"Василий Веденеев. Дальше живут драконы " - читать интересную книгу автора

- Не знаю, если разрешат, - пожал плечами Манаков.
- С Моней подрался, - складывая газету, буднично сообщил
татуированный. - Отказался от менки. Определили место у параши.
Юрист окинул Манакова изучающим взглядом, отметив тщательно скрываемую
растерянность, напряженное ожидание и жажду общения, поддержки. В глазах
новенького затаился страх, мелкий, подленький, - страх одиночки перед уже
успевшей сложиться в камере общностью людей.
- Зря, - доставая из пачки сигарету, усмехнулся Юрист. - Парень, по
всему видно, свой. Как зовут? Виталий? Можно без отчества, здесь не
дипломатический раут. Раз судьбина забросила нас сюда, придется смириться.
Моне дашь из передачки что-нибудь получше и курева, а то у него здесь ни
одного кореша нет, да и родни не осталось. На этом будем считать инцидент
исчерпанным, а у параши ляжет наш старикан. Ему все равно завтра-послезавтра
на судилище, потом в собачник - и по этапу. Все!
Обитатели камеры молча выслушали своего старшего и освободили Манакову
место в середине нар. Тощий пожилой человек с морщинистой шеей безропотно
переместился поближе к параше...
Потянулись долгие тюремные дни, полные вынужденного безделья и
мучительной неизвестности, прерываемой вызовами на допросы к следователю.
Там Манаков узнал, что Зозуля давно был на примете у милиционеров и его все
равно бы арестовали, но тут в поле зрения органов, на свое горе-злосчастье,
попал и Виталик. Вспомнилось предостережение шурина - Мишки Котенева. Хотя
чего уж теперь? Благо, сестра не забывает, регулярно от нее поступают
передачи - сало, чеснок, лук, фирменные сигареты. Все это делил Юрист.
Постепенно Виталий привык к камерному бытию, если, конечно, к нему
можно привыкнуть.
Подъем, уборка камеры, очередь к параше и умывальнику, завтрак, игра в
шахматы и шашки, надоевшая болтовня с соседями по камере - каждый ежедневно
убеждал себя и других, что он лишь несчастная жертва обстоятельств и
нисколько не виновен в том, что ему пытаются "пришить" бездушные
следователи.
Потом обед, тянущееся, как патока, время до ужина, прием пищи, - если
ей можно назвать то, что шлепали из черпака в миску, - а там и отбой. Хорошо
еще, научился забываться в условной, нарушаемой стонами и храпом тюремной
тишине, а в первые ночи никак не мог уснуть, все ждал мести Мони - бродяги и
хулигана, неизвестно зачем прикатившего в Москву из города Ташкента, столицы
всех бродяг.
Многому научился Манаков и многое узнал. Научился есть то, от чего бы
раньше брезгливо отвернулся; научился жить и заниматься своими делами, когда
кто-то восседал на унитазе на глазах всей камеры; научился молчать на
допросах или изворотливо лгать следователю. И все время мучила, не давала
покоя мысль: а что же драгоценный шурин, почему не хочет помочь? Ведь стоит
только Виталику открыть рот, и следователь будет готов простить ему многое,
если он расскажет хотя бы часть того, о чем даже не догадывается жена
Котенева, в девичестве Манакова. Но Виталий молчал и ждал - не может же
Мишка напрочь забыть о родственнике.
Узнал Манаков тоже весьма многое - как "опускают", ставя человека на
самую низкую ступеньку в негласной внутренней тюремной иерархии, заставляя
его делать противное природе полов. Узнал, как переводят "опущенного" в
разряд "обиженных" и, приклеив ему этот страшный ярлык, отправляют с ним в