"Александр Великин. Санитар " - читать интересную книгу автора

машины не выйдет. Не сделает лишнего рыжий Виталий Гусев, и будут весь день
увертки всякие-разные и, разумеется, снисходительные усмешки по поводу
действий доктора. Не любил, не любил доктор Серый работать с Гусевым! И
никто с тобой работать не любит, уже забравшись в кабину, сумрачно думал
доктор, выдергивая из-под себя твердые шинельные складки и озирая двор
подстанции сквозь заляпанное лобовое стекло. Не торопится, сучья пасть,
мало, что за ним в шоферскую ходишь! Будто матюгальника не слышит! Еще жди
его! Серый утробно шмыгнул насморочным носом, поперхнулся, закашлял. Ну, да
ладно. Пусть тешит себя. Пусть скрипит, пусть ругается, пусть он будет
главный! Пусть дымит своими вонючими цигарками, пусть прогорел глушитель, и
ядовитая сладость выхлопов ползет в кабину. Лишь бы топил, мерзавец, печку!
Не положено, видите ли, топить, когда доктор на вызове. Бензина, понимаете
ли, уходит много, и получается пережог. А то, что машина остывает, стоит
только движок заглушить? Это как понимать? А то, что потом она, дырявая,
никак согреться не хочет? И как ему, Гусеву, самому не холодно? Ругаться с
ним не станешь, он глоткой все равно возьмет. Глотник, честное слово,
глотник! И как ругаться, не может Серый ругаться, мирно должно быть в
бригаде, иначе нельзя. Всегда на бригаде должен быть мир, без мира
невозможно работать. Сутки, они большие! Огромные эти сутки. И Серый
вздохнул. Получить бы сейчас дальнюю перевозку, скажем, в Тишково или
Михайловское, потуже затянуть шинель, вжаться в угол. И спать, и спать. Ах,
послал бы такую перевозочку бог, то есть, диспетчер, сидела бы сегодня на
Центре диспетчером Юлька! Она бы для Серого что-нибудь раздобыла. Пусть это
будет одна-единственная на всю Москву перевозка.
Но, к сожалению, в месяце марте на скорой не разомлеешь. Вызовы прут
косяком. Измучены москвичи нескончаемой зимой, побиты. Задыхаются москвичи,
жмет сердце у москвичей. Тощ мартовский московский воздушен, беден. И не
работала в этот день Юлечка-диспетчер, и не заметил Серый, как стал белый
влажный полдень и задышал западный ветер сырым молоком. И обнаружил
окончательно отрезвевший Серый, что распускаются вовсю, текут грязные
сугробы, что машина стоит в Филях, и сделали они с Гусевым шесть вызовов.
Ну и ну, удивился Серый.Так работать к вечеру ноги протянешь. Гусев
белесой бровью не повел, сидел букой, навалясь на баранку, кулаки под щеки.
Тебя не заставляют, сказал он, уперев взгляд вдаль, к Серому не
поворачиваясь. Сиди на вызовах подольше, как другие. Чай пей. Кто понял
жизнь, тот не торопится.
Серый промолчал. Чаю он хотел, и очень хотел, и это было причиной,
почему он сегодня так торопился. Чай был ему просто необходим. Ну вот, думал
он, навертывая после каждого вызова номер диспетчерской, это последний,
сколько можно без заезда, сейчас отпустят. На подстанции наверняка давно
выкипают чайники, и нужно-то всего пятнадцать минут, не больше, чтобы
заварить в граненом стакане чай, две ложки на стакан, бухнуть туда четыре
куска сахару и смочить, обжигая, простуженную глотку, охрипшую от недосыпа,
выкуренных с утра папирос и тех советов, что он успел надавать. Но Гусеву он
объяснять этого не станет. Потому что гордец Гусев еще пылил в своем
самосвале и слыхом не слыхивал, что существует такая Скорая помощь, когда
Серый уже знал все секреты надувательств на линии и свои изобретал. Пусть
считает доктора дурачком, рвущимся сделать побольше вызовов. Если ему нигрол
ума не прибавил, капая на темечко двадцать лет!
На вызовах сегодня чаю не предлагали, негостеприимные были сегодня