"Михаил Веллер. Шаман" - читать интересную книгу автора

проверял, все ли на месте, и трогался.
Утром первые полчаса идти было очень трудно. Хотелось лечь и послать
все к чертям. Внутри противно дрожало, кружилась голова. Каждый шаг
доставался через силу. Потом становилось легче, тело разогревалось,
притуплялась боль, и я старался идти как можно ровнее, без ускорений и
остановок, идти до вечера.
Ватник превратился в лохмотья; борода отросла и стала курчавиться.
Через завалы я уже не лез, а обходил их, тщательно выбирая под ноги ровное
место, чтоб не споткнуться и не тратить лишних сил.
Ручей я увидел на двадцать седьмой день - настоящий, большой ручей,
который впадает где-то в реку, текущую к океану. Я б, наверно, заплакал от
радости и гордости, если б так не выложился. А тут просто стоял, держась
за сосенку, и смотрел.
Я развел костер, сел и выкурил предпоследнюю сигарету, оставленную на
"День воды". Последняя лежала на "День жилья".
Пальцы слушались плохо, почти не чувствовали, и крючок к леске не
привязывался никак. Я затянул узел зубами. Наживкой примотал красную
шерстинку свитера.
Я задремал, и чуть не свалился в воду, когда дернуло леску,
намотанную на палец. Хариус был чуть больше авторучки. Меня затрясло,
очень хотелось съесть его сырым. Но я почистил его и поджарил на огне, а
из потрохов и головы сварил суп в банке и тоже съел.
Больше не клевало. Я отдохнул и подумал, что все в порядке. Что
всегда был вынослив и живуч, что каждый день кипятил хвойный отвар и кровь
из десен не идет, что река - она прокормит и выведет, а река - где-то уже
недалеко.
По топкому берегу ручья чавкало подо мхом, надо было заботиться и не
отморозить ноги.
Назавтра ручей перешел в какую-то бочажку, а бочажка растеклась в
болотце.
Надо было б вернуться, попробовать наловить рыбы, сделать шалаш,
передохнуть, - но зима подпирала. "Держи на запад!" - так приказывали
старые парусные лоции в проливе Дрейка. Что бы ни было - держи на запад.
Я держал на запад.
Со мной повторялась история, известная мне по книгам. Я вырезал палку
и опирался на нее, потому что ноги неожиданно подламывались или не могли
подняться, чтобы перешагнуть упавший ствол. Потом сделал другую палку,
удобнее: метра два длиной, с сучком на уровне груди. Ее можно было
зажимать под мышку, как костыль, а перелезая через завал, упирать в землю
и, перехватывая повыше, слегка подтягивать тело вверх на руках.
По утрам легкие трещали от кашля, как вощанка, вязкая мокрота
залепляла грудь. Ноги опухли уже сильно, и я надрезал на подъеме головки
сапог, иначе они не натягивались. После того, как я провалился в обморок,
долго и тщетно силясь натянуть правый сапог, я перестал разуваться: лучше
идти в мокрой обуви, чем босиком.
Во рту был такой вкус, будто я изгрыз пузырек с одеколоном и закусил
шерстью.
Ходьба превратилась в тупое механическое действие, выматывающее, но
такое же естественное и необходимое, как дыхание. Я уже больше ни о чем не
думал, не строил планов, не имел желаний. Жил, дышал и шел, стараясь не