"Букет для будущей вдовы" - читать интересную книгу автора (Русанова Вера)

Глава одиннадцатая, в которой я узнаю о странной фразе, прозвучавшей три года назад.

На Леху теперь особенно рассчитывать не приходилось. Моим агентом номер один, сама об этом не подозревая, стала баба Таня. После обеда я вновь прокралась в её комнату и со смиренным выражением лица начала сматывать клубок, скатившийся со стола и размотавшийся едва ли не наполовину. Бабуля, тем временем, сидела на стульчике и перебирала старые письма, вытаскивая из некоторых черно-белые фотографии.

- Баба Таня, - я оперативно домотала клубок почти до самого носка и положила его на кровать рядом с собой, - а вы не знаете, откуда у Марины этот ожог на лице?

- Ожог? - она вздрогнула от неожиданности и удивленно вскинула седенькие редкие брови. - Да, вроде, на работе с ней что-то такое случилось? Несчастный случай был. Давно уже, года три назад.

"Года три назад", - само собой отметилось у меня в голове. - "Три года назад погиб Андрей. Марина волновалась, когда утверждала, что у него не было врагов... Три года... Возможные репродукции Ван Гога у них на стене... Андрей пропадает. Три года спустя начинаются убийства с Ван Гоговской тематикой".

- На работе, говорите? Надо же, странно как... Но неужели никакую пластическую операцию сделать было нельзя? Тем более, Марина сама с медициной связана.

- Ой, да ей не до операций! - баба Таня махнула сухонькой рукой, уронив при этом на пол несколько конвертов. - Когда Андрей-то умер, она совсем с лица спала. Теперь вот мать еще... Да и для кого красоту наводить? Маринка кроме своего Андрюшеньки и мужчин-то вокруг не видит. Так до сих пор и любит его. А сама - хороша. Правда?

Я кивнула, нисколько не покривив душой, и снова приступила к изучению "Поющих в терновнике". Но текст решительно не желал укладываться в голове. Мне думалось о том, что до нашего возвращения в Москву осталась от силы пара дней, о "Едоках картофеля", похожих на мрачных заговорщиков, и ещё о том, что Марина явно подготовилась к нашей встрече, тщательно продумав ответы на некоторые вопросы.

- Баба Таня, а вот скажите, - я закинула ногу на ногу и сцепила руки на колене, - на тех репродукциях точно были подсолнухи или какие-то другие цветы?

Бабуля задумалась, потянулась за очками, словно собиралась что-то рассматривать, но так и не донесла их до лица - остановила руку, сжимая коричневую пластмассовую дужку двумя пальцами.

- Да, подсолнухи! Что ж я, подсолнухов не знаю? У меня всю жизнь огород был, и подсолнечники я непременно высаживала. Потом семечек нажарю полну сковородку, как оставлю в сенях, так из соседних домов пацаны налетят и все разворуют... Подсолнухи-подсолнухи! - Она вдруг мелко хихикнула. - И, главно дело, в вазе! Андрей знатный художник был, видать: нашел тоже хрызантемы! Кто ж подсолнечники в вазу-то ставит?

- Бабуль, а кроватка? На другой картине точно кроватка была нарисована?

- А кто её знает? Тахта, кроватка... Вроде каморки какой-то и у стены - лежак. Но он не с натуры рисовал, нет: на ихнюю комнату совсем не похоже... Ты в зале-то у них была?

- Где? - рассеяно переспросила я.

- В зале! Где кресла полосатая стоит... Девчушка у них, Иришка, раз красками баловалась и всю обивку подчистую испортила. Пришлось перетягивать. Олюшка, помню, смеялась: "Художница растет!" Она ведь не злая была Олюшка, веселая...

Бабуля снова задумалась, положила очки поверх стопки конвертов и скрестила худенькие ножки в щиколотках. Я тихонько встала и вышла из комнаты.

- Ну что? - зловеще поинтересовался Леха, неожиданно выскочивший из ванной и прижавший меня к стене. - Теперь бабу Таню терроризируешь? Какие ещё сногсшибательные версии закопошились в твоей умной голове?

- Во-первых, не понимаю иронии, которую ты вложил в определение "умной", - с достоинством отозвалась я. - Во-вторых, в моей голове копошатся, как правило, не версии, а мысли. И, в-третьих, не надо устраивать мне допросов: я размышляю чисто для себя и никаких действий предпринимать не собираюсь.

- Да ладно тебе, - проговорил он уже почти миролюбиво, - давай лучше спокойно все обсудим. Мне жутко делается, как подумаю, чего ты опять наколбасить можешь. Ну как? Согласна открыть карты?

- А чего ради? Ради того, чтобы ты потешил свое тщеславие и разнес все мои соображения в пух и прах? Это мои личные мысли, пусть они останутся при мне. Мы скоро уедем в Москву, обо всем об этом постепенно забудем...

Леха недовольно мотнул круглой головой: такой вариант его, похоже, не устраивал:

- Жень, подожди, я так понял: ты Маринку виноватой не считаешь?

Интерес к моему мнению мне польстил: я важно кивнула.

- Но тебе кажется, что ей что-то угрожает?

- Это ты по поводу нашего утреннего разговора, что ли?.. Успокойся, я просто так ляпнула. Не думаю, чтоб за ней гонялся ваш Михайловский маньяк. Персонажей на первой картине было пять? Пять человек и убиты. С чего бы вдруг взяться шестому?.. Если тебе так интересно, мне кажется, что она просто что-то знает. Может быть, покрывает кого-нибудь.

- Ольгу Григорьевну?

- Слушай, Леха, отстань! Я ничего не думаю! У меня и так от всего этого голова пухнет. Одно я знаю точно: если б она была маньяком, то или вовсе не стала бы снимать эти репродукции со стены, либо сняла бы их заблаговременно!

На лестничной площадке хлопнула дверь. Похоже, Елена Тимофеевна возвращалась от соседки. Митрошкин наскоро вытер шею полотенцем, тряхнул мокрой головой, как собака, вылезшая из воды, и, ухватив меня под локоть, поволок в комнату.

- Слушай, но ты ведь только вчера говорила, что надо попытаться спасти доброе имя Маринкиной матери! - зашипел он мне прямо в ухо, как только дверь за нами закрылась.

- А ты и вчера и сегодня рьяно убеждал меня, что не нужно никуда лезть!

- И ты, конечно, так и послушалась?

- Да! Представь себе! А что мне - больше всех надо? Марина молчит значит, честь собственной матери её не особенно волнует, а я буду дергаться, да?

Леха взглянул на меня осуждающе, хотел что-то сказать, но потом махнул рукой, отошел к столу и включил магнитофон. Из колонок зловеще и ритмично зашептало "Yellow".

- Ты решил со мной намеками общаться? - я тоже прошла через комнату и повернула регулятор громкости к отметке "минимум".

- При чем тут намеки?

- Ну как? "Yellow" - желтый. Желтый - цвет Ван Гога. Цвет безумия, если тебе угодно.

- Отстань от меня со своим Ван Гогом! И, вообще, отстань... С тобой невозможно общаться по-человечески! Что у тебя за комплекс такой?! Знаешь, обычно страшные девки пускаются во все тяжкие, чтобы самим себе доказать, что они жуткие красавицы, и их все вокруг хотят. Вот и ты все тщишься себе доказать, что ты - умная!

- Во! А говорил, "без намеков"! - я села на диван и двумя руками расправила край клетчатого пледа.

- Я не то имел ввиду, так что зря обижаешься... А, ну и черт с тобой, обижайся! Думаешь, меня Маринка не волнует? Думаешь, я не заметил, что с ней что-то не то творится? Дурак такой вместе с тобой пришел, чтобы пиццу пожрать и глазами похлопать!.. Ты, кстати, почему-то не обратила внимания на то, что она подозрительно веселая для женщины, которая только что потеряла мать. Такая веселая и непринужденная, что аж скулы сводит! Как будто роль наизусть вызубрила и вывалилась на сцену со стеклянными глазами: об одном думает - лишь бы текст не забыть... И про репродукции так все гладко сошло, будто у неё про них каждый день спрашивают, а она каждый день отвечает. Не растерялась, не спросила: "При чем тут Ван Гог? Вы, вообще, о чем ребята?"

- Все правильно. Но от этого не легче.

- Почему "не легче"?

- Потому что информации, вроде бы, много, а стержня нет. Что мы имеем? Мы точно знаем, что маньяк убил пятерых человек, руководствуясь Ван Гоговскими мотивами. Точно знаем, что три года назад при загадочных обстоятельствах исчез Маринин муж. Знаем, что совсем недавно из больницы пропала её мать, а теперь по городу ходят слухи, что она сошла с ума и прячется по подвалам... С уверенностью процентов в шестьдесят можно утверждать, что у Марины дома висели репродукции Ван Гоговских подсолнухов и его же "Спальни в доме Винсента".

- Ну, ладно, это все понятно. Дальше что? - перебил Леха, присаживаясь рядом.

- Не мешай. Когда я рассуждаю вслух, я сама лучше понимаю... Что еще? Целая куча врачей, замешанных во всей этой истории: врач-кардиолог, врач-гинеколог, какой-то врач - знакомый Галины Александровны. Андрей врач... Как, кстати, была его фамилия?

- Говоров.

- Вот. Андрей Говоров. И его супруга - Марина Говорова, которая тоже работает медсестрой в кардиологии... И как все это вместе склеить абсолютно непонятно.

- По методу твоих любимых паззлов! - язвительно посоветовал Митрошкин, как бы между прочим сжимая мою коленку. - Что к чему подходит, то с тем и соединяй!

- Ага! И получится так же, как когда я перед Новым годом сто одного далматинца собирала. Вроде подберешь уже детальки к двум, трем, четырем собакам, а вместе они никак соединяться не желают. И потом выяснится, что к ушам одного далматинца случайно подошла задница другого, к глазам второго лапы третьего и так далее... Вот поэтому я и говорю, что стержня не хватает.

- Ваша аллегория с собаками понятна, а вот про стержень - все равно как-то не очень.

- Куски не склеиваются! - я высвободила свою коленку и закинула ногу на ногу. - Или они просто, на самом деле, друг с другом не связаны... Вот смотри: что нам дает, например, тема Ван Гога? Картины, репродукции, убийства по картинам, тема безумия... Что сюда укладывается? Городские сплетни про сошедшую с ума Ольгу Григорьевну, репродукции, висевшие у Говоровых в спальне, её ненависть к зятю, убийства... Что "не попадает"? С чего бы Ольге Григорьевне увлечься Ван Гоговской тематикой? Это ведь Андрей был по молодости любителем шататься по музеям, а не она? Во-вторых, таинственное исчезновение самого Андрея, в-третьих, ожог на лице Марины, в-четвертых - то, как она напряглась при упоминании имени Большакова.

- Про ожог повторите ещё раз! - Леха по-школьному поднял руку. - Вы, товарищ, сегодня на эту тему уже заикались, но аудитория так и не поняла, что вас не устраивает.

- То, откуда он взялся. Семейная версия, как говорит баба Таня, несчастный случай на работе. Но Марина ведь не пожарный, не газоэлектросварщик и не химик, который работает со щелочами и кислотами? Она - обычная медсестра, работающая в обыкновенной больнице... А ещё меня не устраивает то, что ожог появился как раз тогда, когда исчез Андрей. Тут можно собрать ещё одного "далматинца" и тоже без всякой уверенности в том, что все "части тела" будут его собственные... Я тебе, конечно, могу рассказать, но при условии, что ты не будешь смеяться?

- Ладно. Не буду, - он кивнул.

- ... Тогда слушай. Если предположить, что ожог не термический, а химический - проще говоря ей в лицо плеснули кислотой - то что тогда получается?

- Что?

- То, что это - бабский метод разборок. Бабы, когда мужиков делят, друг другу в лицо кислотой плещут. И в это же время пропадает Андрей. Можно предположить, что у Марины случился, например, служебный роман с доктором Большаковым, а его супруга взяла и лицо сопернице попортила. Чтоб не повадно было. Андрей обо всем узнал и понял, что простить Марину не сможет, поэтому инсценировал самоубийство и сбежал.

- А не проще развестись было?

- Согласна. Проще... И на этот случай есть другой вариант: Андрей с Мариной вместе влезли в какую-то нехорошую историю - возможно, в подпольный бизнес, касающийся картин, возможно, во что-то еще. Каким-то образом они стали опасны для тех, кто этим бизнесом заправлял, и их решили убрать с дороги. Но чтобы убрать с дороги сильного, решительного мужчину, его нужно убить, а женщине, чтобы заставить её замолчать, достаточно частично подпортить внешность.

- Хорошо. Она уже потеряла мужа, ей уже испортили лицо. Она становится человеком, которому нечего терять. Она делается в десять раз более опасной.

Я покачала головой:

- Ты забыл про ребенка. Марину могли не просто изуродовать, а ещё пригрозить, что так же поступят с девочкой. Любая мать после этого будет сидеть тихо, как мышка, прижавши хвост. Только вот ни Ольга Григорьевна, ни Ван Гог в эту историю не вписываются. Я ещё понимаю, если бы у них на стене подлинные "Подсолнухи" висели - те, что в миллионы долларов оценены... Теперь ясно, что я имела ввиду, когда говорила про стержень?

Магнитофон сухо щелкнул и замолчал. Кассета закончилась. Митрошкин поднялся с дивана и, пошарив на полке, поставил что-то ностальгически-блатное.

- И где ты собираешься искать этот самый стержень? - спросил он, покрутив ручку громкости туда-сюда, и, видимо, решив, что рев, от которого чуть не трескаются колонки - это в самый раз.

- Не знаю, - я вздохнула. - Можно, конечно, попробовать побольше разузнать про её лицо, а если не получится... Ну, тогда - все! Тогда я сдаюсь. Пусть во всем этом разбираются искусствоведы, психиатры и милиция. А мы поедем в Москву, да?..

На следующий день в одиннадцать часов утра я соскочила со ступенек автобуса, остановившегося перед воротами больничного городка. Митрошкина со мной не было. Угрюмый Леха остался дома, вняв таки моим доводам и уверениям, что он будет только мешаться под ногами и испортит всю игру. В полосатом пластиковом пакете, который я держала под мышкой, лежала коробка конфет и свадебный выпуск "Бурды", а на моей физиономии стыла глупая, безмятежная улыбка. Роль счастливой невесты пока давалась мне со скрипом.

Между заснеженными деревьями прогуливалась Алиса. Я ещё издалека узнала её светло-кофейную дубленку и белую, крупной вязки шапочку. Бывшая соседка же на мою крашенную "лису" не обращала внимания до тех пор, пока я не подала голос:

- Эй! Здороваться будем?

- О! - она изумилась. - Какими судьбами? Мы уж не чаяли тебя когда-нибудь ещё увидеть.

- Как живете то?

- Нормально. Что нам сделается? Виктории Павловне контрастный душ отменили, ещё одна тетка тут, из новеньких, спиритизмом увлекается. Мы ночью дух Есенина вызывали, хотели Галину Александровну вызвать, но побоялись...

- Значит, говорят ещё про убийство? - я поправила перчатку и стряхнула снег с рукава полушубка.

- Конечно, говорят. Но уже как-то так, без особого ужаса... А хочешь прикол? Лесников-то ведь так и не съехал, так и живет в профилактории! Прикинь, гад, да? Хоть ссы в глаза - все божья роса! Я ведь его прямо спрашивала: "И тебе не стыдно после всего здесь жить?" "Нет, - говорит, не стыдно. Я за путевку свои кровные деньги заплатил!"

- Слушай, а ты как? Елизавета Васильевна тебя не съела? Ты ведь одна тут "подозреваемая" оставалась?

- Да что ты! - Алиска расхохоталась, откинув голову назад, и глаза её сделались узкими, как у лисички из мультфильма. - Она такая смирная стала! В профилакторий с инспекторскими проверками больше не ходит, Шайдюка не терроризирует... Узнать бы, кто ей про меня настучал?

- Н-да.., - вспомнив историю с удочерением Анечки, я почувствовала некоторую неловкость. - Значит, у вас с Анатолием Львовичем все хорошо?.. А я, слышь, Алис, вот что у тебя хотела спросить: помнишь, ты мне про убитую девушку рассказывала? Ну, про ту, которую возле хлебозавода утопили? Ты ещё говорила, что она проститутка была ужасная... Ничего случайно не знаешь про её мужиков? Кто за ней ухаживал? С кем она жила? От кого могла залететь?

- Так она ещё и беременная была, что ли?

- Нет. То есть... В общем, это все из области предположений... Ну так знаешь или нет?

- Н-нет, - она помотала головой. - Ничего такого не знаю. Наверное, кто-нибудь из своих, из грузчиков с хлебозавода? С кем ещё эти девки общаются? Или из соседей кто-нибудь?

- Значит, никаких конкретных сплетен по городу не ходило... А вот еще: ты что-нибудь про старушку, которая из больницы сбежала и теперь по подвалам прячется, слышала?

- А вот это слышала, - Алиса уверенно кивнула. - На днях Виктория Павловна рассказывала, а ей какая-то подружка новость на хвосте принесла. Но мне так кажется, это фигня полная! Свалить убийства не на кого, вот и придумывают разных бабок-ежек... Ты подумай: если бы она была на самом деле, неужели бы её милиция не выловила? Виктория Павловна говорит, чуть ли не спецназ подвалы прочесывать отправляли.

Сплетня постепенно обрастала живописными подробностями, как старая ракушка водорослями. Спецназ, ОМОН, собаки, треск автоматов Калашникова и страшный неуловимый монстр с седыми волосами. Бедная, бедная Ольга Григорьевна... Что же с ней произошло на самом деле?

- Понятно, - носком ботинка я прочертила на снегу маленький, неровный полукруг. - Значит, сведения у нас примерно одинаковые... Ну, ладно, ты извини меня, я побегу.

- А куда ты? - она удивленно вскинула брови.

- К одной родственнице моего Леши. Она здесь, в кардиологии, медсестрой работает. Сейчас как раз её смена...

В принципе, Алиске можно было и не врать, но я перестраховывалась. Марина заступала на дежурство только в четырнадцать тридцать. Однако, мне хотелось поговорить с кем-нибудь из медперсонала именно в её отсутствие.

Кардиология ничем внешне не отличалось от любого терапевтического отделения любой городской больницы. Светлые стены, выкрашенные голубой масляной краской, стойкий запах лекарств, маленький холл с телевизором и продавленными креслами, грохот посуды и шум воды, доносящийся с пищеблока. Двери палат - высокие, белые, двустворчатые, открывающиеся медленно, с тихим, осторожным скрипом. Сердечники, как правило, не любят носиться по коридорам со скоростью мустангов. Здешние пациенты - мужчины в неопрятных, мятых пижамах и немолодые женщины в домашних платьях, тоже передвигались неспешными, осмотрительными шажками, мерно шоркая подошвами тапочек по облезлому линолеуму. К специфическому аромату лекарств примешивался запах столовского плова и компота из сухофруктов.

Я быстро поправила челку, вспомнила, что вид у меня должен был достаточно глупый (Митрошкин, кстати, утверждал, что ничего играть не придется), и решительно бросилась навстречу первой же даме в белом медицинском халате. У дамы были светлые, завитые мелкими кудряшками волосы, полные щеки с расширенными кровеносными сосудами, ресницы, подкрашенные синей тушью, и синие кожаные босоножки, надетые на шерстяные колготки.

- Добрый день! А как мне Марину Говорову найти? - рот мой стремительно расползся до ушей.

- Нету её еще, - равнодушно сообщила женщина. - С обеда будет.

- А обед во сколько?

- К двум тридцати Марина придет. А что вы хотели?

- Да мне с ней поговорить. Я - родственница её будущая, за её брата Лешу замуж выхожу. Не слышали? Она вам не рассказывала?.. Марина мне с платьем обещала помочь, сказала, чтобы я зашла... Ой, а можно я её здесь подожду? Мне домой сейчас уже ни к селу, ни к городу ехать, а времени до обеда вроде немного осталось.

- Ждите, - эмоций в голосе моей собеседницы не прибавилось ни на йоту. - Вон у нас в сестринской можете посидеть. Только это же целых три часа ждать. Марина редко когда раньше появляется.

- Ничего-ничего! - зажав пакет под мышкой, а я торопливо махнула обеими руками, как заяц лапками. - Вы не волнуйтесь, мне скучно не будет. У меня и журнал есть. А ещё мы с вами чай попьем. С конфетами!

Неопределенно пожав плечами, медсестра толкнула дверь с табличкой "Процедурная", я же бодро направилась в конец коридора - туда, где должна была находиться сестринская. К тому моменту, когда моя новая знакомая вернулась, на подоконнике уже закипал чайник, а на столе лежала раскрытая коробка бабаевского ассорти с круглыми шоколадными конфетками, выглядывающими из блестящий ячеек. Моей наивной бесцеремонности медсестра не удивилась, открыла маленький холодильник, достала оттуда нарезанную ломтиками и завернутую в полиэтиленовый пакет колбасу и поинтересовалась:

- Это что же у Марины за брат такой? Леша! Никогда не слышала.

Начало ободряло.

- Леша? Вы, правда, не знаете? - я округлила глаза с таким ужасом, словно не знать Лешу было все равно что не знать Александра Сергеевича Пушкина. - Да вы что? Это её троюродный брат, артист из Москвы! Играет в настоящем театре. Он такой умный, такой интеллигентный, такой замечательный!

Митрошкину, наверняка, польстил бы сей страстный монолог. Медсестра же взглянула на меня как на умалишенную или приехавшую из такой глубинки, по сравнению с которой Михайловск - Рио-де-Жанейро.

- Надо же, как вы жениха своего любите!

- Ой, да! Разве его можно не любить? Я такая счастливая, такая счастливая! Вот хотела, чтобы мне Марина с платьем посоветовала, а её нет... Может быть вы что подскажете? Вас как зовут, кстати?

- Ксения Петровна, - она сняла чайник с подставки, плеснула кипятка в свой стакан, подумала, достала с полки ещё один и поставила на стол передо мной. - Только, девушка, я ведь не специалист по фасонам, и вкус у меня уже, наверное, старомодный.

- Вы просто не знаете, какая я сама старомодная! Мне все Лешины родственники говорят, что я из семнадцатого века сбежала. А платья... Тут ведь только выбрать надо. Я сама как-то не решаюсь.

Свадебная "Бурда" легла на стол рядом с конфетами, я послюнявила палец и быстро промахнула несколько страниц:

- Вот это вам нравится, с кринолином? Или вот это, с открытыми плечами?

- Не знаю... Я сама выходила замуж в шляпе с большими полями и в простом длинном платье со вставками из гипюра.

- Да? Я бы тоже шляпу хотела, но боюсь, Леше не понравится. И, вообще, я его родственников боюсь. Не знаю толком никого, глупой страшно показаться. Вот Марина, вроде бы, ничего, но тоже немного странная... Вы конфеты-то кушайте! Они очень свежие, а у тех, которые в серединке, начинка клубничная.

Мне понравилось, что Ксения Петровна все-таки взяла конфету, но ещё больше понравилось то, как она повела бровями - чуть раздумчиво, неспешно, словно размышляя, стоит или не стоит говорить?

- Марина - хорошая женщина, - произнесла она, в конце концов. Судьба, правда, у неё нелегкая. Но вы, наверное, знаете? А так она ничего, вполне приличный человек. Мне лично нравится.

- Мне тоже, - я плеснула сама себе кипятку и заварки из банки и громко хлюпнула чаем. - Только вот ожог на лице у неё очень страшный! Такая красавица, и так её эта щека портит!.. Свекровка будущая говорила, что её, вроде, на работе чем-то обварили?

- Ну, да! Скажете тоже: "на работе"! Она ведь не повариха и не пожарница.

"Вот и я о том же", - промелькнуло у меня в голове.

- ...Не знаю... Мне все-таки кажется, что это она сама себе лицо попортила, когда муж её бросил.

- Сама? Как так можно?!

- А, может, и не сама, - Ксения Петровна спохватилась. - Я вот тут с вами сижу, что попало болтаю, а потом Марина придет и скажет: "Что же это ты, дорогая, сплетничаешь?"

В её голосе прозвенела едва уловимая нотка обиды, и я мгновенно поняла, что за это надо цепляться. Цепляться зубами и ногтями, потому что это - единственная возможность что-то выяснить. Вероятнее всего, прецедент уже был: что-то кому-то Ксения Петровна сказала. Наверняка, последовали взаимные обиды, выяснения отношений...

- Вы что же - думаете, я кому-нибудь рассказывать побегу? Да кому мне здесь рассказывать? Я ни с кем, кроме Леши, и не общаюсь. Марина - она хорошая, конечно, но почему-то всех сторонится. И такая она... Высокомерная, что ли? Да и муж её тоже. Мне фотографии показывали. Странный он какой-то был. Я даже и не знала, что он её бросил.

- Нет, зря вы так, - вторую конфетку Ксения Петровна взяла уже без всяких церемоний и в рот отправила с удовольствием. - Андрей Николаевич был очень приличным мужчиной и хорошим доктором. К себе требовательно относился, к другим. Конечно, здесь у нас, в Михайловске, развернуться ему было негде, но в столице он, наверняка бы, карьеру сделал... Хотя?.. Говорят, что и в Москве так же, как везде: кто к работе добросовестнее всех относится, тот меньше всех привилегий и имеет, кто пашет, на том и возят... Но, вообще, Марине с ним повезло. Повезло.

- И все-таки не представляю, как это так: саму себя обжечь? Да тут хоть какая любовь будь!

- А что, не дай бог, что случись, вы бы из-за своего жениха лицо себе жечь не стали? - она усмехнулась.

- Ну, если бы, например, ему кожу пересаживать надо было, я бы дала, конечно. Но ведь это же не с лица? Это, простите, с попы!

- Почему? Можно с бедра или со спины... Да и не в этом дело. Уж такая у них любовь была! Кажется, надышаться друг на друга не могли. А потом все. В какие-нибудь несколько дней - все!

Кусок конфеты прилип к моему небу, так странно и холодно прозвучало это "все".

- В каком смысле "все"? Мне говорили, что у Андрея депрессия была, и он потом утопился.

- Депрессия, да... А от чего депрессия, вам не объясняли? Ну, правильно. Я бы тоже будущей невестке не стала такого говорить.

С каждой минутой становилось все интереснее и интереснее.

- Ксения Петровна, расскажите, пожалуйста! А то мне даже страшно... Я никому ничего не скажу, честное слово! А уж Марине - тем более!

- Ну, не знаю.., - она замялась. - Я, вообще-то, могу только предполагать. Но мне кажется, что Маринка сильно сглупила и изменила однажды Андрею Михайловичу, а он об этом узнал!

Глаза у моей новой знакомой сделались темными и испуганными, словно она сама испугалась собственных мыслей, высказанных вслух. А я вдруг подумала о версии с романом Марины и доктора Большакова, которая в свете только что услышанного уже не казалась такой глупой.

- Изменила? Кто бы мог подумать? Мне свекровка рассказывала, что она переживала сильно, когда муж утонул?

- Переживала. А что ей оставалось? Сделанного не исправишь, былого не воротишь. Вот с горя, наверное, и умылась кислотой.

- Кислотой?

- Конечно. Ожог химический... Она, Маринка-то, облилась, а потом одумалась и прибежала на станцию "Скорой помощи". Обработали, залечили, а что уже? Новое лицо не приставишь. Сама себе жизнь испортила.

- А вы знаете, с кем она мужу изменила? - я вовремя сообразила подменить вертящийся в голове обидный вопрос "а откуда вы знаете" более лояльным.

- Этого не знаю. Но только доверять ей Андрей Михайлович перестал. Я помню, с чего началось-то все - в смысле, когда я первый раз заметила... Дежурила я тогда в приемном покое, а Марина в отделении. Ночью больного привезли, я карту заполнила, его наверх забрали, а минут через тридцать приходит Андрей Михайлович, Марину ищет: мы тогда с ней частенько вместе чай пили. "Наверху она", - говорю, - "Больного привезли. Нетяжелого, но минут тридцать провозится". Он улыбнулся: пойду, говорит, её найду. Двадцать минут нет, сорок нет. А потом Андрей Михайлович на лифте спускается, аж белый весь от злости, и давай меня спрашивать: сколько пульс у больного был, да сколько давление, да принимал ли он лекарства. Кто его наверх сопровождал, да кто дал команду в обычную палату везти, а не в реанимацию... Вроде бы, ему какое дело? Он же в терапии работал, к кардиологии никакого отношения не имел. Я ему рассказала все, он только головой помотал, попросил никому про наш разговор не сообщать, и вышел. Следом Маринка прилетает: "где Андрей", да "что Андрей"? Ну, чувствую, неладно дело. Потом выясняется, что у больного этого остановка сердца произошла, и он умер.

Мое собственное сердце, словно в противовес сказанному, вдруг заколотилось часто и суматошно. То ли тревога, то ли странное, тоскливое предчувствие сжало горло.

- Вот. - Продолжала меж тем Ксения Петровна: - Я сначала думаю: что между Мариной и Андреем Михайловичем-то случилось? Ну, умер больной. Бывает... Может, думаю, он какую профессиональную ошибку у неё заметил, из-за чего человек скончался? Так что медсестра решает? Ничего! Она только, разве что, замешкаться может или ампулы перепутать? А потом догадалась!.. Вы вот мне, девушка, не поверите, но Андрей Михайлович - такой здравомыслящий, такой спокойный мужчина - а заподозрил, что Марина с Константином Ивановичем любовь крутила, а пациента на произвол судьбы оставила!.. Но без причины да без повода такого ведь тоже не заподозришь, правда?

- А почему вы решили... Почему вы решили, что он подумал, ну... про "любовь"? - все вопросы о "Константине Ивановиче" я оставила на потом. Мне и так было совершенно ясно, что это - тот самый, зарезанный в парке Большаков.

- А я это не сразу, кстати, поняла. Потом уже, когда Маринка оправдываться начала. Все ходила, ходила, как в воду опущенная, и вдруг спрашивает у меня: "Ксень Петровна, а вот эта женщина, у которой в мою смену муж умер... Это не она, часом, любовница нашего Большакова?" Ну, то что у Большакова любовница есть, все отделение знало. Жить-то он с женой жил, с этой расписаться не мог, потому что им жилплощадь не позволяла. Развестись можно, а куда потом сунуться? У него с женой однокомнатная, и у любовницы тоже, говорят, чуть ли не собачья конура... Я ей отвечаю: "Да ты что? Нет, конечно! Эта - жена бизнесмена. Вдова уже теперь. Серьезная женщина. Ребенка ждет". Маринка мне: "Точно?" Ну, а что тут скажешь? "Точно", - говорю. - "Наша Ленка из урологии её на следующий день после смерти мужа в консультации видела. У доктора ещё спросила: "Чего это она? Вроде муж только что скончался?", а он ей объясняет: "Перенервничала. За ребенка волнуется. И правильно делает. Муж умер, так хоть сын на память останется"... Говорю, а сама думаю: с чего это ты, голубушка, так интересуешься? Дома, пока капусту тушила, все размышляла, а потом догадалась: видать, за пациентом, правда, недоглядели, так Маринка теперь перед мужем оправдаться хочет, что доктор, дескать, не с ней в это время чем попало занимался, а с женой этого бизнесмена! Видать, Андрей Михайлович поднялся на этаж: никого на месте нет, а в палате человек умирает без медицинской помощи.

- Подождите-подождите! - в голове у меня все чудовищным образом перепуталось, несмотря на то, что я, наконец, начала хоть что-то понимать в этой истории и, кажется, даже нащупывать искомый "стержень". - А с чего бы Андрею Михайловичу ревновать Марину к какому-то доктору, если он ничего компрометирующего своими глазами не видел? Ну, да, допустим, нет никого, допустим даже, больного без помощи оставили. Но ведь это ещё не значит, что медсестра с врачом в это время где-то обжимаются?

- Вот замуж выйдете - поймете! - Ксения Петровна покачала головой и взяла из коробки ещё одну конфету. - Как пару раз, не дай Бог, конечно, придет домой ваш Леша в помаде, да с женскими волосами на пиджаке, так все его рубашки обнюхивать начнете. Обычным мужским одеколоном будет пахнуть, а вам "Шанель № 5" померещится... В этом деле стоит один раз супруга на вранье поймать, и все - пиши пропало!

- Но у Марины, в самом деле, было что-то с этим... Константином Ивановичем?

- Да, нет, конечно! - она отмахнулась. - Я же вам говорю: у него постоянная любовница была, он таки потом развелся и женился на ней. Квартирку небольшую в районе Комсомольского проспекта купили.

- Значит, все зря? И ни за что, ни про что Андрей Михайлович утопился?

- Ни за что, ни про что даже прыщ не вскакивает. Видать, довела Марина его своим поведением, видать, правда, изменяла. А что? Баба красивая была, мужики оборачивались... Ну, а этот случай последней каплей стал.

Она замолчала, развернула колбасу, задумчиво надкусила один ломтик. Щеки её, ещё больше раскрасневшиеся во время рассказа, постепенно стали приобретаь нормальный, темно-розовый цвет. Пора было задавать самый главный вопрос, так и рвущийся у меня с языка:

- Ксения Павловна, а это не тот бизнесмен тогда умер, которого так торжественно хоронили? Мне Леша рассказывал, что он сильно богатый был и, в общем, молодой. Жену его ещё недавно убили. Найденова Тамара её звали.

- Тот, тот! - медсестра закивала головой. - Правда, совсем ещё молодой человек был. Ну, видать, кому что на роду написано! Его жена в больницу-то и привезла. Тоже молодая женщина была. Красивая. Привезла его, позвонила в приемный покой, под руку так заботливо поддерживает. А он ничего, нормально выглядел. Аритмия, конечно, была, боли в груди, но всего-то сорок лет! Кто же мог подумать, что так все обернется? Я пока карту заполняла, он ещё улыбался, шутил. Не болел, говорит, никогда раньше, ничего хронического ни ревматизма, ни тонзиллита. Просто месяца три как начало барахлить сердце. Вот и добарахлилось.

- Да. Я про него слышала, - я незаметно закрыла свою свадебную "Бурду" и убрала её обратно в пакет. - А, правда, за ним недосмотрели, или это тоже Андрею Михайловичу померещилось?

- А кто его знает? О таких вещах, вообще-то, опасно рассуждать. Родственникам всегда кажется, что врачи виноваты, но кардиология - это же такая специфическая вещь... Никто! Никто не хочет верить в то, что его родные и близкие смертны, но от этого никуда не денешься... А Марина очень близко к сердцу все приняла. Очень! Я помню, она потом все за нашим фельдшером бегала и уточняла, через сколько минут после остановки сердца дефибриллятор ещё можно включать, а через сколько - уже бесполезно, какой эффект гидрокортизон дает, а какой строфантин? Не знаю уж, почему так получилось, что Найденов этот умер, но если из-за каждого пациента так страдать, в медицину идти нельзя.. Я, конечно, понимаю, что она больше из-за Андрея Михайловича, мужа своего, чем из-за какого-то чужого человека, но все равно...

Столовским пловом запахло ощутимее, в коридоре завизжала колесиками медицинская тележка. Отделение готовилось к обеду.

- Ксения Петровна, так что получается, - я подперла кулаком щеку и вздохнула, - раз Марина так переживала, значит, все-таки виноватой себя чувствовала? Я бы на её месте просто стукнула кулаком по столу и закричала: "Чего ты себе навоображал? Не было у меня ничего ни с каким Константином Ивановичем и быть не могло!" А она то каких-то любовниц себе для алиби выискивала, то про дефибрилляторы расспрашивала. Что к чему?

- Вот-вот! Я тоже самое Ленке нашей говорила, - Ксения Петровна поднялась и переставила чайник обратно на окно. - Так Марина на меня же и окрысилась: не твое, говорит, дело, что ты вечно сплетничаешь?

Я мысленно отметила, что оказалась права насчет прецедента, который "имел место".

- ... А что я сплетничаю? Я бы даже, если и узнала об ошибке, ни за что никакой комиссии б не сказала! Что, медики - не люди? Ошибиться не могут?.. Да и не было никакой халатности, скорее всего. Андрей Михайлович-то тоже все меня выспрашивал, словно что-то такое страшное услышать надеялся. А что я ему могла сказать? Да, аритмия, да, жалобы на боли в груди, да, слабость, да, отеки! Он и не лечился никогда толком, так, только "Корвалол" да мочегонные пил. Ну, не было повода для того, чтобы больного в интенсивную терапию запихивать! Они вон тут пол отделения с аритмией и отеками ползают... Если богатый, да ещё и жена на личной иномарке привезла, так что теперь - сразу консилиум созывать?

- Странно только, что он попросил вас никому ничего не рассказывать...

- А что тут странного? - она остановилась у зеркала и поправила на груди халат. - Вообще-то, это не принято - к чужим больным со своим диагнозом лезть. Тем более, ещё амурная история была замешана... Нет, лично я Андрея Михайловича очень хорошо понимаю. Да, и Марина сейчас, наверное, все понимает и локти себе кусает. Что говорить, все мы задним умом крепки... А, вообще, Марина - женщина хорошая. Вы только ей о нашем с вами разговоре не рассказывайте, не надо. Со свадьбой, я думаю, она вам все поможет, все подскажет. Помню, она со своей регистрации, с Московской, фотографии в отделение приносила. Хорошие фотографии. Яркие.

Разговор, похоже, неуклонно приближался к концу. Время чаепития истекало. Ксении Петровне пора было на пост, а мне домой.

- Спасибо большое, что чаек со мной попили, - я поднялась. - Только знаете что? Я тоже, наверное, пойду, а вы Марине, что я приходила, не говорите, ладно? А то начнет спрашивать, что так долго сидела, да о чем болтала? Некрасиво получится. Как будто у неё за спиной что-то выпытывала.

- Хорошо. Как хотите. Мне-то, собственно, никакой разницы нет.

- Я бы вас на свадьбу пригласила, но не знаю, будем ли мы, вообще, собирать гостей.

- Да, понятно-понятно, - она согласно закивала, взялась за ручку двери, на секунду задумалась и добавила: - Один вам совет: желтые цветы в свадебный букет не вставляйте. Желтое - к разлуке! У Марины на свадебных фотографиях то ли орхидеи, то ли хризантемы в руках. Красиво, конечно, а вон как обернулось! Нет, приметы зря не выдумывают! Так что, чтобы она там ни говорила, откажитесь, закапризничайте, но желтых цветов не берите.

Неприятный, скользкий холодок пробежал по моей спине от затылка до самых пяток... Ван Гог... "Ван Гога следует понимать через желтое"... Солнце... Солнце над красными виноградниками... Красный виноград... Смерть... Подсолнухи... Желтое...

"Ничего странного", - попыталась я убедить сама себя. - "Наоборот, все очень логично! Как раз сейчас все складывается до безобразия правильно. Андрей увлекался Ван Гогом. Ничего удивительного, что у его невесты был букет в Ван Гоговском стиле. Наоборот, это только играет на общую идею!"

- А знаете что? - Ксения Петровна совсем уж прощально улыбнулась. Мне так кажется, что у Андрея Михайловича с Мариной даже пароль какой-то был любовный, с желтыми цветами связанный. Я ведь ещё почему подумала, что он жену ревнует страшно? Больной этот, который умер, перед тем как в лифт зайти, фразу одну сказал, так когда я её Андрею Михайловичу повторила, он аж весь затрясся. Как намек какой понял, наверное?

- Фраза была про цветы?

- Почти. Он так рукой за голову схватился и медленно говорит: "Все желтое!" А потом лифт закрылся и все.

"И все!" - тоскливо подумала я. - "Все желтое!".. Вот так просто: "Все желтое"! И снова Ван Гог. И Найденов. Прекрасная компания!.. Я опять ни черта не понимаю, снова все рушится, как карточный домик, и снова нет никакого стержня! Даже никакого намека на стержень!.. Мистика! Чертовщина! Ван Гог! О, Господи! Я, кажется, тоже скоро сойду с ума!"..