"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

Буду все же писать. Это по видимости бесполезное занятие отгоняет тоску
лучше всякой водки. А уж что и как писать, невелика важность. Я никому не
собираюсь показывать сие сочиненье, так что за печаль, будут ли в нем склад
и лад, успею ли довести рассказ до конца, способен ли кто=либо в здравом уме
и твердой памяти поверить в действительность столь невероятных происшествий.
Ведь даже мне самому, их участнику и свидетелю, в такой вот солнечный
полдень все это начинает казаться дурным наваждением.
Иное дело ненастные вечера, не говоря уж о бессонных ночах, когда... Э,
какая разница! Мне уж не прослыть лжецом, да и будь я образцом честности или
гнусным обманщиком, никому в подлунном мире нет более ни прока в моих
добродетелях, ни вреда в недостатках. Разве что Ольге Адольфовне. Ведь
такого трезвого, смирного, исправного в платежах жильца по нынешним временам
найти не просто. Она же дама рассудительная и, надо полагать, ценит это.
Да и я от души рад, что мне досталась такая хозяйка. По утрам, когда
жизнь неврастеника особенно нестерпима, встречать это ясное, приветливое
лицо вместо перекошенной рожи какой=нибудь Феклы - пусть не радость, но
тихое утешение. Ольга Адольфовна "настоящая барыня", так со смесью осуждения
и почтительности отзываются о ней в поселке.
"Du hast Diamanten und Perlen", - слабо доносится из кухни. Голос у
хозяйки, что называется, комнатный: гудение примуса почти заглушает его.
Нет, диамантов и перлов у нее, вероятно, не было. Для особы, их имевшей, она
чересчур интеллигентна. Но был отец, ректор Харьковского университета Адольф
Питра, был муж - известный в здешних местах хирург Трофимов, был дом, что
называется, на широкую ногу. То бишь слуги, выезд, будуар и тому подобные
трогательные излишества. А теперь только и есть что эта холодная, нелепая,
на глазах ветшающая дача, пара голодранцев=жильцов - Тимонин во флигеле да
я - и вконец отбившаяся от рук зеленоглазая дочь Муся четырнадцати лет,
заводила маленькой банды местных подростков.
Ах да, еще служба! Наша с нею общая служба в крохотной инвалидной
конторе, где с соизволения харьковского начальства засело пятеро
бездельников, получающих скудное, но по нынешним временам все же
спасительное содержание. Это нас даже несколько роднит. Оба обломки
кораблекрушения, оба инвалиды на жалованье, и не так потому что инвалиды -
она=то, видимо, здоровехонька, - как благодаря тому, что товарищ Толстуев
нас пока что терпит.
Ольга Адольфовна рассказывала, что ее покойный супруг, главный врач
городской больницы, не выдал белым раненого буденновца Толстуева, как однако
же и красным не выдавал попадавших в его клинику белых, петлюровцев, зеленых
и прочую воюющую тварь разных цветов и оттенков, волнами набегавшую на
город. Каждая новая волна растекалась по улицам и подворотням в поисках
замешкавшихся предшественников. Но доктор, судя по всему, был могуч. Просто
вставал на пороге и не двигался с места, пока люди с ружьями не уходили,
возможно, сообразив, что завтра сами могут попасть к нему на больничную
койку.
Как ни поразительно, господин Трофимов уцелел. Впрочем, только затем,
чтобы на исходе гражданской войны умереть от сердечного приступа. Зато его
вдова теперь числится в достославной конторе машинисткой. Да я и сам имею
заслуги перед победившим режимом: некогда в Блинове я помешал засудить
политически неблагонадежного Василия Толстуева по грубо сфабрикованному
уголовному обвинению. Славный был юноша, как ни трудно поверить этому