"Юлия Вегилянская. Час Х: Зов крови " - читать интересную книгу автора

Хиаши-сенсей по-русски говорил плохо, но я его понимала. Он прибился к этому
монастырю в 1946 году. Как оказалось, он был не китайцем, а японцем, бывшим
военнопленным, который после поражения Японии в войне решил не возвращаться
домой. Стыдно ему было, как одному из потомков древнего аристократического
рода воинов-самураев. А когда повзрослел и по новому осмыслил прожитое
время, то возвращаться было уже некуда, да и не к кому, так и прижился
здесь.
По моим понятиям Моринадзуко-сан жутко надо мной издевался. По его -
был рачительным и терпеливым наставником. Тренировалась я на деревянных
ножах, к стали он меня не подпускал, даже почистить не доверял. И кроме боя
на ножах он занимался со мной гимнастикой. Медленные движения, которые
скорее походили на ленивое течение воды в заросшей водорослями реке.
Двигайся и дыши. Его движения меня завораживали, я, если честно, часто по
ночам обдумывала тезис 'Моринадзуко Хиаши не человек'. Но как бы там ни
было, цели своей он достиг - я привыкла двигаться вместе с ножами,
чувствовать их как продолжение себя. К концу года мой учитель гордо вручил
мне две тонкие полоски остро заточенного металла, с обмоткой в месте
рукояти. Всего и достоинства было в тех ножах - хорошая балансировка.
Начался следующий этап моего мученичества. Э-э-э-э-э... ученичества.
Так прошло два с половиной года. Летние дни я почти полностью проводила
в дацане, на что мои родители и наш участковый Сергей Мефодьич, уже
практически махнули рукой, зимой три раза в неделю, по согласованию все с
теми же лицами, махнувшими на меня летом. Мы тренировались и в
полуразрушенных залах монастыря, и в тайге, и на склонах Саян. Старички
монахи только цокали языком и во время коротких мгновений моего отдыха поили
меня чаем с багульником. Моринадзуко-сан натаскивал меня так, как будто мне
предстояло скрываться и прятаться от всего мира и большой своры злобных
псов, ну или идти по следу вместо этой своры. Японец учил меня не только
физически. В меру своего знания языка он пытался впихнуть в мои юные мозги
некие философские и религиозные конструкции, которые, в силу моего младого
возраста и пионерского воспитания там естественно не помещались.
Категорически. Особенно религиозные. Если суть буддизма была мне более или
менее понятна, то пантеон и смысл синтоизма, родной религии моего сенсея,
был мне недоступен абсолютно. Моринадзуко относился к этому стоически, раз
за разом повторяя свои уроки. К стыду своему могу сказать, что закрепилось в
моей голове немного - в основном то, что было связано с честью жизни и битвы
воина. Я в свою очередь иногда пыталась выпытать у учителя - что он во мне
нашел? Почему взялся учить? Да в конце концов, кем я буду на выходе?
Моринадзуко-сан, как правило, отмалчивался, невозмутимо поблескивая темными
глазами под седыми клочьями бровей. Но однажды все-таки ответил.
- Росла бы в моем клане, стала бы кирой. Талант у тебя.
На тот момент слово 'кира' для меня было всего лишь именем, только
намного позднее я узнала истинное его значение в японском - оно означало
'убийца'. Причем не тривиальный убийца в нашем общем понимании, а убивающий
с помощью духа.
А потом настало время отъезда. Мои родители решили переехать ближе к
своим историческим корням - в Нижегородскую область. Я расставалась с
дацаном и его обитателями мучительно больно, словно выдирала что-то из себя
с кровью. Я честно плакала, обещала вернуться, когда подрасту и смогу решать
самостоятельно, где мне жить. Моринадзуко-сан переживал наше предстоящее