"Ирина Николаевна Васюченко. Иcкусство однобокого плача" - читать интересную книгу автора

казалось важным.
- Совестно передо мной? Тебе? С какой стати? Это же хорошо, это истина
воссияла, надо радоваться... Что? Врал? Спьяну? Возможно. Меня это больше не
касается. Это касается тебя. Если все же не врал и тебе это не совсем
безразлично, действуй.
- С ума сошла? И потерять тебя?
- Только на время. Мне, правда, придется на какой-то срок лечь на дно,
ты мне это простишь, а потом мы все уладим...
Ничего мы не уладим. Если так, они прекрасно обойдутся без меня. Но
сейчас надо, чтобы Аська мне поверила... и чтобы эти чертовы буквы на стене
перестали прыгать перед глазами.
У нее черная полоса. Научные планы рухнули. Их можно осуществить,
только оставшись в Москве - проблема талантливых провинциалов, принужденных,
поблистав в университете, возвращаться в свой Клин, Льгов, Йошкар-Олу, где
их знания никому не нужны. Анастасия, литературовед милостью Божьей, в
родном городе обречена, ни на шаг не отступая от школьной программы, у
черной доски долдонить зевающим подросткам про то, как Пушкин несмотря на
свою ограниченность, порожденную незнакомством с марксистско-ленинскими
идеями, кое-что все же "ярко отобразил", Лермонтов "гневно обличил", а
Толстой "страстно провозглашал". Не хочешь? Иди расставлять запятые и
выправлять падежи в документах какого-нибудь НИИ сельхозмашиностроения! Я-то
и здесь угодила в подобную дыру, мне поделом, никогда не делала ставки на
науку, хотя, как начинаю догадываться, зря. Но для Аси это крах, хуже и
вообразить трудно. А тут еще любовник сбежал. Женатый был, вернулся в
семейственное лоно. Виктор знал об ее несчастьях больше, чем ему полагалось.
Знал по моей вине. Роман, не говоря уж о шансе закрепиться в Москве, сейчас
был бы для нее не спасением. Вот он и бросил потешный спасательный круг. Из
картона. Это непоправимо. Куда непоправимее, чем обычная измена.
- Ладно, я дерьмо! - ораторствовал он потом, во хмелю настроившись
наступательно. - Но не воображай, что твои друзья лучше! Все такие же, ты
одна другая, твое дело безнадежно, и я тебе это докажу. Всегда они между
нами стояли, даже в лучшие времена вечно приходилось помнить, что они тоже
есть, тоже имеют на тебя какие-то права... Меня, значит, в отставку?
Недостаточно чист? Ну, так их у тебя тоже не будет, я уж позабочусь!
- Не выйдет! - фыркнула я тогда.
Еще как вышло. Никого не люблю. То есть вижусь, болтаю по телефону,
письма, если надо, строчу. Притворяюсь. Небось, по всей округе молоко киснет
от моей вымученной приветливости. Мне не то что дружить, а и собаку заводить
противопоказано. Даже месячный щен, если в его башке есть хоть капля мозгов,
вправе воротить от меня нос. Душа являет собой пейзаж после битвы, место
безобразное, смрадное и пустое. Что они плетут про гордость и чистоту? Я
состою из сплошной боли. Она берет начало где-то в грудине, и так
прихватывает, что уже не понять, насколько она душевная, насколько -
физическая. Если удастся заснуть, очнувшись, я первой почувствую ее,
спросонок притихшую, но многообещающую: "Что это со мной? Что случилось? Ах
да, все пропало..."
И с подобными мыслями ты надеешься продышаться? Ха! Как
старушка-гинекологичка говорила пациентке, мечтавшей родить, но плохо
выполнявшей врачебные предписания: "Нет, душечка, так мы с вами не
забеременеем!" Сколько женщин жаждет того, от чего я так упорно