли? Да скажи же мне, красавица, что с тобой приключилось? Аню трясло, ее куда-то везли, что-то она нюхала и задыхалась, что-то пила и кашляя выплевывала назад. Она пыталась вырваться, чтобы подставить плечо под Олину голову, потому что это, как ей казалось, еще могло ее спасти. Потом слезы вырвались наружу, и это было уже облегчением. Очнулась она в кресле под знакомым цитрусовым деревом, худым и длинным. Этот грейпфрут ее немного успокоил, так что она смогла, по крайней мере, говорить. – Оля, – это были ее первые осмысленные слова. – Что с Олей? Корнилов переглянулся с Санчуком, ответил не сразу. – Два пулевых ранения в грудь. Положение очень тяжелое. Аня, будь мужественной. Тебе сейчас нужно все вспомнить и нам подробно рассказать. От мелких, незначительных деталей может зависеть, как быстро мы поймаем преступников. Ты же жена милиционера. Сама должна все это хорошо понимать… – Это я во всем виновата… Чертова жена милиционера… Какой черт потащил меня в «Арлекин»? Зачем мне надо было писать эти проклятые статейки? Я же не переношу журналистику. Умные вещи себе придумывала. Не любила ее как метод постижения действительности… Я ее ненавижу! Эти жанры, заголовки, клише, штампы, «наши собственные расследования»… – Анечка, погоди, родной, – остановил ее Коля Санчук, опускаясь перед Аней на корточки и заглядывая ей в глаза. – Так это ты – Пульхерия Серебряная? Девушка кивнула. Она хотела спрятать лицо, отвернуться, но сверху смотрел на нее Корнилов, а снизу ловил ее взгляд Санчо. Как ненавидела она сейчас свою челку, за которую нельзя спрятаться, которой нельзя занавеситься от всего этого, да еще напоминавшую ей парня, стрелявшего в Олю. – А почему такой странный псевдоним? – спросил Санчук. – Какая-то старина! Пульхерия Ивановна, князь Серебряный… Не вижу связи. – Коля, ты что, тупой? – сквозь слезы бросила ему Аня. Санчук покраснел и пожал плечами. Михаил, наблюдавший за их разговором, в этот момент подумал, что Аня его напарнику, наверное, нравится. И без «наверное», факт, что нравится. Кстати, сам он тоже не знал происхождения этого странного псевдонима. – Пульхерия Серебряная – это серебряная пуля, – пояснила Аня. – Оборотня можно убить только серебряной пулей. Напарники одновременно «акнули». – Какая ты, Аня, дурочка, – отомстил за приятеля Михаил. – Ты пыталась топорно выманить убийцу на себя, совершенно не предполагая, с какой стороны надо ждать удара. И как ты вообще собиралась с ним справиться, задержать его? Приманку ты выставила, но ружье-то у тебя где? Что ты собиралась предпринимать? Твой дальнейший план? – Не знаю, – проговорила Аня. – Я не думала, что все будет так быстро. Думала, начнутся звонки, предложения о встрече. – Анечка, разве так можно? – Коля Санчук был сама мягкость, таким же голосом он разговаривал только с Аниной тезкой – своей дочуркой. – За тобой уже давно следили и ждали только команды, чтобы… – Санчо замялся. – Ну, чтобы совершить в отношении тебя противоправные действия. – Теперь-то я понимаю, что давно чувствовала за собой слежку. Видела этого парня, но не придавала этому значения. Значит, так. Записывайте. Рост – выше среднего. Одежда – синие джинсы и темная футболка. Глаза – маленькие, черненькие, круглые. Волосы – светло-русые, челочка. Лобик – низенький. Морда – рыхлая, полная. Возраст – лет 20—25. Нет, не больше двадцати двух. Следил за мной в Озерках, у ресторана «Идальго» и на Гороховой. Машина… – Машину мы знаем, – остановил ее Корнилов. – «Жигули» пятнадцатой модели. Машина эта числилась в угоне… Все-таки в Озерки ты съездила. Проснулся инстинкт собственницы, который ничто остановить уже не могло! Мы же с тобой договаривались?.. – Михась, не надо так, – остановил его Санчук. – К тому же это к делу не относится. – Если бы! А кто мне говорил, что у Горобца особняк в Озерках с бассейнами, фонтанами и бультерьерами? – При чем здесь Горобец? – Санчук разговаривал с Михаилом как бы за Аню. – Между прочим, я видела человека, который подарил мне этот дом. – Тебе? – уточнил Корнилов, как Ане показалось, с некоторой обидой в голосе. – Мне, потому что это мой отец. Помнишь, я когда-то просила тебя порыться в записках Вилена Сергеевича? – Помню. Я тогда порылся, но ничего не нашел. – Зато теперь мой таинственный отец нашел меня, – сказала Аня. – Почему же он не захотел с тобой встретиться, поговорить, а сразу стал откупаться дорогими подарками? – Вот этого я не знаю. Я видела, как он выходил из машины, а когда подбежала, он уже уехал. – Ну, это точно был твой отец! – убежденно сказал Михаил. – Судя по его странным, непредсказуемым поступкам, – родной твой папочка. Князь Серебряный!.. Ладно, Аня, не дуйся. Некогда сейчас обижаться, предков твоих тоже потом будем искать. Давай лучше про второго рассказывай. – А что про второго? – стала вспоминать Аня, все еще недовольно косясь на мужа. – Высокий, темноволосый, вот и все… Его я толком не рассмотрела. Сначала он меня ударил в лицо, потом я ударила его… не знаю, куда. Сначала он меня запихнул в машину, а потом я его оттуда вышибла. – Вышибала, – проговорил Михаил. – Ничего особенного ты не заметила? – Нет, вроде ничего. – Ты говоришь, он ударил тебя в лицо, но я что-то не вижу у тебя ни синяков, ни кровоподтеков, – сказал Корнилов, хотя даже не смотрел в этот момента на Аню. – Что я, по-твоему, вру, что ли? – опять обиделась Аня. – Он не ударил, а толкнул меня в лицо пятерней… Михаил стал ворчать, что удар от толчка надо бы уметь отличать, тем более, жене милиционера. Но Аня его не слушала. Тогда у машины что-то показалось ей странным в прикосновении этой омерзительной, грубой ладони. Ей припомнилась даже какая-то обида, неизвестно как успевшая возникнуть в этой суетливой поспешности, когда все остальные чувства, кроме страха, должны были исчезнуть. Само касание руки показалось Ане очень странным, словно тот человек испытывал к Ане чувство брезгливости. Ее женское начало даже в той пограничной ситуации вдруг взбунтовалось, хотело заявить о себе, возмутиться, закричать, как Петя Ростов французам: «Я хороший! Я красивый! Меня все любят!» Еще раз она прокрутила в голове всю сцену кадр за кадром. Нога встает на ступеньку. Рывок назад, боль в плечах, удар затылком о машину, рука хватает ее лицо, как мячик, и бросает ее в гандбольные ворота, то есть в распахнутую дверь автомобиля. Откуда же взялась эта странная, мгновенная, как вспышка молнии, женская обида? Что ее взяли рукой за красивое лицо? Взяли как-то пренебрежительно, словно боясь испачкаться? Аня посмотрела на грязную банку из-под повидла, в которой рос милицейский грейпфрут, и дотронулась до нее ладонью. Вот так и тот поджал пальцы, словно боялся измазаться. Это об ее ангельское, как все говорили, личико? – Он толкал меня в лицо тремя пальцами, – сказала Аня уверенно. – Почему? – спросил Михаил. – Наверное, мое лицо ему было неприятно трогать, – откровенно призналась она. Санчук расхохотался, словно это была шутка. Корнилов внимательно посмотрел на смеющегося напарника, а потом на Анино заплаканное лицо. – Маловероятно, – проговорил он. – А если у него всего три пальца на правой руке? Смех Санчука мгновенно оборвался. Напарники уставились друг на друга, словно играли в «гляделки». Первым моргнул Санчук. – Расстегай? – спросил он Михаила. – Расстегай? – не ответил, а спросил его в свою очередь Корнилов. – Это зацепка… – Это шанс… – Оля, как же так? – простонала Аня, которую напарники на короткое время оставили наедине со своими тяжелыми мыслями. – Первый раз она приехала раньше времени. Она же всегда появлялась минута в минуту. Я даже думала про нее, что она специально стоит где-нибудь за углом, смотрит на часы, хронометрирует, выпендривается. Или, наоборот, мчится на красный свет… Зачем она сегодня приехала так рано? – Чтобы ты осталась в живых, – ответил Михаил. Про Аню вдруг совсем забыли. Началась беготня, хлопанье дверью, разговоры по телефону, состоявшие из парочки дежурных шуток вместо приветствия, вопроса, короткого молчания… Время от времени Корнилов с Санчуком сходились то за левым, то за правым столом. Аня ловила какие-то фрагменты разговора, смысл которых был ей непонятен. Со стороны казалось, что два взрослых человека занимаются чепухой – разыскивают рецепт какого-то пирога-расстегая, звонят для этого в справочные службы, копаются в документах, тормошат коллег по работе. А потом собираются у стола и начинают месить тесто без муки, дрожжей, яиц, из одних только слов. – Полгода, как он освободился. – Как время быстро летит для этой мрази. Если бы тогда Бобра омоновцы не застрелили при задержании, Расстегай получил бы на всю катушку. Помнишь его перо? – Какое там перо! Я таких ножей никогда не видел. Он на стальной бумеранг больше похож или на сапожный инструмент. Андрей тогда посмотрел его, он же вообще спец по холодному оружию, в руках подержал и говорит, что качества боевые у этого ножа исключительные. Колет, режет, рубит… Человека разделывает, как тушку кролика. Сколько за ними было трупов? – Доказанных два, да и те Расстегай, пользуясь случаем, на Бобра свалил. – Я помню это дело… Вот так сидит пацан с ножиком и от нечего делать скамейку кромсает. То просто так порежет, то вырежет что-нибудь. Мне тогда казалось, что они так же с людьми, как со скамейкой. Кромсали от нечего делать… – А может, такая рукоятка как раз под его трехпалую руку была? – Возможно… А ты помнишь, там какая-то девица фигурировала? Видела – не видела, слышала – не слышала. Еще тебе щеку поцарапала. «Я буду ждать тебя, Расстегай!» – кричала. Ты тогда что-то ей про булку ответил. – «Зачем ждать какого-то расстегая? Купи себе лучше батон нарезной». – Во-во. Она тебя и царапнула… Где-то эта телка в пригороде жила? – Думаешь, она Расстегая дождалась? – Даже напрягаться головой не буду. Но этот адресок проверить надо в первую очередь. Аня даже обиделась. Что она им, новогодняя елка после старого Нового года, что ли? Может, начать обнажаться, сбрасывать хвою, чтобы они обратили на нее внимание? А теперь в ее присутствии на какую-то девицу перешли. – Эй, ребята! – подала она голос. – Молчи, чудовище! – прикрикнул на нее Михаил. – Ты – красавица, Аня, – поправил напарника Сачук, – но все равно помолчи. – Я не рассказала вам о важном свидетеле, – вспомнила девушка. – Вас это интересует? – Конечно. Быстро рассказывай. Нам, вообще-то, некогда. Про Озерки мы уже поняли. – А про ресторан «Идальго»? – спросила Аня, выдерживая паузу, сохраняя интригу, мстя за невнимание к своей персоне. – Еще пару секунд театральной паузы, – пригрозил Корнилов, – и я посажу тебя в «обезьянник» к Харитонову. Там как раз две цыганки временно прописались. Они тебе про твоего папу все расскажут: что было, чего не было, что будет… Говори, горе мое. – Около гаражей, где Люду убили, я вчера встретила старого бомжа. Он рассказал, что видел в ночь убийства оборотня… – Какого оборотня? – Не бойтесь, не в погонах, – съязвила Аня. – Волка с хвостом, правда, на задних лапах. – Бомж был трезвый? – спросил Санчук. – Абсолютно трезвый… – В смысле, после «Абсолюта»? – Говорю вам, дураки, совершенно трезвый, – рассердилась Аня. – Я за информацию, правда, купила ему потом бутылку водки. Вообще, он говорил довольно мудрено. Сначала мне показалось, что он нес полную бессмыслицу, а теперь я так не думаю. Иносказание какое-то, другой взгляд, речь другая. Но оборотня он видел самого настоящего… – Это последний твой свидетель? Больше нету? – спросил Михаил. – Последний, остальные уже убиты, – вздохнула Аня. – Как бы отвезти ее домой? – спросил Корнилов и Санчука, и себя, и Аню. – Не могу я сейчас ехать домой, Корнилов, – Аня схватилась за подлокотники кресла, будто ее собирались вытащить из него силой. – Анечка, мы сейчас поедем на задержание, – стал уговаривать ее Санчук. – Будем в войнушку играть. А тебе, Анечка, хватит впечатлений. Кровь людская – не водица… Аня вспомнила, что эту же поговорку сказала ей Оля в кафе на Гороховой. Она пыталась отговорить Аню от необдуманных действий, сравнивала ее упрямую натуру с бульдозером, танком. Оля даже предупредила ее тогда, что второй раз спасти Аню не сможет. А вот смогла… Спасла… «Кровь людская – не водица», – говорят люди, и все льют, льют людскую кровь. Сколько будет еще продолжаться этот ливень? А может, в мире происходит круговорот крови, наподобие водного? Может, этот процесс бесконечен? Пока существует наша планета, кровь будет проливаться, испаряться, растекаться?.. Как же так? Если человек способен по глупости, специально того не желая, изменить климат на планете, продырявить озоновый слой, разрушить биосферу, так неужели, собрав всю свою волю, применив весь свой ум, хитрость, смекалку, в конце концов, дождавшись вдохновения, он не сможет остановить кровь? – Ребята, возьмите меня с собой, – попросила Аня. – Я в омоновском автобусе посижу. Зато я сразу его опознаю. Договорились? Тогда не будем терять время… – Баба бредит, да черт ей верит, – пробормотал Корнилов. – Ладно, поедешь с нами. – Михась, это же моя поговорка, – обиделся Санчук. – Это же плагиат. Я же не повторяю за тобой всякие там самурайские выражения, типа «выстрели из пистолета без пули и жди, когда твой враг прозреет, что у тебя не все дома»… Такое чувство испытывают пассажиры, когда поезд вдруг остановится посреди перегона, не говоря уже о туннеле метрополитена. Люди нервничают, с каждой минутой нарастает беспокойство. А ведь почти ничего не изменилось. Вагон перестал покачиваться и стучать, не мелькает за окном свет или темнота. Но люди беспокоятся так, будто сердце у них остановилось. Сейчас Аня испытывала что-то подобное. Ей казалось, что она находится в застывшем посреди туннеля вагоне. Это было похоже на китайскую пытку, терзающую не тело, а психику. Ей нужно было хоть какое-то движение, даже его подобие, хотя бы ходьба по вагону. Ей казалось, что стоит только смириться, откинуться на спинку сиденья, безвольно отдаться покою и тишине, как все на этом закончится. Стальное перо судьбы только и ждет сейчас, чтобы поставить жирную черную точку. Если бы Аню не взяли с собой на задержание какого-то Расстегая, она бы встала на колени, стала унижаться, пристегнулась бы наручниками. Хорошо, что этого не понадобилось. «Фольксваген» Корнилова ехал впереди, за ним – омоновский автобус, на заднем стекле которого какой-то остроумец поместил дорожный знак «Осторожно – дети!» Со стороны так и казалось: детишек везут в пионерский лагерь. – По Дороге жизни едем, – сказал Корнилов своим спутникам. – Санчо, посмотри по карте, когда будет эта деревня Бернгардовка. – Это не деревня, – заметила Аня, – а микрорайон города Всеволожска. – Откуда, Аня, ты все знаешь? – удивился Санчук. – Я в местной газете практику когда-то проходила… Ты не разгоняйся. Видишь усадьбу? Это Приютино. Поместье Олениных. Кирпичный, неоштукатуренный дом в строительных лесах был так близко от трассы, что на него едва успели взглянуть. Корнилов на месте водителя и вовсе ничего не увидел. – Знакомая фамилия, – сказал зато Михаил. – Артист такой был. В «Освобождении» командира батареи играл, – пояснил Санчук. – «Снаряд! Снаряд! Сашка, снаряд!» – Не кричи ты так, – остановил его Корнилов. – Омоновцев напугаешь. – Артиста звали Олялин, – покачала головой Аня. – Куда смотрит милиция? Неизвестно куда, но только не в книгу. – У меня было очень тяжелое детство, – ответил Коля Санчук. – Малороссия. Буряки, бараки. Подножный корм. Мы ваших университетов не кончали. – Коля хотя бы мыслью куда-то скачет, а некоторые вообще помалкивают, – прозрачно намекнула Аня. – К вашему сведению, Оленин был первым директором Публичной библиотеки. А в его дочку был влюблен Пушкин. Руку и сердце ей предлагал, но был отвергнут. – Нечего тогда эту Оленину помнить, – отозвался Михаил. – Забыть Геростратку! Лучше бы сказали, какой дурак прямо через историческую усадьбу шоссе проложил? Заасфальтировали, можно сказать, следы Пушкина. – Так это ж Дорога жизни, – возразил Санчук. – Когда ее прокладывали, не до того было. – С Дороги жизни мы уже давно свернули. Ты, Санчо, смотришь на карту или голодное детство вспоминаешь? Где эта Озерная улица? – Так у меня на карте идет Дорога жизни, а тут обрыв, – оправдался оперативник. – Какая-то гадина целый микрорайон вырвала и еще неизвестно, что с ним сделала. С усадьбой Приютино, между прочим, тоже. Можно сказать, с Пушкинским местом… – Ладно, не дергайтесь, – успокоила их Аня. – Я на вашей Озерной была, кажется. – Что это ты делала в бандитском гнезде? – поинтересовался супруг. – Интервью брала у преподавателя ПТУ, – ответила Аня. – Вот, между прочим, это самое ПТУ. Справа будут пятиэтажки, а Озерная улица слева. Вон там… – Там еще и дома деревянные, с садами и огородами, – заворчал Санчук. – Этого нам только не хватало. Надо было местных ребят подключить. У меня тут, между прочим, приятель начальником угро работает. Звал меня к себе. Обещал с жильем помочь, сейчас бы со своей картошкой был. Ползай тут по пересеченной местности. Интересно, а картошку они уже выкопали? – Сейчас ты это узнаешь наверняка собственным комбайном, – пообещал ему добрый Корнилов. Машины оставили около ПТУ. Аню Корнилов хотел оставить в «фольксвагене». – Если хочешь, на турнике повиси, – сказал он жене, показывая на спортивную площадку училища. – По стадиону побегай, но к нам чтобы и близко не подходила. Омоновцы толпились еще около автобуса, а Корнилов с Санчуком пошли вперед. Довольно оживленная трасса плавно изгибалась между домами и деревьями. С противоположной стороны от нее, как от хребта, отходили ребра небольших зеленых улиц. Одна из них называлась Озерной. Когда группа толстых от обмундирования людей пришла в движение, Аня подошла к их командиру. – Сережа, огороды выходят на две параллельные улицы. С той стороны речка Лубья, за ней лес. Где-то в той стороне большевики поэта Гумилева расстреляли… Я пойду с вами? Покажу… – Аня, нам сейчас не до экскурсий. Если с тобой что случится, Корнилов меня застрелит рядом с твоим Гумилевым. Посиди лучше здесь, мы скоро… Где, говоришь, речка Лубянка?.. Опять Анин вагон заскрипел и замер на полпути. К тому же она осталась в вагоне совершенно одна. Только водитель автобуса Анатолий Иванович еще шевелился в кресле, устраиваясь поудобнее, чтобы полчасика подремать. По обочине дороги шли какие-то девчонки с рюкзаками, за ними старушка с тележкой. Если им можно идти в сторону Озерной, то почему она должна сидеть здесь, словно прикованная наручниками? Аня посмотрела на Анатолия Ивановича, удивилась его способности мгновенно отходить ко сну и не спеша пошла вслед за сгорбленной старушкой, слушая, как скрипит под колесами ее тележки сухой песок. Даже свернув на Озерную, омоновцев она не увидела. Как шустро эти увальни растворились среди деревьев и кустарников! Если бы сзади по трассе не проносились один за другим автомобили, и сквозь листву кое-где не виднелись вторые этажи и крыши дорогих коттеджей, здесь все было бы, как в родном Анином поселке. Голубое небо с тревожными накануне перелета стаями птиц, ниже – кроны берез и елей, еще ниже – крыши с кирпичными трубами, ветви рябин, кленов. Кусты смородины, крыжовника, садовая скамейка, лопата, воткнутая в грядку, трава, сорняки, выцветшая и пожухлая ботва, а ниже – канавы. Аня не заметила, как вышла к шестому дому, вернее, к калитке с металлическим почтовым ящиком, на котором была намалевана краской большая запятая, но только вверх хвостиком. От калитки к дому вела тропинка из утопленных в землю облицовочных плиток. Ближе к дому, за грядками, отцветали оранжевым какие-то поздние цветы. Увидев цветы, Аня почему-то успокоилась. Да и сам деревянный домик был ей близок какой-то знакомой с детства неухоженностью, облупленностью, покосившейся дверью, половичком на веревке, треснувшим стеклом в прихожей. Как раз за этим окошком мелькнуло темное пятно, дверь со скрипом отворилась, и на крыльцо вышел темноволосый, всклокоченный мужчина с заспанным лицом. Он чихнул голосисто, высморкался на цветочную клумбу и посмотрел на Аню. – Опаньки! Какие у нас тут ходят! – сказал он одобрительно. – Куда идешь, красавица? Кого ищешь? – Колю Гумилева, – ляпнула неожиданно для самой себя Аня. Мужчина задумался. Аня увидела, как он почесал лохматую голову трехпалой рукой. – Такого не знаю. Может, Толю Хмелева? Так он сейчас далеко отсюда кантуется. А ты заворачивай сюда, разберемся. Аня остановилась в нерешительности. Надо было что-то говорить, что-то делать, а она совершенно не представляла, где сейчас находятся Михаил с Колей и омоновцы. Трехпалая рука ясно указывала, что она пришла по адресу, а вот за своих мужчин она была не уверена. Какой сложный маневр они сейчас совершали? Может, Лубью форсировали с тыла? Хорошо было бы сейчас пошутить, затеять пустой разговор, но в голове вертелись совершенно некстати Николай Гумилев и его жена Анна Ахматова. – Прыгай сюда, коза, – подмигнул трехпалый. – Помнишь мультик? «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…» Неужели они смотрят те же мультфильмы, что и мы? Может, у них просто телевизоры с искаженным цветом, с преобладанием красного? Красный Винни-Пух, красный Пятачок, красный шарик… – А вы один? – задала Аня почти профессиональный вопрос. – Или вас много? Трехпалый понял, что разговор принял, наконец, нужное направление, осмотрелся, сдернул зачем-то с веревки половичок и швырнул его на землю, потом наклонился и сорвал оранжевый цветок с нестойким стеблем. У кого в руках цветы, тот плохого совершить не может? – Ты не боись, красавица, – заржал трехпалый, – это у нас только цветочки такие. А ягодки в самый раз, тебе понравятся. В этот момент еще одна фигура показалась на крыльце. Хотя второй парень был в одних трусах, не узнать его даже с Аниной близорукостью было невозможно. Белесая челочка, круглые глазки, черные, словно волчьи ягоды, толстые щеки. – Дверь закрывать не надо, что ли? – проворчала заспанная «челочка», недовольно ворочая маленькими глазками. – У нас тут праздник наклевывается, – отозвался трехпалый. – Ты посмотри, брательник, какая к нам птичка залетела. – Это не птичка, – совершенно спокойно ответил ему парень, – это тот самый жареный петух. Ты сам не видишь, что это она? Трехпалый смотрел теперь на Аню, перебирая в руке поникший оранжевый цветочек, как холодное оружие. – Здравствуйте, уроды, – сказала Аня спокойно, хотя внутри у нее все дрожало. – Как говорится, с вещами на выход, Расстегай, и ты, Ватрушка. И не надо лохматить Ахматову… – Кто Ватрушка? – грозно спросил парень с челочкой, но ответа не дождался. Из-за дома, из смородиновых кустов, из канав, сминая крыжовник, опрокидывая забор, срывая провисшие бельевые веревки, неслись локомотивы-омоновцы. Расстегай и его напарник заметались, словно на рельсах туннеля, но было уже поздно. Их жестко смяли, почти втоптали в землю, в ботву, попутно воткнув в них для верности пару увесистых кулаков и ботинок. Корнилов и Санчук появились из-за угла, как два ведущих праздничного концерта ко Дню милиции. – Это они, – сказала Аня, тяжело дыша, будто это она только что бежала по грядкам в полном вооружении. – Вот этот, с челочкой, стрелял. – Значит, женщину застрелил твой брательник, Расстегай? – спросил Михаил, наклоняясь к трехпалому, ворочавшему из стороны в сторону хорошо унавоженным лицом. – Целая семейка мокрушников… Ему не дал договорить Анин крик. – Значит, Оля убита! Оля погибла! Ее больше нет нигде… Понимаешь, нигде и никогда… Она вцепилась в рубашку Михаила, трясла его, словно пыталась растолковать ему, непонимающему, эту страшную новость. |
||
|